еловеческие и на которого, следовательно, никому положиться невозможно; с другой, что всемилостивейшая государыня, единым человеколюбием подвизаясь к сожалению о чужестранце, в собственном крае его обиженном, прияла жребий оного в мощную десницу свою и повелела мне, введя его в прежнее достояние, поступать подобно сему и против всех оскорбленных.
Я, следуя священнейшей ее императорского величества воле, достиг с победоносными войсками ее вашего владения, и никто из обитателей здешних не может упрекнуть нас, чтобы мы кого-либо притесняли или бы малейшую обиду кому причинили; а сие не доказывает ли ясно благих всемилостивейшей государыни намерений, обращаемых всегда и единственно к истинной пользе благонамеренных и спокойных и к постановлению в спокойное состояние всего здешнего края.
В заключение сего, не превозношаяся славою Российской империи, коея победы всему свету известны, и не исчисляя способов и сил, что имею и чего еще ожидаю, скажу только вам, высокостепенный приятель мой, что вступил я в Персию, не быв уверен, что никто не противостанет мне с оружием, но паче полагая встретить сильного и храброго неприятеля, следственно на сей случай состою готовым и достаточным, но желаю всегда, дабы ваше высокостепенство и ваши соседи, в доказательство усердия своего к высочайшему ее императорского величества престолу, присоединили к моим сколько можете своих способов, и чтоб здешние воины учинилися участниками наших действий, подавая повод добрый отдаленным странам к дружественному с нами обхождению».
Мустафа отвечал на это письмо, что всем известно, сколько потерпел он от Ага-Магомет-хана; что когда потребно будет против персидского властителя ополчение с его стороны, то он, Мустафа, готов собрать свои силы и присоединить их к русским, но только тогда, когда сии последние переправятся за реку Куру.
Так говорил хан, опасаясь приближения персиян и в то же время желая искренно выпроводить русских из своих владений.
Слух о приближении Ага-Магомет-хана беспокоил прочих владельцев. Ибрагим-хан Шушинский писал главнокомандующему, что к нему прибыли посланники от азербайджанских ханов с просьбою разъяснить им намерения русских. Ибрагим говорил, что сам он предан России настолько, что просит считать Шушу русским городом и не оставить его своею защитою. Он наивно уверял, что если русские сохранят в своих руках Шушу, то могут обладать всею вселенною. Карабахский хан просил поспешить движением в Астрабад или Мазендеран, где собирается большая часть сил Ага-Магомет-хана, и прислать ему, Ибрагиму, 12 000 русских войск, с которыми он мог бы двинуться по нахичеванской дороге для наказания всех противящихся воле русской императрицы.
«С места, на котором теперь находитесь, – писал Ибрагим-хан графу Зубову, – надобно переходить дистанциями и идти до Тавриза. Народы здешние преисполнены коварства и лукавства, почему не полагайтесь на слова их, и, если будут они делать какие-либо представления, прошу не оставлять меня уведомлениями».
Граф Зубов благодарил Ибрагима за поданные ему советы, но не верил искренности как его, так и прочих ханов. С получением известия о приближении персиян к их владениям все ханы становились между двух огней: они опасались вторжения Ага-Магомет-хана и неразлучных с подобным вторжением бедствий и разорений; с другой стороны, вступлением в подданство России боялись лишиться своей независимости. Известная жестокость Ага-Магомет-хана и великодушие русского правительства не заставляли ханов долго задумываться о том, на чью сторону временно склониться было более выгодно, и все они один за другим стали заявлять о своей преданности России. Нахичеванский Келб-Али-хан клялся и божился, что он искренно предан императрице. Ганжинский Джевад-хан, зная о притязаниях на Ганжу царя Ираклия и Ибрагима Шушинского, также заискивал у главнокомандующего, давал проводников посланным в Грузию и даже просил прислать в его владения как можно скорее русские войска, дабы они могли занять крепость прежде, чем явятся персияне. Джевад-хан считал более выгодным подчиниться России, чем подпасть под власть карабахского хана или царя Грузии.
Последний, не покидая надежды овладеть Ганжею, еще в июне месяце отправил вместе с Ибрагим-ханом Шушинским своих посланников в русский лагерь. Поздравляя графа Зубова с приобретенными успехами, прибывшие высказывали желание о скорейшем соединении с русскими войсками, признавая силы свои недостаточными для овладения Ганжею, которую держали тогда в осаде.
Ираклий писал главнокомандующему, что ласковое обращение русских привлекло к ним все сердца персиян; что овладение Ганжею не следует отлагать до осени и что приход русских войск скоро решил бы участь не только этого города, но и Эривани. Царь уведомлял, что, в случае движения русских на Ганжу, самая лучшая переправа через реку Куру находится у местечка Менгечаура.
Граф Зубов отвечал Ираклию, что занятие Ганжи русскими войсками входит в проект предположенных действий, а относительно Эривани советовал Ираклию самому овладеть ею, так как приближение наших войск к турецким границам несогласно с видами нашего правительства. С этим ответом главнокомандующего был отправлен в Грузию майор Вердеревский, и в то же время дивизионный квартирмейстер Тихонов был послан для осмотра переправы через реку Куру и дороги в Ганжу.
Майор Вердеревский 4 августа возвратился из Грузии и привез самые неудовлетворительные известия о внутреннем ее положении. Царь не имел никакой власти ни над царевичами, ни над дворянами и откровенно признавался в этом полковнику Сырохневу.
Мы уже говорили, что вся Грузия была разделена на уделы, и притом так, что пять ее частей находились во власти царевичей и лишь шестая часть принадлежала дворянам. Селения, заключающиеся в этой последней части, находились в самом плачевном положении, ибо, кроме податей, платимых своим владельцам, грузины должны были нередко платить их и лицам царской фамилии. Царь, царица и царевичи могли послать указ в любое селение, принадлежащее дворянам, и требовать от него всего, что вздумается. Права сильного и захват чужой собственности имели в то время широкое применение в Грузии. Дворяне и в особенности простой народ жили до крайности бедно, «частию по лености, – доносил Сырохнев, – а частию потому, что посылаемые от царя и царевичей дворяне, есаулами называемые, отбирают у них все, что найти могут, иногда нарочно изыскивая вины, что и царь нередко делает с дворянами».
Все разбирательства по жалобам и искам производил сам царь, а чаще царица Дарья, и как просителей бывало множество, то разбирательство шло весьма медленно, и случалось, что тяжущиеся жили в Тифлисе по полугоду и возвращались домой, не получив никакого решения.
Единственным спасением для страны было бы уничтожение уделов и утверждение единовластия, но Ираклий писал графу Зубову, что уничтожить уделы он, к сожалению, не в силах, что предоставляет это в полную волю императрицы и что, в случае своей смерти, полагает более всего надежды на внука своего, царевича Давыда. Грузинский царь говорил, что изгнать персиян из Эривани и овладеть этим городом не может, по отдалению русских войск и по неимению достаточного числа своих собственных.
Действительно, по донесению полковника Сырохнева, собранные царевичем Юлоном в Карталинии войска, дойдя до Тифлиса, были распущены по своим селениям, для защиты их со стороны Ахалциха от лезгин, производивших постоянные грабежи и уводивших в плен жителей. Подобные грабежи производились не только в Карталинии, но и в Кахетии, соседи которой, джаро-белоканские лезгины, зная внутренний беспорядок, существовавший в Грузии, смело шли на грабеж и уводили пленных из-под самого Тифлиса. «От царя же и правительства, – доносил Сырохнев, – никаких мер осторожности к прекращению сего предприемлемо не было».
Ни дань, платимая грузинским царем аварскому хану, ни просьбы у ахалцихского паши, чтобы он не пропускал лезгин в Грузию, – ничто не помогало, и Грузия находилась в полной власти хищников. Ираклий видел одно спасение в защите русских войск. Он просил графа Зубова оградить его страну «от таких вредных неприятелей» и прислать поскорее русские войска, уверяя, что они не встретят затруднения в продовольствии, так как, по его словам, Грузия могла свободно прокормить 30 000 человек.
Желание получить помощь заставляло Ираклия значительно преувеличить средства страны и уверять в том, чего в действительности не было. Полковник Сырохнев доносил, что, при всех его усилиях, заготовление продовольствия идет весьма медленно, так что с начала апреля и по 15 июля он с большими усилиями мог купить 30 ароб, 98 волов и 400 мешков; что им закуплено 12 541 пуд муки и 600 пудов круп[494] и что, за неимением мешков, купленный хлеб он ссыпает в одну саклю, но опасается, что он слежится. Для закупленного вне Тифлиса хлеба Сырохнев не находил средств перевозки. «Верных подрядчиков, – доносил он, – никоим образом отыскать нельзя, а бочек и кулей жители во всей Грузии ни для каких употреблений не держат». Граф Зубов принужден был отправить в Грузию кули из своего отряда, и послать Сырохневу еще 5000 червонных для необходимых расходов при покупке провианта.
Главнокомандующий просил Ираклия оказать свое содействие Сырохневу в заготовлении продовольствия и говорил, что без достаточного запаса провианта он не может прислать войск в Грузию. Царь писал вторично, что хлеба в Грузии много, и просил уведомить его, когда он может рассчитывать на присылку русских войск, чтобы самому сделать соответствующие распоряжения.
Получив новую просьбу Ираклия и зная, что хлеба все-таки нет в Грузии, граф Зубов отправил к царю его посланника князя Герсевана Чавчавадзе, с тем чтобы он разъяснил Ираклию положение дел. Князь Чавчавадзе был задержан в Нухе Селим-ханом Текинским, полагавшим, что грузинский посол везет царю от главнокомандующего значительную сумму денег. Когда же Селим убедился, что при князе Чавчавадзе нет вовсе денег, то освободил его и просил не писать о том графу Зубову. Чавчавадзе уведомил, однако же, главнокомандующего как о поступке с ним текинского хана, так и о том, что хан и его чиновники, не скрывая своего нерасположения, хвалились, что скоро будут иметь дело с русскими войсками. При этом князь Чавчавадзе присовокуплял, что до него дошли слухи, будто Ираклию предложена «с неприятельской стороны знатная сумма денег на исправление его надобностей»; поэтому грузинский посол опасался, чтобы царь не взял предложенных ему денег и не уклонился от русского подданства.