Ираклий скончался. Все плакали над его трупом, еще непохороненным, и тут же строили козни друг против друга. Царица Дарья, позабыв о муже, думала или устранить Георгия совсем от управления царством, захватив его в свои руки, с тем чтобы передать потом наследие старшему сыну своему Юлону, или же, в крайнем случае, разделить верховную власть с Георгием.
Георгий был более нежели в зрелых летах, в молодости отличался геройскою храбростию, в особенности под Эриванью, где, командуя войсками, помог отцу одержать славную победу; но других качеств в нем не было видно, и он, казалось, готовился более к духовному званию, нежели к царствованию. Набожность в высшей степени, равнодушие к мирским делам отличали его с давних времен. Духовенство чтило его высоко, и это заставляло опасаться противную партию, чтобы Георгий не воспользовался влиянием духовенства над умирающим к уничтожению акта престолонаследия. Поэтому еще при жизни Ираклия решили удалить его из Телава под благовидным предлогом.
Тифлис, после разорения Ага-Магомет-хана и бывшей в городе чумы, дал случай воспользоваться противникам Георгия, которые успели внушить царю, что город требует надзора и что никто лучше Георгия не может исполнить этого поручения. Ираклий призвал сына и отправил его в столицу Грузии.
Царевич понял причину своего удаления, но безусловно повиновался повелениям отца. Он просил только дать ему помощников, без которых один не в силах ничего сделать. Он назначил в помощь себе большею частию таких лиц, которые были ему привержены[500], и, для отвлечения от себя всяких подозрений, выбрал также и тех, о которых он знал как о лицах, принадлежавших противной партии[501].
Противники отчасти отгадывали замыслы Георгия, но скорейшее удаление его из Телава считали делом первой важности и потому не противились его выбору.
Царевич со свитою прибыл в Тифлис, представлявший в то время груды камней, пепла, обгорелых трупов, и только стоны умирающих от чумы и голода нарушали безмолвие обширной могилы и пепелища. Георгий остановился в той части города, которая называется Авлабаром. Он приказал построить лодки для открытия сообщения с другим берегом реки Куры, потому что мост был сожжен персиянами. Работы пошли довольно успешно. Город начинал застраиваться понемногу и принимать кое-какой вид.
Оставаясь сам в Тифлисе, Георгий отправил сына своего Давида возвратить и поселить на прежних местах племена казахское, шамшадыльское и борчалинское. Племена эти, до нашествия персиян, жили на земле, принадлежавшей Георгию, как наследнику. Царевич Давид должен был вернуть в свои дома кахетинцев, живших близ Тифлиса, так же как и всех оставивших деревни на Арагве и лишившихся всяких запасов на зиму.
Угрожавший жителям голод заставил Георгия распорядиться подвозом хлеба, который и доставлялся из Карского пашалыка, а жизненные потребности собирались в Карталинии и той части Кахетии, которые или мало, или вовсе не подверглись неприятельскому нашествию.
В Тифлисе Георгий, впрочем, пробыл весьма короткое время. Он отправился оттуда в селение Сала-Оглы, к казахским агаларам.
Агалары и жители, помня и уважая храбрость царевича, приняли его с радушием, а Георгий старался всеми средствами поддержать доброе их к нему расположение. Преданные Георгию лица, оставшиеся в Телаве, сообщали ему все сведения о малейших событиях и происшествиях при дворе, и гонцы царевича, под разными благовидными предлогами, скакали поминутно в Телав и обратно. С одним из гонцов пришло известие о кончине Ираклия. Георгий приказал подать себе крест и ев. Евангелие и призвать приехавших с ним сановников. Они явились. Робость и недоумение изображались на их лицах. Толпа вооруженных агаларов замыкала обширный круг собравшихся.
– Родитель мой, – начал говорить царевич, – волею Божиею скончался. Я, старший сын его, – преемник престола. Кто хочет, пусть присягнет мне на верность, кто не хочет – свободен в выборе.
Сторонники и противники Георгия посмотрели друг на друга, посмотрели и на толпу стоявших вокруг них агаларов, и князь Иван Багратион-Мухранский первый подошел к кресту. За ним подошли и другие.
– Да здравствует царь Георгий! – раздались голоса собравшихся.
И присяга всеми присутствующими была совершена единодушно.
Борчалинцы также скоро и без труда присягнули Георгию. На первых же порах он думал захватить в свои руки брата своего царевича Александра, который в последние дни жизни Ираклия вышел совершенно из повиновения царю и распускал слух, что займет Тифлис и сделается царем Карталинии.
Александр успел удалиться в Душет, а Георгий отправился в Гори и там привел к присяге князей и народ. Между тем прочие царевичи и царевны, дети Ираклия, за исключением Александра, собрались в Телав к царице Дарье.
Присяга, принесенная Георгию в Сала-Оглах, была всем известна. Сильная партия царицы не знала, что делать, и проводила время в советах и совещаниях между собою. Признав дело свое и предположение окончательно проигранными, сообщники вдовы-царицы думали о том, нельзя ли извлечь хотя какие-нибудь выгоды из потерянного дела.
По распоряжению царицы Дарьи и ее приверженцев на площади перед дворцом собрались все сановники государства и почетнейшее духовенство. Секретарь Ираклия, князь Сулхан Туманов, с товарищами, вышел к собравшимся.
– Архиепископы, епископы и тавады! – говорил он. – Мы посланы к вам от царицы и святейшего католикоса объявить, что они согласны признать его высочество царевича Георгия царем Грузии, но как царица Дарья Божьею милостию здравствует, то титул царицы со всеми правами должен принадлежать ей, а супруга Георгия да именуется царскою невесткою. Духовенство и князья, согласны ли вы утвердить это предложение?
Все молчали.
– Какой же ответ велите дать пославшим нас?
Молчание по-прежнему.
– Какой же ответ велите дать пославшим нас? – повторил еще раз князь Туманов.
Из толпы собравшихся вышел на середину архиепископ Харчаш-нийский (из рода князей Челокаевых), бывший прежде священником при дворе царевича Георгия.
– Я последний между вами, и не мне следует говорить первому, – начал он, обращаясь к народу, – но все безмолвствуют, и потому я отвечу от имени собрания. Скажите мне, как зовется жена здешнего кзира?[502]
– Кзиргией, – отвечало несколько голосов.
– Как же после этого вы хотите, чтобы жена царя не называлась царицей?
Многие улыбнулись, но никто не сказал ни слова.
– Мы передадим ответ сей царице и святому католикосу, – сказал князь Туманов и удалился.
Все это происшествие было сообщено Георгию с мельчайшими подробностями его приверженцами, подслушивавшими каждое слово.
«Духовенство и сановники, по удалении депутатов, каждый поодиночке стали являться к Георгию и Дарье, уверяя обе стороны в непоколебимой своей преданности».
Царица Дарья, видя, что дела принимают оборот не совсем благоприятный для нее, решилась вместе с детьми признать Георгия царем Грузии. Мать с сыновьями послала пасынку утвердительный лист, подписанный и утвержденный печатями всех царевичей, и приглашала Георгия на погребение. Царевичи просили, чтобы имя царицы Дарьи было упоминаемо в церкви прежде царя. Георгий отвечал, что по прибытии в Телав во всем удовлетворит царицу, но только согласно с народными обычаями, причем предоставлял им распорядиться погребением отца, так как сам он занят утверждением власти.
Заручившись в Казахах, Борчалах и Гори, наследник не спешил в Телав. Он жил по-прежнему в Сала-Оглах и выжидал действий противной ему партии.
Царевич приехал в Телав только тогда, когда обряд погребения был уже совершен и тело Ираклия было на пути в Мцхет.
В Телаве он нашел только царицу Дарью, царевича Вахтанга и грузинского католикоса, царевича Антония; все же остальные родственники и царевичи сопровождали тело Ираклия в Мцхет.
Георгий явился к Дарье и, по обычаю, оплакивал вместе с нею общую их потерю.
Между мачехой и пасынком начались различные переговоры; наконец последний велел сказать царице Дарье, что он не намерен царствовать через ее служанок и примет престол по праву первородства и неограниченно.
Тучного телосложения, с болезненным лицом, Георгий имел вспыльчивый, но добрый характер.
Призвав к себе горийского архиепископа, он приказал ему одеться в полное облачение, с крестом и Евангелием; затем стал призывать к себе всех важнейших сановников государства, которые, не смея отказаться, собирались.
Некоторые готовы были присягнуть, но большая часть из них принадлежала к партии царицы Дарьи и желала передать управление царством в ее руки.
«Доселе болезненное лицо Георгия, – говорит летописец, – выражавшее смиренность и кротость, вдруг засияло мужеством, непреклонной волей и царским величием».
«Оклеветанный перед царем-родителем в измене и неуважении, Георгий едва мог оправдаться, и с тех пор, видя коварство и замыслы противников своих – отстранить его от престола, – надел личину равнодушия к делам мирским, предался одной набожности и совершенно обманул, успокоил противную себе партию. Но чем глубже должен был он затаивать в себе чувствования властолюбия, мести, тем ужаснее становилась борьба эта, и нужен был сильный характер, чтобы выдержать роль до конца».
Кахетинские князья, дворяне, духовенство и народ собрались в телавском дворце. Узнав о разногласии их желаний, Георгий вышел к собравшимся.
«Грозно сиял величественный лик царский; черты лица отражали спокойствие души, решительность и непреклонность. Царь приказал гнать всех в дворцовую залу, угрожая противящимся исторжением глаз, и поставил в дверях залы караул».
– Родитель мой скончался, – сказал Георгий, – я, старший его сын, принимаю царство. Вот крест и Евангелие. Кто хочет – присягай мне, кто не хочет – пусть выйдет вон отсюда.