Для этого в помощь наибам, исключительно только в одной Чечне, было учреждено особое сословие муртазеков. Это были люди, посвятившие себя караульной или пограничной службе и занимавшие караулы по всей границе немирной Чечни. За свою службу муртазеки получали сначала по одному рублю и по десять мер хлеба с каждых десяти домов на человека. Впоследствии с разорением жителей Чечни от беспрерывной войны Шамиль уменьшил плату муртазекам, и они стали получать по одному рублю и по восьми мер хлеба с каждых двадцати домов. В Дагестане сословия муртазеков не существовало.
В пределах своего участка наиб должен был следить и противодействовать всякому мнению народа, ведущему к нарушению общественного порядка, преследовать за ослушание и нежелание жителей принимать участие в постройке оборонительных стен, в защите границ, в блокировании неприятелю путей отступления и пр.
Подвергая виновных в этом установленным наказаниям, наиб не имел права ни вмешиваться в дела, подлежащие решению шариата, ни решать тяжебных дел. Они предоставлялись решению муфтиев и кади, имевшихся в каждом наибстве. Чтобы устранить любую тень вмешательства наиба в гражданские дела, низам запрещал занимать одному и тому же лицу две должности.
Каждое наибство имело одного муфтия, который сам уже поставлял тателей и кади в районе своего ведомства. В ауле было обычно несколько мулл, но из них только один мог быть облечен в звание кади с полномочием проводить разбирательство дел и выносить по ним решения.
Татели следили за исправным исполнением односельчанами их религиозных обязанностей и приводили в исполнение приговоры, предусматривавшие телесное наказание.
На обязанности кади лежало наблюдение за мечетью, за своим приходом, исполнение духовных треб, решение споров, возникающих между прихожанами, и наставление их в вере при помощи проповедей, которые он обязан был произносить каждую пятницу.
Во всем, что касалось религии и гражданской деятельности, кади находился в полном подчинении муфтию, к нему же он обращался и за разъяснением любых недоразумений. Последний должен был разрешать их согласно положениям шариата и руководствоваться беспристрастием и справедливостью. «Если он, – сказано в низаме, – заметит где-либо отступление от правил шариата, то устраняет оное и направляет дело по пути. Если же не в состоянии будет сделать этого, то извещает об этом наиба. По временам муфтий обязан обращаться к народу с наставлениями и в речи своей не должен порицать поступков наиба каким-нибудь намеком или общим содержанием речи».
Таким образом, кади представляли первую инстанцию суда, за ними следовали муфтии, которые передавали свои приговоры наибам, только когда тяжущиеся или виновные проявляли нежелание добровольно подчиниться решению шариата. В таких случаях наиб призывал к себе виновных и решал дело в соответствии с объявленным судьей толкованием. Апелляция на решение наиба могла быть подана только самому имаму, чьи решения уже не подлежали никакой апелляции.
Для решения важнейших как административных, так и судебных дел в Дарго, где жил Шамиль, в 1841 году был учрежден диван-хагэ — совет, в который входили сам имам и духовные лица, известные своим умом, преданные Шамилю и мюридизму.
Основываясь на постановлении собрания, созванного в Анди, Шамиль посвятил пятницу исключительно служению Богу и приему жалоб. В этот день он творил суд и расправу, разбирал спорные дела, выслушивал свидетелей и выносил свои безапелляционные приговоры, которые, впрочем, несмотря на всю строгость Шамиля, случалось, оставались неприведенными в исполнение при малейшей возможности скрыть от него последствия. «Нередко случалось, – пишет Руновский, – что по родственным связям или из корыстных видов наибы отдаляли смертную казнь или же просто доставляли преступникам возможность скрыться от действия правосудия». Здесь-то играли огромную роль взятки и разного рода подкупы, всегда неизбежные при деспотическом образе правления.
Ближайшими помощниками наибов были мюриды и дебиры, избираемые из местного населения и назначаемые на должности наибом.
Дебир – это мулла, облеченный властью, похожей на наших градоначальников, в тех местах, где не было резиденции наиба. Отношения дебиров к наибу были похожи на отношения наших градоначальников к губернатору: это нечто вроде городской и земской полиции.
Что же касается мудиров, то они, хотя и были назначены по одному на каждые четыре наибства, но существовали весьма недолго. Это звание было учреждено Шамилем с целью облегчить контакты с наибствами, из которых многие были слишком удалены от его резиденции, и вместе с тем для лучшего надзора за некоторыми, не вполне надежными наибами. На первых же порах между мудирами и подчиненными им наибами стали возникать такие столкновения и пререкания, что Шамиль вынужден был отказаться от назначения мудиров и уничтожить это звание.
Взамен их для секретного наблюдения за действиями административных лиц Шамиль учредил особое звание мухтасибов, в обязанности которых входило тайно доносить имаму обо всех замеченных противозаконных действиях и поступках, чтобы принять меры к их искоренению.
Мухтасибы были люди религиозные, пользовавшиеся особым доверием имама и известные всему населению своей честностью, строгостью нравов и за свою службу не получавшие никакого вознаграждения. Число мухтасибов было неопределенное, они не имели постоянного места жительства, а меняли его или по указанию имама, или по мере надобности.
На деятельности означенных лиц и основывалось управление подвластных Шамилю народов, а ему самому оставалось только следить за ними и заниматься исключительно внешними делами страны и в этом последнем деле иметь помощниками все тех же наибов.
Наиб, будучи главным на своем участке, приводил в исполнение все распоряжения Шамиля, в особенности те, которые касались безопасности и благосостояния вверенного ему края. Наибу предоставлено было все военное управление, за исключением сложных наступательных операций. Он следил за поведением жителей своего наибства, преследовал курящих и тайком отлучавшихся из аула.
В каждом наибстве содержались постоянные и усиленные посты, известные под названием гапа (ворота), наблюдавшие за границей и собиравшие сведения о неприятеле. Такие ворота были расположены вблизи мест, доступных продвижению русского отряда. Наибы почти постоянно находились при своих воротах и особенно следили за тем, чтобы жители не имели контактов с мирными чеченцами. Для этого было запрещено с наступлением ночи и без записки наиба или начальствующего лица в селении выезжать в одиночку за ворота. Пешие еще кое-как прокрадывались, но конному редко удавалось проехать незамеченным. На посту его сначала пропускали, но на обратном пути отбирали лошадь и оружие, которые и представлялись потом с особой запиской наибу.
Если случалось какое-нибудь воровство, прежде всего наводили справки: кого не было ночью дома? Затем подозреваемого хватали и сажали в яму. Ямы заменяли у горцев тюрьму, были довольно глубоки и сверху накрыты накатником. Там было темно, чрезвычайно грязно, душно и тесно. Посаженного в яму подозреваемого в воровстве допрашивали, и, если он мог указать, что во время совершения преступления был там-то или встретил по дороге такого-то и в таком-то месте и его показания подтверждались, его признавали невиновным и освобождали из заключения.
Похитить что-либо тайно и уметь схоронить концы у чеченцев всегда, и при Шамиле, считалось удальством, но человек, уличенный в воровстве, наказывался жестоко.
По шариату наказание определялось так: за воровство со взломом, произведенное в первый раз, виновному отсекают правую руку, во второй раз – левую ногу, в третий – левую руку, в четвертый – последнюю ногу и, наконец, в пятый – голову.
При всеобщей склонности к воровству такие положения шариата были совсем не выгодны Шамилю, рисковавшему в самом непродолжительном времени превратить все население в безруких и безногих и остаться имамом над калеками. В справедливости такого опасения можно убедиться и теперь, посетив дагестанские общины Анди, Гидатль и, пожалуй, Тилитль, где один из трех мужчин наверняка без руки и потерял ее из-за воровства. Собираясь сохранить население для газавата, Шамиль отменил это положение шариата, определив вместо него подвергать виновного в воровстве, какого бы рода оно ни было: за первые два раза трехмесячному заключению в яму и штрафу по 20 копеек серебром за каждую ночь заключения. За воровство, совершенное в третий раз, виновный подлежал смертной казни, но если уличенный в воровстве был известен своим неодобрительным поведением, то подвергался смертной казни и за первое воровство.
Смягчая и изменяя положения шариата, Шамиль положил в основание своих карательных законов заключение в яму и денежный штраф. Последний всегда оказывался наиболее действенным наказанием. Яма не страшила горца, душный и спертый воздух не составлял для него никакого лишения, «потому что в некоторых обществах, где домашние животные проводят зиму в одном помещении со своими хозяевами, атмосфера этого помещения с атмосферой ямы была совершенно одинакова». Сидя в яме, горец проводил время в праздности, ничего не делая, и знал, что заключение его не расстроит домашних дел, лежавших целиком на попечении жены, «на шее быка и на спине ишака», в некоторых же случаях дела эти шли во время его отсутствия гораздо лучше, чем при нем. А вот опустошение и без того тощего кармана горца было для него чувствительно, и гораздо больше, чем все остальные виды наказаний. Удара по карману горец боялся куда больше, чем ударов по его правоверной спине. Вот почему денежный штраф и был взят Шамилем за основу его карательных законов.
Кроме воровства штраф был установлен за уклонение от военной повинности, за умышленное прикосновение к женщине и за нанесение в драке побойных знаков.
Виновного в уклонении от военной повинности сначала наказывали только заключением в яму на три месяца, но со временем такого наказания стало недостаточно.