Хозяйки пользуются случаем и перед тем, как снять котел с очага, собирают ложкой весь жир, образовавшийся наверху навара. Жир выливается потом в чашки и, застывший, употребляется для намазывания голов правоверных после бритья, для смазывания рук, ног, кожаной обуви, а иногда, смешанный с толокном, составляет лакомство для детей, мало знакомых со вкусом мяса.
Имея часто значительные стада овец, туземцы неохотно их режут, довольствуются хинкалом, а мясо употребляют в пищу очень редко, и притом всегда вяленное на воздухе, очень редко жареное и иногда вареное. Употребляют в пищу иногда и конину, но лошадь свою хозяин режет, только когда она заболеет так, что ей остается прожить не больше четверти часа, быков режут только известные богачи, и то в самых торжественных случаях. Из конских и бараньих кишок готовят колбасы. Из яиц и крапивы готовят особого рода колдуны и вареники, очень любимые горцами. Из крапивы пекут также пироги, которые хороши на вкус только пока горячие. Собираемую весной мяту примешивают к тесту и, прибавив туда же сала, готовят из этой смеси особого рода чуреки, очень любимые туземцами. Молоко едят редко, а делают из него творог, солят его и едят иногда дома, а больше берут в дорогу, масло сбивают в кувшинах, перетапливают и продают. Пьют бузу и угощают ею гостей. Буза противный, но опьяняющий напиток, ее делают таким образом: ячменный солод превращают в муку, пекут из нее чуреки, которые, разломав и наложив в сосуд, обливают кипятком, через некоторое время жидкость процеживают, и получается буза.
Как умерен в еде горец в обычное время, так в гостях он съедает огромное количество, чему способствуют и сами хозяева. Ужин для гостя бывает всегда самый изысканный. Два ловких нукера без черкесок, в одних архалуках, расстилают на полу синюю скатерть во всю длину комнаты. Потом приносят на большом подносе целую груду лавашей и штуки по две-три раскладывают вместо приборов на скатерти. Подле каждого лаваша кладется деревянная ложка с длинной ручкой. Кушанья ставятся на скатерть все сразу: в медные вылуженные чашки и чашечки наливается суп и кислое молоко, на медных же блюдах и блюдечках приносится шашлык, жареная дичь, яичница, сыр, соль и непременная принадлежность любого обеда и ужина – медовый сот. Каждый ест что хочет, берет руками и утирается лавашами. В заключение ужина в виде десерта подается плов с курицей, кишмишем, шафраном и другими приправами. Его обыкновенно приносят на огромном блюде, прикрытом медным вылуженным колпаком пирамидальной формы. В жаркие дни после обеда горцы угощают арьяпом — кислым молоком, разведенным водой, которое действительно утоляет жажду и доставляет прохладу. Если во время обеда кто-нибудь предложит другому кусок мяса, его следует непременно взять, во-первых, потому, что этого требует вежливость, а во-вторых, отказ, по убеждению туземца, приводит к тому, что у предлагавшего падет скотина.
За ужином каждый, насытившись, произносит по-арабски: «хвала Аллаху» – и обтирает обеими руками лицо. При угощении приезжего хозяин и присутствующие не прерывают еды до тех пор, пока гость не произнесет благодарности Богу, но и тогда хозяин потчует его, прося продолжать есть, и при этом придвигает к гостю лучшие куски мяса и хлеба.
Гость, даже личный враг хозяина, всегда считался священным для него лицом до тех пор, пока находился под его кровом, за убийство гостя хозяин мстил как за родного брата. Принимая же русских, горцы рассчитывали на подарок, никогда от него не отказывались, и, если бы русский попал под видом гостя в немирный аул, хотя бы и к испытанному кунаку, можно было поручиться, что гостеприимство не спасло бы его ни от смерти, ни от пленения и продажи в горы.
В госте каждый видел развлечение для себя и источник новостей. Все такие новости сносились потом в общую кучу на аульной сходке и становились общим достоянием.
В каждом селении есть гудекан, или площадка с выстроенным в углу навесом, под которым в назначенные дни собирается сельское общество для совещаний и где ежедневно с утра и до вечера сидят белобородые старцы, поучающие молодежь, занятые серьезным разговором или передачей друг другу новостей. Многие приходят сюда с самого раннего утра, как только будун (помощник муллы) призовет народ на молитву.
Проснувшись раньше всех, до зари, будун взбирается на плоскую крышу мечети и громогласно нараспев возвещает правоверным, что наступила пора молитвы, нижеследующими стихами:
Аллах велик! Аллах велик!
Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха!
Свидетельствую, что Магомет посланник Аллаха!
Спешите на молитву!
Спешите к спасению!
Молитва благостнее сна!
Аллах велик! Аллах велик!
Нет Бога, кроме Аллаха!
Призыв будуна служит сигналом к потягиванию, ворочанию с бока на бок и зеванию, передающихся из одной сакли в другую. Женщины торопливо вскакивают с постели и, нашептывая молитву, снимают со стены медные или деревянные тазы такой величины, что два человека могут свободно усесться в них. Налив в них нагретую воду, чета правоверных полощется в тазах и, не стараясь смыть с себя пот и грязь, ограничивается обливанием семи членов. Бедные, не имеющие таких тазов, спешат в куллу[260] – общественную ванну, устроенную подле мечети, а зимой обливаются из кувшинов в сараях.
Торопливо окончив после телесного очищения утреннюю молитву, только некоторые из мужчин, преимущественно люди пожилые и старики, принимаются за чтение Корана, остальные закутываются в свои саиулы — широкие, длинные, без рукавов, шубы, и засыпают, предоставляя женщинам хлопотать по хозяйству. Последние подметают двор, выгоняют скотину на площадь, где она ожидает прихода пастуха, выносят сор и выливают помои, задают корм скотине, почему-либо остающейся дома, и, наконец, занимаются приготовлением кизяка, который складывают у наружных стен сакли или прилепляют к забору. Справившись с домашним хозяйством, женщины принимаются за приготовление пищи. Торопливо вылив из кувшина вчерашнюю воду и закинув его за спину, хозяйки торопятся к фонтану, чтобы там в ожидании своей очереди поднабраться новостей, позлословить и посплетничать. Фонтаны устроены так, что набирать воду может только один человек, и потому у женщин есть время поговорить с соседками. Браня и осуждая соседей, женщина в то же время шепчет молитву, хвастается, а иногда и поет песни. Прибежав потом домой и ополоснув руки холодной водой, хозяйки принимаются за приготовление завтрака. Одни разогревают вчерашний навар от хинкала и подают его потом с хлебом и толокном, другие варят похлебку, а наиболее зажиточные делают новый хинкал. Стук каменного пестика о деревянную ступу, в которой толкут чеснок для приправы хинкала, будит мужей.
Зимой во время сильных морозов никто не показывается на улице, пока не выглянет солнце, но, едва оно покажется, все от мала до велика высыпают на крыши, стараясь подставить бока под согревающие лучи солнца. Солнечное тепло располагает горцев к приятным занятиям, состоящим исключительно в самоочищении и изгнании из своего костюма насекомых, известных у туземцев под именем шуршулиб-жо, то есть шуршащая или ползущая вещь. В такое время дня и при солнечном освещении почти на каждой крыше можно видеть группы сидящих и полулежащих мужчин и женщин, занимающихся рассматриванием своей одежды.
«Горец, – пишет Львов, – почувствовавший присутствие надоедливого насекомого в какой бы то ни было части своего туалета (а нужно заметить, что все платье горца, начиная от нижнего до папахи, от летнего до зимнего, изобилует множеством этого рода насекомых), не стесняясь ни местом, где открыл маленького врага, ни местом, где сам находится, ни чьим бы то ни было присутствием, исключая, разумеется, русского начальника, немедленно делает повальный обыск – и найденное насекомое тут же всенародно наказуется. После этой операции он преспокойно поплевывает на ногти больших пальцев и указательными обтирает их. Соскучась и этим занятием, горец передает свою рубаху жене для починки, если таковая требуется. Жена, рекогносцируя с тою же целью заповедные части своего туалета или держа разостланную на коленах свою рубаху и оставаясь по пояс ничем не покрытою, немедленно оставляет свое занятие и принимается чинить мужнино белье».
Это тем более интересно, что во время владычества Шамиля и господства шариата, оставаясь по пояс совершенно голой, она старалась закрыть лицо, чтобы не соблазнять правоверных.
Тем временем на крыше соседней сакли туземец, смотрясь в зеркало, выщипывает на бороде и щеках волосы или производит ту же операцию над товарищем. Дочь заботливо осматривает волосы своей матери и для этого кладет ее голову к себе на колени или осматривает рубаху отца, который, надев на голое тело овчинную шубу, занимается осматриванием своей папахи. Более религиозные люди, перебирая четки и подняв кверху лицо, с закрытыми глазами нашептывают молитву, наконец, некоторые, растянувшись во всю длину, сладко дремлют под лучами зимнего солнца.
Тихо в воздухе, еще тише в ауле, каждый занят своим делом настолько, что, по-видимому, никто не решится переменить место или нарушить приятное для него занятие, посвященное собственному телесному очищению. Такова картина мирных занятий горца. В прежнее время однообразие изредка нарушалось. Извилистые переулки и крутые околицы наполнялись толпами вооруженных горцев. Иные жарили на открытом воздухе шашлык, другие стояли возле, третьи сидели или бродили вокруг своих коней. Все они были в бурках разных цветов, с длинными винтовками за плечами, с кинжалами и пистолетами за поясом. Одежда не отличалась ни тонкостью, ни опрятностью, зато каждый оборванный горец, скрестив руки, или взявшись за рукоять кинжала, или, наконец, опершись на ружье, стоял так гордо, будто был властелином вселенной, попираемой его поршнями.
Вся толпа эта собиралась, бывало, с разных сторон после ночного набега, и, если случалось, что привозила с собою русского пленно