Одна из жен Шамиля носила пестрый ситцевый архалук, темную рубашку и красные шальвары.
Шамиль вообще не допускал роскоши в одежде ни у своих подвластных, ни у собственных жен. Исключение делалось только для одной Каримат – жены второго сына Шамиля, Кази-Махмата. Она носила очень белую, тонкую и такую длинную рубашку, что она даже лежала на земле и закрывала собою ноги красавицы. Поверх рубашки надевался темно-малиновый атласный архалук, подбитый зеленой тафтой и отороченный кругом атласной лентой того же цвета. Разрезные рукава архалука не сходились в разрезе, но были схвачены золотыми петлями и пуговицами, такие же были и на грудной части архалука. На голове она носила черный шелковый платочек с красными каймами, а поверх него белую кисейную вуаль, кокетливо развевавшуюся или лежащую изящными складками. В ушах ее были золотые серьги в виде полумесяца, украшенные драгоценными камнями, тогда как жены Шамиля могли носить только серебряные, да и то без всяких украшений. Вообще, драгоценности и украшения женщин заключаются в серьгах, браслетах и перстнях из серебра, не лишенных некоторого вкуса. Имея по большей части вид полулуния, серьги ценятся тем дороже, чем они тяжелее, они не только оттягивают уши, встречаются дети, у которых уши прорваны тяжестью серег. Браслеты тоже массивны, сделаны наподобие железной витой цепи, которую часто употребляют на лошадиных уздечках, запонки их имеют вид больших печатей и надеваются часто по три штуки, и так чтобы все находились на одной линии. Некоторые носят янтарные четки, бедные делают их из гороха и бобов.
Зимой все женщины согреваются под тулупом, надеваемым всегда внакидку, хотя в нем и есть рукава. Обувь та же, что и у мужчин.
Тавлинки носят рубаху весьма длинную, доходящую почти до полу и обшитую по плечам и на груди цветным ситцем. На голову они надевают шапку или жгут, сшитый из цветного ситца и набитый хлопком, причем темя закрывается другим куском ситца, часто другого цвета. Кусок этот, пришитый к передней части жгута, другим своим концом спадает назад до самой талии. Большинство горских женщин заплетает множество кос, оставляя на висках клоки волос, которые падают в виде локонов. Косы собираются в один мешок из ситца с незашитыми концами: одним концом он надевается на голову, а другим свободно свисает сзади и прикрывается или большим платком, или просто куском белой бумажной ткани, часто от долгого употребления покрытым толстым слоем грязи.
В селении Кунны женщины носят кокошники, украшенные старинной серебряной монетой, женщины селения Ругжи считаются потомками евреев и бреют голову.
По мусульманскому обычаю, женщина не имеет права показывать лица постороннему мужчине, поэтому горянки ходят под покрывалом или чадрой, которая у молодых бывает белая коленкоровая, а у старух – темная. Покрывало у некоторых бывает очень длинно, почти до полу, у других короче, но у всех с выдерганной редью напротив глаз. При встрече с мужчиной женщина должна опускать покрывало, чтобы тот не видел ее лица, но такая чистота нравов сохранилась только в селениях, отдаленных от русского жилья и стоянки русских войск. Там женщина избегала мужчины, если встречалась с своим соплеменником, закрывала лицо и проходила мимо, при встрече же с русским, который, в глазах ее, был гяур, она, закутав лицо самым тщательным образом, останавливалась, отворачивалась в противоположную сторону и стояла как мумия до тех пор, пока тот не проходил мимо. До умиротворения края все женщины, кроме старух и девиц, не достигших семилетнего возраста, ходили под покрывалами. Женщины, вышедшие на улицу без покрывала, подвергались палочным ударам. Во время полевых работ покрывало снималось. Такая стеснительная мера не в характере горянок. В аулах, где расположены наши войска, женщины так скоро осваиваются с русскими, что сами первые подают повод к близким отношениям с мужчинами.
Закрывание лица при встрече кроме скромности женщины в некоторых общинах, как, например, у тавлинцев, служит выражением уважения к встретившемуся мужчине. Желая же высказать презрение, женщина проходит не закрывшись и сплюнув в сторону.
В домашнем быту горцы чрезвычайно неопрятны, носят белье и платье до износа и меняют или, лучше сказать, заменяют новым, только когда оно, как говорится, свалится с плеч. О стирке белья они не имеют понятия, и запаса одежды на случай перемены не имеют, оттого к одежде их или постели невозможно прикоснуться – там целый рой вшей. Новое платье шьют, когда старое так изорвется, что носить его уже нет возможности. Но прежде, чем надеть новый платок или рубаху, хозяйка кладет их в котел, примешивает туда золы и сала и таким образом превращает свой новый костюм в грязную сальную тряпку, которую и надевает затем на себя. Такая операция производится потому, что, если женщина наденет чистый новый платок или рубаху, злые языки скажут: она чиста оттого, что никогда не видит в глаза мяса или курдючного сала. Чем богаче хозяйка, тем грязнее и сальнее она одевается. Только несколько аулов, например Ирганай, Могох и Карату, не следуют этому закону. Население этих аулов одевается довольно чисто, даже щеголевато, зато соседи отзываются о них с большой иронией.
– Нет дома сабы хлеба, – говорят они про щеголей, – а на десять рублей надевает платье.
В настоящее время замечаются изменения к лучшему. Теперь, «проходя по улицам, встречаешь щегольски сшитые черкески мужчин, безукоризненной белизны женские платки, покрывала и ситцевые рубахи, из-под которых кокетливо выглядывают из пунцового канауса широкие шаровары, имеющие внизу парчовую каемку».
Вообще, неопрятность и тяжелая работа делали женщин очень непривлекательными, среди них красавицы составляют редкое исключение. Красотой женщин славятся в Дагестане селения Буглень, большой и малый Дженгутай – все три в Мехтулинском ханстве – и отчасти селение Гимры[264].
Тяжелые работы, лежащие на женщине с самых ранних лет, приводят к тому, что они развиваются очень неправильно и быстро стареют, сохраняя надолго только прекрасные и полные страсти глаза – неотъемлемое сокровище каждой. В домашнем быту работает только женщина, она изготовляет войлок, ткет и валяет ногами сукно, сучит шелк, делает из войлока сапоги, подшивает под старую обувь подошвы, смотрит за скотом и домашней птицей, готовит кизяк, таскает с гумна солому и камни для построек.
С рассветом, взяв топор и веревку, женщина гонит ишака в лес за дровами и к вечеру возвращается с двумя вьюками, причем более тяжелый тащит на себе. Словом, нет возможности перечислить все виды занятий женщины, но можно сказать, что трудно увидеть ее сидящей без работы. Мужчина взял на себя только пахоту, посев и сенокос, но собранное и накошенное должна убрать жена. Она переносит в дом на своих плечах собранный хлеб, по кручам и обрывам собирает сено и режет траву на корм скоту, она же должна вычистить и коня.
В некоторых общинах даже полевые работы лежат на женщине, и там с раннего утра видны они на работе в самых отдаленных от аула местах. Женщина разбивает лопатой землю на своей пашне, очищает ее от камней, стаскивая их в кучу или сбрасывая без церемонии на дорогу, и затем пашет, погоняя волов, запряженных парой в просто устроенную соху.
Вся жизнь горянки – это труд, и труд самый тяжелый. Часто можно встретить возвращающимися в аул двух-трех ослов, навьюченных ношей, за ними с еще большей ношей тащится женщина, имеющая, кроме того, за плечами ребенка. Тяжесть ноши привела бы в ужас дюжего работника, но не удивляет ее мужа: он идет позади, напевая песню, праздный и с пустыми руками. Он не направит даже на дорогу осла, если бы тому вздумалось свернуть в сторону пощипать травы: это тоже должна сделать женщина.
Женщина в Дагестане не что иное, как самка для высиживания детей и рабочий скот, не имеющий ни минуты отдыха.
В домашнем быту горца женщина и ишак нагружаются одинаково. Горянка так привычна к тяжелой работе, что при транспортировке провианта для наших войск многие из них являлись добровольно и за положенную плату переносили на своих плечах на расстояние до тридцати верст кули муки в три пуда весом и притом по труднодоступным дорогам.
«В 1862 году, – пишет Н. Львов, – в проезд через Цунта-Ахвахское общество, мне нужно было перевезти два вьючных сундука весом около восьми пудов из одного аула в другой, именно: из селения Тлиссы до селения Тад-Махитль (15 верст расстояния) по очень дурной горной тропинке. В ауле не оказалось лошадей, годных под вьюк, а ишаков пожалели послать и решили джамаатом (обществом) навьючить двух женщин, которые, по приказанию мужей, благополучно донесли сундуки до назначенного места, а прогоны получили мужья».
Вообще, мужчины смотрят на женщин с гораздо большим пренебрежением, чем на рабочий скот, и часто, жалея ишака, муж заменяет его женой.
– Женщина, – говорит он, – может переносить гораздо больше, чем скотина, потому что первая ест чистый хлеб, тогда как ишак питается саманом, да и то в ограниченном количестве.
Разграничение в положении мужчины и женщины делается с самого раннего возраста. Часто можно видеть девятилетних девочек, возвращающихся с реки с огромными кувшинами воды, тогда как мальчики того же возраста, а иногда и старше ничего не делают. Неудивительно, что женщины стареют весьма скоро и делаются горбатыми до такой степени, что в каждом ауле можно встретить несколько старух, ходящих на четвереньках. Помочь жене в работе муж считает делом постыдным и даже в случае болезни жены ни за что не станет исполнять ее работу, а обратится с просьбой к соседкам.
Смерть жены делает горца нищим в полном смысле слова. Не принимаясь ни за что сам и не имея в доме хозяйки, он шляется из аула в аул, выпрашивая себе кусок хлеба. Однако же он выказывает полное презрение своей жене при жизни. Имя женщины служит самым позорным бранным словом, назвать горца женщиной значит глубоко его оскорбить с риском поплатиться за это жизнью. Запуганная и забитая, женщина делается существом глупым, робким и безличным. Соглашаясь на то, что женщина может быть хитра и коварна, мужчина не признает за ней возможности быть умной, потому что Бог не дал ей такого разума, как мужчине. Он твердо в этом уверен, убежден – и по-своему прав. Замкнутос