кракец, отличавшейся протяжностью напева. Потом обращались к Тлепсу и просили его покровительства для успешного излечения.
Говоря о плясовых песнях черкесов, надо признать, что в них нет столь высокой поэзии. Напротив, они состоят из набора фраз, иногда даже неблагопристойных.
Тонический размер песен был причиной того, что они передавались из уст в уста именно в тех словах, как были сложены изначально. Оттого описание событий не столь подвержено изменениям и произволу певцов. Следовательно, песни черкесского народа заключают в себе больше достоверности, чем все другие формы устного творчества. Напротив, тхдезеи, или старые сказания, могли излагаться не одними и теми же словами по прихоти рассказчиков. Поэтому старые сказания, сохраняя название и тему, передавались с бесчисленными изменениями, дополнениями и купюрами, следовательно, от многих тхдезеи остался только остов, которому время и люди придавали своеобразие. Несмотря на это, тхдезеи весьма любопытны и заключают в себе множество героических описаний, характеризующих народную жизнь в разные исторические эпохи.
Вот один из примеров.
Жанеевский дворянин Каит был человек гордый, отличавшийся храбростью и разбойной удалью. Однажды, возвратившись из набега, он посетил красавицу, которых было так много в древней Черкесии.
– Неужели, Каит, – спросила с улыбкой встретившая его девушка, – и ты, подобно таким-то (тут она назвала имена двух знаменитых князей), питаешься только походной пищей?
Сомнение в том, что он не способен переносить лишения, задели гордость храбреца, и с наступлением ночи Каит отправился к названным князьям, чтобы доказать, что он не уступает ни в чем ни одному наезднику в мире. Преодолев все трудности пути, сопряженные с дальним и опасным переездом, Каит достиг наконец знаменитых князей, скрывавшихся в доме преданного им кунака. Две злые собаки вцепились в ноги Каита, когда он пошел в кунахскую, но, не обращая на них никакого внимания, хотя ноги его были окровавлены, он продолжал свой путь. Дочь хозяина сообщила о странном госте, и князья, удивляясь хладнокровию приезжего, пожелали тотчас же его видеть.
С тех пор Каит стал неразлучным спутником и другом князей.
Однажды, когда их жестоко преследовали враги, князья пали на поле битвы. Истекая кровью, друзья просили Каита оставить их и спасаться бегством. Каит принял их просьбу за оскорбление.
– Многолюдное жанеевское племя! – говорит Каит устами рассказчика, – я для вас все покинул и с вами делил походную пищу, теперь, когда вы гибнете, разделю с вами и участь свою!
Каит защищал их тела с такой отвагой и мужеством, что неприятель, потрясенный его храбростью, просил, чтобы он, как иноплеменник, беспрепятственно удалился на свою родину. Каит не хотел и слышать о том, чтобы ему сохранили жизнь, – и пал, защищая тела убитых друзей.
Что касается старых вымыслов, то этот род поэзии подразумевает то, что мы называем сказками. У черкесов было много сказок, представляющих значительный интерес, но, к сожалению, в настоящее время их можно считать утраченными для исследователя – если не целиком, то большей их части. Причина тому – рассеяние черкесского народа, а кроме того, преследование магометанским духовенством любого рода песен, забав и увеселений, не соответствующих духу ислама.
С принятием черкесами магометанства муллы и эфенди совершенно изгнали стихотворцев, и гекоко уже не существуют. Теперь между черкесами появляются одинокие странствующие барды, исполняющие песни, предания старины и импровизующие стихи на новые события. Черкесы чрезвычайно впечатлительны, легко воодушевляются от песни или рассказа. Этой чертой характера часто пользовались люди, стремившиеся овладеть умами народа и занять место военачальников и предводителей в борьбе с русскими. Задумав какое-нибудь предприятие, они отправляли по округе преданных им импровизаторов, которые прославляли их ум и дела, привлекали народ на их сторону. Появление поэта-импровизатора на празднике, как прежде, так и теперь, составляет истинное удовольствие для собравшихся. Густая толпа тотчас же окружает странствующего барда. И вот посреди двора садится, поджав под себя ноги, старик с загорелым лицом и обнаженной грудью, утвердив на колене свой инструмент, он извлекает из него монотонные звуки, подпевая свою монотонную песню.
«Красавицы гор, – поет он, – на порогах саклей за рукоделием поют про подвиги храбрых. На крутых берегах кипучей Лабы питомцы брани вьют арканы, а Темир-Казек с небес в ясную ночь указывает им сакли врагов. И не на ладьях, а грудью буйных коней рассекают они шумные воды Кубани, и пустыни безбрежных степей пролетают падучей звездой. Вот перед ними древний Дон плещет и катит седые волны; над волнами стелется туман; в мглистой выси лишь коршун чернеет, а по берегу только робкие лани бредут…»
Для потехи публики в особую подставку инструмента вставлена палочка, к которой прикреплен деревянный конек-горбунок вершка в три, связанный в суставах ног ниточкой. Когда певец водит по струнам пальцами, к которым привязан шнурок от палочки, конек выделывает в такт уморительные движения. Старик тянет свою заунывную песню, а толпа помирает со смеху…[84]
Часто и вовсе импровизатор не употребляет инструмента. Он начинает рассказ довольно медленно, мерно ударяя черенком ножа о какую-нибудь звонкую вещь, потом такт ускоряется, голос его усиливается, и тихий речитатив превращается в звонкую песнь, воспевающую, например, подвиги Керзека-Шрухуко-Тугуза, натухажского дворянина[85].
– Ах, была когда-то блестящая пора света! – говорит импровизатор. – Тогда-то и первенство благородного удальства находилось в руках дворян Керзеков[86].
«Старый Шрухуко-Тугуз горит пылкой отвагой. Мрак ночи для него то же, что лунная ночь, а лунная ночь – верх блестящего дня. Он обожаем толпой поклонников, всегда густо теснящихся вокруг него. Находясь в обществе добрых молодцев, старый Шрухуко-Тугуз заставляет завистников сгорать от досады, а врагов пресмыкаться и льстить себе.
Шрухуко-Тугуз надоедает своей молодой жене беспрерывными подношениями шелковых тканей.
В несчастный день Калаусской битвы Шрухуко-Тугуз на быстром как вихрь белом коне опередил спутников и прежде их очутился на противоположной стороне реки.
Не сопровождаемый войсками падишаха и не дожидаясь позволения анапского паши, Шрухуко-Тугуз решается на беспримерный подвиг, за что, впрочем, вместо благодарности получает впоследствии выговор от начальника янычаров – Япичар-аги.
Ружейную стрельбу начинает прежде других, присоединяется к обнажившим шашки, не оглядываясь назад, мчится вперед, опустошает бастион, обретая славу…
Любя мусульман, презирая в лице генерала всех русских, Шрухуко-Тугуз упивается громом боя.
В сражении Шрухуко повторяет пример кровавой сечи славного Озермеса, сына Еркена, а в храбрости уподобляется младшему брату Озермеса, Темиркану[87].
Шрухуко-Тугуз топчет копытами своего коня русский стан, снова обнажает вековую саблю и мчится на генерала… Потом налетает на ближайшую русскую станицу, оставленную без защиты испуганными воинами, освобождает плененных собратьев и прославленным героем возвращается на родину.
Гассан-паша[88], великий начальник Анапы, усыновляет Шрухуко-Тугуза и представляет его народу как сына. Седр-азам[89], племянник Гассан-паши, льстя себя надеждой взглянуть на героя, присылает Тугузу пригласительные письма. Шрухуко отправляется на корабле в Стамбул. Знаменитый почитатель Шрухуко-Тугуза приветствует его на падишахской пристани. Султан приказывает войскам всюду отдавать честь Шрухуко-Тугузу. Шейх-ислям привстает при появлении героя в стенах золотого сераля. Герой осыпан драгоценностями. Он не трудится поднимать оброненные алмазы. Падишах и Стамбул ликуют в честь Шрухуко-Тугуза…
Так проходят дни, но храбрый черкес уже тоскует по родине: в Стамбуле нет ему равного, и он собирается в обратный путь. Провожать его до падишаховой пристани объявлено по Стамбулу обязательным для всех, а не подарившие Тугузу подарки всенародно осмеяны.
Бывши так почтен османами, Шрухуко-Тугуз наконец возвращается и с радостным восклицанием ступает на родную землю».
Примечательно, что черкесы не пренебрегали и врагами, отличившимися храбростью: про них также слагались песни. Так, черкесы воспевали подвиги генерала Вельяминова, которого называли кизил-генерал, или генерал-плижер, то есть «красный генерал», по причине его рыжеватых волос, славили дело Круковского у станицы Бекешевской 1843 года и подвиг генерала Засса на Фарзе в 1841 году[90].
«Дети, не играйте шашкою, – пели они про Вельяминова, – не обнажайте блестящей полосы, не накликайте беды на головы ваших отцов и матерей: генерал-плижер близок!
Близко или далеко – генерал-плижер знает все, видит все: глаз у него орлиный, полет его соколиный.
Было счастливое время: русские сидели в крепостях за толстыми стенами, а в широком поле гуляли черкесы, что было в поле, принадлежало им, тяжко было русским, весело черкесам.
Откуда ни возьмись – генерал-плижер, и высыпали русские из крепостей, уши лошади вместо присошек, седельная лука вместо стены, захватили они поле, да и в горах не стало черкесам житья.
Дети, не играйте шашкою, не обнажайте блестящей полосы, не накликайте беды на головы ваших отцов и матерей: генерал-плижер близок.
Он все видит, все знает. Увидит шашку наголо, и будет беда. Как ворон на кровь, так он летит на блеск железа. Генерал-плижер налетит как сокол, заклюет как орел, как ворон напьется нашей крови»