Воровство княжеского имущества влекло взыскание пени с его узденей и рабов. Тот, кто украл лошадь из княжеского дома или табуна и был пойман, кроме возвращения лошади обязан был отдать восемь лошадей и лучшего раба или рабыню. При значительном размахе конокрадства и большом значении князей в Кабарде в народе было обыкновение отдавать своих лошадей в княжеские табуны, чтобы, прикрывшись именем князя, сохранить их в целости. Виновный в ограблении едущего к князю в гости отдавал ему в восемь раз больше награбленного, а кроме того, князю за бесчестье одну рабыню. Князь мог взять у подвластного собаку, но должен был вознаградить хозяина. Если же владелец собаки станет противиться, то обязан отдать ему двух быков. С каждого коша баранов князь имел право брать для своего продовольствия по одному барану и ягненку, даже если в коше были бараны и не принадлежавшие его узденям и подвластным. Для своей свиты князь мог взять любую лошадь из табуна узденя, но, когда надобность отпадала, должен был ее вернуть, а если она пала, отдать такую же лошадь или выплатить ее стоимость. Если князь вздумал наездом взять барамту у своих подвластных, а те по дороге опять ее отняли, то виновные платили князю штраф в размере двух коров и лучшей рабыни. Хотя часто князь в этом случае и был не прав, штраф взимался в наказание за неповиновение и бесчестье.
Барамта существовала во многих горских сообществах и среди всех сословий и была единственным способом охраны имущества от покушений. Под словом «барамта» подразумевался насильственный «арест чьего-нибудь имущества в виде залога по неудовлетворенным материальным обидам».
Любой туземец, не получивший удовлетворения при помощи суда от человека, принадлежащего к другому сообществу, считал себя вправе при содействии своего сообщества отобрать у приезжего из того сообщества, к которому принадлежал должник, все, что при нем находилось: лошадь, оружие, деньги и пр. Такой грабеж и назывался барамтой и служил наилучшим побуждением к появлению на разбирательство настоящего ответчика. Обобранный приезжий вынужден был служить орудием удовлетворения истца со стороны его виновного собрата: иначе он терял навсегда отобранные у него вещи, которые поступали в пользу истца.
Он извещал свою местную власть о взятой у него барамте и просил заступничества. Виновного общество принуждало освободить барамту, и он вынужден был ехать в сообщество своего противника. Когда истец бывал удовлетворен, барамта возвращалась хозяину.
Обычай этот приводил к множеству злоупотреблений. «Бывали случаи, когда виновное в каком-нибудь деле лицо для избежания ожидавшей его ответственности скрывалось в дальние общества, где находило себе безопасный приют; но после из среды его одноземцев все-таки подвергался кто-нибудь за него барамте, а этот последний, потеряв из виду беглеца, считал себя вправе отплатить противникам той же монетой. При удаче сего намерения нить затягивалась, барамта следовала за барамтой, без всякой почти надежды на их возвращение хозяевам».
Из-за барамты происходило множество драк и убийств, потому что туземец никогда не отдавал барамты добровольно, если только мог отстоять ее силой.
Убийца, скрывшийся от кровной мести (канлы), согласно обычаю, не подлежал барамте, и ему предоставлялось свободное проживание во всех сообществах[104].
При дележе добычи лучшего пленного, а если его не было, то скот на сумму, которую стоил пленный, уступали самому старому князю, даже если он и не участвовал в набеге, а затем добычу делили поровну между участниками набега. Зачинщик драки в присутствии князя за неуважение к его особе платил ему рабыню, равно как и уличенный в связи с рабой князя. Когда князь женился, калым (гебен-хак) платили за него уздени, зато, возвращаясь из гостей, полученные подарки князь делил со своими узденями и также уделял им часть калыма, который получал при выдаче замуж дочери[105].
Таковы в общих чертах преимущества князей, пользовавшихся особенным уважением среди кабардинцев и темиргоевцев. Вообще, у черкесов до последнего времени князья имели большое значение, но по мере того, как народ покорялся нам, князья постепенно теряли свою власть и силу. Народ, утратив свою независимость и видя, что русский пристав имеет больше силы и значения, чем их князь, переставал подобострастно смотреть на последнего. На мирских сходках стал даже подниматься вопрос: нужен ли князь тому народу, который покорился русскому правительству? Нужно ли сохранять князю те привилегии, которые народ предоставлял ему в период независимости? Вопросы эти разрешались в неблагоприятную для князей сторону, и общество нередко восставало против выплаты ясака на том основании, что, покорившись России, они не нуждаются в вооруженной силе, представителями которой были князья.
Рассматривая князей с такой точки зрения и вообще оценивая их как покровителей, непокорные нам черкесы нередко отказывались повиноваться князю, как только тот вступал в контакт с нами или покорялся русскому правительству. В таких случаях князь сразу лишался всякого влияния. Султан Каплан-Гирей, который до 1845 года был предводителем всех волнений и глубоко уважаем за Лабой, как только покорился русским, мгновенно потерял всякое значение. В последнее время ограничению власти и значения князей больше всего угрожало учение мюридизма, проникшее и к черкесам.
Наибы, которых посылал в Закубанский край Шамиль, стремились утвердить свою власть в народе, а для этого им было необходимо ограничение власти и преимуществ князей. Хаджи-Магомет отстегал плетью не одного черкесского князя, а когда тот требовал разбирательства и удовлетворения, он, как духовная особа, всегда в этом отказывал. Магомет-Амин, женившись на сестре темиргоевского князя княжне Болотоковой, нанес этим ощутимое поражение князьям, так как это был неслыханный пример неравного брака черкесской княжны с дагестанским пастухом. Тот же Магомет-Амин расстрелял махошевского князя М. Багарсокова.
Вторым сословием после князей были вуорки, или уздени, потомки первых поселенцев, отличавшихся силой и богатством. Впоследствии к ним присоединились и потомки вольноотпущенных рабов. Сословие это было весьма многочисленно и составляло почти треть всего черкесского населения. Весь народ делился на дворянские роды (тляку), существовавшие во всех без исключения сообществах. Род жил не вместе, а по семействам, там, где считал для себя удобнее. Отдельное дворянское или вообще свободное семейство со своими крестьянами причислялось к своему тляхотлешу, или владельцу. Каждая семья, как дворянская, так и княжеская, имела собственный герб (тамга). Гербы редко наносились на оружие, еще реже для прикладывания печатей. Черкесская тамга употреблялась преимущественно как тавро для лошадей и состояла из завитков и геометрических фигур, сплетенных между собой[106].
Уздени всегда жили под защитой князей, заслужившие больше внимания последних получали больше наград, следовательно, приобретали и больше значения среди своих собратьев. Отсюда происхождение старших узденей, или узденей первой степени. В сообществах, где нет князей, старшие уздени называются просто старейшинами.
Тляхотлеш, или уздень первой степени, был полный владетель в своем ауле. Он имел собственных крестьян, которые работали на него и были связаны с ним определенными условиями. В его ауле жили уздени более низких степеней со своими крестьянами и признавали его своим главой. Уздени повиновались князю, ходили с ним на войну или посылали своих воинов, но кроме уважения к особе князя, его сопровождения и личных услуг никаких повинностей не несли. По первому зову князя уздень обязан был явиться к нему и оставаться при нем до тех пор, пока был нужен. Во время поездки князя за пределы своей земли и на неопределенное время его сопровождал один уздень, притом первой степени, что считалось особенно почетным. Вообще, при выезде из дома князь всегда был окружен приближенными, которые, составляя почетную свиту, вместе с тем выполняли разного рода услуги и обязанности: держали лошадей, подавали и принимали оружие, возили за своим седлом княжескую бурку и другие вещи, готовили князю обед и т. п. Во время путешествия окружающие князя лица размещались таким образом: самый почетный из вуорков – с левой стороны, другой вуорк, старший по возрасту и значению, – с правой, остальные – сзади и по сторонам, как пришлось. В Кабарде, кроме того, существовал особого рода этикет, согласно которому каждый верховой кабардинец при встрече с князем обязан был вернуться назад и провожать князя до тех пор, пока его не отпустят; если же князь шел пешком, то встретившийся должен был спешиться. В случае приезда к князю гостей почетные лица располагались в кунахской сакле князя, а свита гостей помещалась в саклях узденей, которые и обязаны были угощать приезжих и кормить их лошадей. Если бы князь обеднел и лишился всех своих крестьян, уздени должны были распределить между собой поденно полевые работы для своего князя так, чтобы их совокупный труд мог обеспечить годовое содержание князя с семейством.
Князь дарил узденям невольников, оружие и скот, тот, кто не делал таких подарков, мог лишиться своих узденей. Недовольный князем уздень имел право уйти со своим аулом в какое-нибудь другое общество: так, род Гоаго хатюкайского происхождения и род Тлебзу абадзехского происхождения переселились к шапсугам и слились с ними. В 1826 году несколько семей, подвластных абадзехскому дворянину Джанкота-Мамехоту, бежали к натухажцам.
Притеснения князей вызывали недовольство у узденей, за обиду, нанесенную узденю, вступались все остальные уздени с подвластными им аулами. Князь бывал вынужден мириться с недовольным, потому что, если он допускал, чтобы уздень переселился в другое сообщество, по понятию народа, это навлекало на него позор. Оттого подобные переселения в ближайшую к нам эпоху встречались довольно редко. В недавнее время был только один пример подобного переселения. Бесленеевский уздень первой степени