У народа не было строгого понятия о преступлениях вообще и о делении их на уголовные и гражданские. Притом большую часть поступков, которые мы называем преступлениями, черкесы считали принадлежностью войны[124].
Черкесское право признавало следующие виды преступлений: 1) восстание раба против своего господина, его неповиновение и бегство; 2) нарушение правил гостеприимства; 3) нарушение супружеской верности женщинами; 4) воровство у своей семьи и у ближних соседей; 6) поступки, вызванные трусостью; 6) кровосмешение; 7) убийство вообще и отцеубийство в особенности и 8) измена народу.
«Все прочие действия… от нарушения чести, личной неприкосновенности, безопасности и свободы каждого до нарушения прав собственности и общественного спокойствия не подходят у них под понятие о преступлениях, а принадлежат к праву сильного и встречают препятствие только в силе оружия противника. Человек, причинивший другому какой-либо вред, может подвергнуться возмездию или должен примириться, но у него нет судьи, перед которым он был бы обязан стать в положение ответчика, и он вправе, не подвергаясь обвинению в незаконности, поддерживать свое насилие оружием… Власть охранительная и власть правосудия заменяется у них страхом оружия, возмездием и мирным соглашением, а адат ближе… к разряду международных прав, чем гражданских законов»[125].
Покушение на чужую собственность признавалось воровством, только когда речь шла о лицах, принадлежавших к той же общине или к общинам, с которыми присягнули жить в мире и согласии. Напротив, воровство в землях соседей, не связанных взаимным союзом, преступлением не считалось, а относилось к военным подвигам, и его расссматривали как наилучшее средство показать свое удальство и ловкость.
Черкесы различали два вида воровства: воровство в чистом поле, вне жилья, и воровство из дома со взломом дверей, замков и запертых сундуков. Последнее считалось более тяжким преступлением и строже наказывалось.
Уличенный в воровстве обязан был вернуть похищенное или уплатить его цену в семикратном размере. Кроме того, вор платил штраф в девять быков, а в прежнее время вместо штрафа вносил своему владельцу одного ясыря (раба) и двух быков.
Несмотря на столь значительную пеню за воровство, ни один черкес не решался возвратить украденную вещь, потому что это считалось величайшим позором. Вор соглашался скорее заплатить двойную и даже тройную пеню, чем отдать вещь хозяину, оставляя при этом себе возможность отговариваться, что напрасно обвинен в воровстве. Князья в прежнее время за украденую у них вещь или угон скота отплачивали бараптой, то есть наездами в чужое имение, где захватывали что попадется в руки: вещи, скот и людей. В добыче соблюдалась, впрочем, некоторая соразмерность, то есть чтобы она не слишком превышала стоимость украденного.
Штраф за воровство со взломом доходил до девяти быков (цю), «собственно, в вознаграждение за бесчестье, нанесенное воровством дому». Вторично попавшийся вор платил двадцать четыре цю (быка), а если и после этого не исправлялся, его объявляли вне закона[126].
Убивший раба не подлежал мести со стороны хозяина, а уплачивал стоимость убитого. За убийство чагара или ога взыскивалось в пользу его родственников девять душ, но князь или владелец не брал ни одной. Уздень, убивший своего ога, отдавал его семейству одного человека или отпускал на волю его брата.
Раны осматривались посредниками, и если раненому не было нанесено увечья, то по величине отверстия и в особенности по повреждению костей определялся размер выплат – не больше половины, но и не меньше четверти цены крови. Уздень, поссорившийся с князем и нечаянно ранивший его лошадь, отдавал пять рабов, три лошади и три вещи из оружия.
Изменникам определенного наказания не было: их участь решало собрание старейшин. Не было определенного наказания и для отцеубийц.
Понятия о праве собственности хотя и существовали у черкесов, но имели совершенно особый характер. По мусульманскому праву, вообще не существует права собственности в том смысле, как мы его понимаем, а есть право пользования собственностью. Имущество у мусульман делится на явное — земельный надел, скот, рудник и т. и., и тайное — деньги, золотые и серебряные вещи и пр.
По Корану, вся земля есть достояние Божие, от него право владения землей перешло к имаму, как тени Бога на земле, а тот передает права на землю частным лицам с обязательством выплаты податей за право пользования ею, каковы: зекат, херадж и пр.
На этом основании право собственности у черкесов распространялось на движимое имущество – скот, и на такое недвижимое, которое находилось в непосредственном и фактическом обладании или требовало собственного труда – дома, прочие постройки и поля, постоянно обрабатываемые. Вся же остальная земля, лес и вода составляли общественную собственность. Продажи земель и отдачи их внаем не существовало в народных обычаях, но за выпас скота в некоторых местах отдавали определенный процент приплода.
Существование хотя и ограниченной собственности породило и права на наследство.
После смерти отца дети мужского пола наследовали все его недвижимое и движимое имущество. Женщины права на наследство не имели, а сыновья делили имущество поровну. По общему согласию наследников вдове мог быть предоставлен пожизненный доход с некоторой части собственности, но после ее смерти и эта часть поступала к наследникам. Вдова имела право выбрать себе для проживания дом любого из сыновей, кроме старшего, поскольку в собственность последнего переходил дом ее умершего мужа со всеми его службами и пристройками. Раздел наследства производился младшим сыном, а выбор частей предоставлялся сыновьям по порядку рождения, начиная со старшего. Последний имел право взять, сверх доли, ценную вещь, по своему выбору, и даже раба. В этом лишь и заключалось преимущество первородства. «Письменных и духовных завещаний нет, но последняя воля умирающего исполняется в самой строгой точности; нарушить ее значило бы подвергнуться всеобщему осуждению и презрению».
Черкес готов был отдать жизнь за свою собственность, но к чужой никакого уважения не имел и где только можно присваивал чужое. Нередко беспорядки доходили до того, что становились невыносимыми и для самих черкесов, тогда они прибегали к чрезвычайной мере – к повальной присяге, эбер-таареуо.
Почетные лица и старейшины всех общин и родов проводили общий сбор, осматривали дома подозрительных людей и места, где происходило больше всего беспорядков. Все население аула присягало перед Кораном, подвешенным на палке, воткнутой в землю. Каждый присягающий должен был «указать всех, какие только ему известны, виновников беспорядков, сознаться вслух в своих собственных преступлениях против установленных правил и обещать исполнять правила эти на будущее время ненарушимо».
Мера эта, по словам Л. Люлье, оказывалась действенной относительно людей совестливых. Примеры полной откровенности бывали не раз, тем удивительнее, что признававшиеся почти всегда подвергались значительным пеням за свои проступки, которые без этого могли бы остаться неизвестными. Те, кто не желал признаться, но страшился солгать перед Кораном, обычно уходили из дома при приближении старейшин. Но были и такие, кто не затруднялся принести ложную присягу, несмотря на все улики и подозрения. Хотя такие люди по большей части славились своим дурным поведением и предосудительными поступками, но у старейшин не было достаточных улик, чтобы их обвинить. Однако любой, поступавший таким образом, покрывал себя несмываемым пятном позора и приобретал звание таага-апсе — клятвопреступник или обманщик перед Богом[127]. Хотя эта мера и не могла полностью обеспечить сохранность собственности, но на время останавливала беспорядки и хищения.
Не признавая над собой верховной власти и считая высочайшим благом дикую и необузданную свободу, черкесы строго подчинялись старшим в роду. Старший в семье имел неограниченную власть над ее членами, точно так же, как отец над детьми, муж над женой и брат над сестрой. В важных случаях все соплеменники сходились на совещания и слушали приговор старцев – живых книг опыта и благоразумия, как говорили черкесы. Старость всегда имела большое значение среди черкесов. Человек, пользующийся общим уважением, имел преимущество давать советы почти по каждому делу. Черкесы любят в подобных случаях напускать на себя важность, и часто самое пустое дело обсуждается в течение трех суток. Черкесы не начинают никакого дела, не собрав на совет всех в нем участвующих. Переговоры бывают очень продолжительны, так как старики, которым принадлежит право излагать сущность дела, любят и сами говорить много и медленно и терпеливо и внимательно выслушивать чужие речи. По мнению народа, «опрометчивость и нетерпеливость простительны только детям и женщинам, а мужчина должен обдумывать и обсуждать каждое предприятие зрелым образом, и если есть у него товарищи, то подчинять их своему мнению не силой, а словом и убеждением, так как каждый имеет свою свободную волю».
С течением времени собрания или съезды происходили все чаще, и мало-помалу они превратились в род народного управления, где каждое предложение передавалось на рассмотрение старшим.
В совещаниях принимали участие все сословия, кроме крестьян, не имевших права голоса. В сообществах, где было сословие князей, они занимали первое место и нередко имели решающее влияние на приговор собрания. Но для этого было необходимо, чтобы князь был рыцарь (тле-хупх) и чтобы он имел дар слова: тогда он носил название лте-губзыг — язык народа.
Снискав себе славу разбоем и храбростью, черкес являлся на народные совещания, где искал популярности у народа, и, если это соответствовало его способностям, мог достичь высшего предела честолюбия – стать