Успех партии приносил предводителю две доли из добычи, славу, известность и доверие, неудача была для него позором и, случалось, влекла за собою смерть предводителя.
С приближением к цели предводитель, заметив что-либо подозрительное, слезал с коня, взбирался ползком на ближайший курган, с которого осматривал окрестности, и, если замечал наши пикеты, бросал вверх шапку, а сам кубарем скатывался вниз. Эта хитрость применялась с целью обмануть наши пикеты и заставить их думать, будто слетела птица.
При отдыхе, когда партия располагалась в лощине и окрестности не позволяли сторожевому черкесу спрятаться, из травы делали сноп, под прикрытием которого караульный полз на удобное место и, спрятавшись в траве, лежал незамеченным.
Ночью порядок марша менялся: боковые патрули съезжались к партии, и все держались близко друг от друга из боязни растеряться, один предводитель ехал с взведенным курком на несколько сотен шагов впереди, прислушиваясь к малейшему шороху и не сводя глаз с ушей своего чуткого коня. Глухой условный свист направлял все движения партии. Во время ночного отдыха партия окружала себя караульными; залегши по тропинкам и дорогам и приникнув ухом к земле, они прекрасно отличали бег лани от конского топота.
С наступлением ночи начиналась переправа через Кубань, которая происходила по-разному, в зависимости от того, сколько у каждого было с собой бурдюков. Если по два, то, уложив в них исподнее, чуреки и другую пищу, накрепко завязав и надув каждый шват через специальные узкие отверстия, привязывали их под лопатки лошадей. Затем черкесы в полном вооружении с ружьями на изготовку в правой руке, заткнув боевые патроны в папахи, садились на коней и один за другим, следуя за тамате, переправлялись через реку.
Пешие и конные, имевшие по одному бурдюку, переплывали реку, привязав их к собственной спине. В бурдюке пешего, кроме одежды и пищи, лежал кинжал, пистолет и патроны, ружья вкладывались только по замок, ствол же оставался снаружи, иногда ружье привязывали вместе с шашкой поверх бурдюка. Чтобы вода не попала в дуло ствола, его затыкали и обвязывали. Бросившись в воду, хищники течением за несколько минут выносились на правый берег реки, причем конные иногда тащили за повод своих лошадей. Те же из пеших, которые брали с собой по два бурдюка, почти никогда не имели ружей, а только шашку, перекинутую через плечо, пистолеты и кинжал, уложенные в бурдюки, которые подвязывались или под мышками, или по бокам.
Переправа через Кубань и незаметный проход мимо секретов были самым трудным и опасным делом. Малейший плеск воды, фырканье лошади, и все шло насмарку. Лишний секрет, выставленный на берегу, уничтожал весь замысел грабителей: одни тонули в реке, другие погибали от пуль и шашек казаков. Для переправы через Кубань черкесы обычно выбирали самые ненастные ночи, когда свист ветра и шум волн заглушали все звуки.
Выйдя на берег, тамате обязан был удостовериться, нет ли поблизости от переправы секрета, заложенного кордонным начальством. Для этого он шел на всевозможные хитрости: покрикивал голосами лесных птиц или зверей, бросал камешки или небольшие комья грязи и, весь обратившись в слух, примечал, не шевельнется ли и не заговорит ли где-нибудь поблизости человек. Ничего не слышно… Партия прошла незамеченной нашими постами, и не осталось никаких следов переправы, дождь залил их сакму, или путь следования, так хорошо отличаемый нашими линейными казаками. Если бы не дождь, бдительный разъезд, посылаемый с каждого поста на рассвете для осмотра местности, обратил бы на это внимание и заметил бы переправу.
Залегши в кустах, черкесы ожидали наступления ночи. Днем они не предпринимали нападений, даже если, на их счастье, казачий табун находился на самом близком расстоянии от места засады. Но как только наступали сумерки и табунщики располагались ужинать, разбойники садились на коней, производили несколько выстрелов, и поднятый табун стремглав летел к Кубани за вожаком – у азе, имевшим сноровку сразу попасть на заранее избранное место переправы. Первый привал делался только за Лабой, где-нибудь на лесной поляне поблизости от источника.
«Группа измученных дорогой пленных, – говорит Каменев, описывая бивуак горцев, – в числе которых взрослые мужчины были связаны, сидела окруженная кострами; женщины, захваченные без детей, рыдали, утешаемые на непонятном языке караульными; те же, у которых были дети, скрепя сердце утешали и убаюкивали плачущих детей. Рогатый скот и лошади, оцепленные также караулом, теснились в кутку поляны, лишенные в видах сохранения здоровья воды и корма. Положив морды друг другу на спину, животные жадно втягивали сырой лесной воздух и стояли как вкопанные. Возле прочих костров лежали на бурках раненые хищники, раны которых уже были перевязаны; далее, в неосвещенном месте бивуака, под деревьями, на сучьях которых повешено было оружие, лежали трупы убитых хищников, завернутые в бурки и тщательно увязанные; их окружали товарищи-одноаульцы. По прибытии всей партии дзепши (предводитель), обезопасив бивуак секретами, отдавал лошадь, снимал оружие и шел к убитым – почтить их славную смерть поклонением. Посидев возле каждого трупа несколько минут с поникшей головой, он уходил опечаленным. После него то же благоговейное поклонение мертвым делалось и другими наездниками всей партии. Самым оживленным местом бивуака было то, где зарезанная во имя Аллаха скотина, едва выдержавшая перегон, раздавалась приходящим».
По черкесским военным установлениям, если бы партия была застигнута и окружена, предводитель должен был скорее погибнуть, чем бежать, оставляя своих товарищей на произвол судьбы. Так в 1846 году погиб, окруженный казаками, Магомет-Али, хотя имел возможность уйти один. Предводителя, всегда следовавшего впереди партии, при переходе через наш кордон, в случае обнаружения отряда, первого поражала пуля или шашка казака. По этой причине черкесы взяли за правило при разделе добычи уступать предводителю больший и лучший пай.
Бегство обнаруженной партии не считалось у черкесов позором, лишь бы она при первой возможности, заняв удобную позицию, опять начала драться. Зато считалось постыдным, если партия, застигнутая врасплох, без боя отдавала добычу или, вступив в стычку с неприятелем, не выносила из боя тел убитых товарищей. Попасть в руки противника живым и быть взятым в плен считалось верхом бесславия, и потому нам редко удавалось брать пленных.
Набеги черкесов малыми партиями отличались удивительной быстротой и смелостью. Однажды братья Карамурзины в длинную осеннюю ночь переправились с десятью всадниками через Кубань у Прочного Окопа и, проскакав за Ставрополь к селению Донское на Тагиле, к рассвету опять очутились за Кубанью, преодолев за четырнадцать часов более ста шестидесяти верст.
«Абреки, решавшиеся на подобные дела, были люди известные своей храбростью и ловким наездничеством: казаки знали их и сильно опасались. По кавказскому обыкновению, при появлении неприятеля в каких бы то ни было силах, казаки с ближайшего поста должны были завязать с ними перестрелку, следить за ними неотступно и своим огнем обозначать направление партии. Казаки из ближайших станиц и со всех окрестных постов скакали во весь опор на тревогу и немедленно вступали в дело».
Таким образом, в течение десяти или двенадцати часов на каждом пункте кордона могли собраться от шести до восьми сотен казаков.
«Бывало, сотня или две линейных казаков смело бросались в шашки и врезывались во вдвое сильнейшую неприятельскую толпу; но случалось, что те же сотни не решались атаковать холодным оружием несколько десятков абреков и стреляли в них издали, зная, что в рукопашном бою их жизнь можно купить лишь дорогой ценой. Окружив абреков, казаки истребляли их до последнего человека; да и сами абреки не просили пощады. Видя отрезанными все пути к спасению, они убивали своих лошадей, за телами их залегали с винтовкой на присошке и отстреливались, пока было возможно; выпустив последний заряд, ломали ружья и шашки и встречали смерть с кинжалом в руках, зная, что с этим оружием их нельзя схватить живыми».
По черкесским понятиям, всадник, потерявший лошадь, не жилец на этом свете: он будет драться пеший до последней возможности и с таким ожесточением, что заставит наконец убить себя[132].
На укрепления черкесы редко отваживались нападать, но на восточном берегу Черного моря бывали примеры отчаянных штурмов, особенно убыхами. Так, в 1846 году они днем напали на форт Головинский тремя партиями, по два всадника на каждую лошадь. Две из этих партий, подскакав к самому укреплению, под картечным огнем спешились, перебрались через волчьи ямы, ров, палисад и вскочили на бруствер, но были отбиты.
Убыхи вообще отличались дерзостью в набегах и были известны как люди необыкновенно храбрые и энергичные. Славу свою они поддерживали постоянным разбоем у разных племен черкесского народа. Перевалив через Главный хребет, они грабили у махошевцев и у верхних абадзехов. У убыхов существовало особое сословие разбойников: унару, доморазрушители. Партия унару в пять-шесть человек врывалась ночью в аул, бревном выбивала двери сакли, резала сонных жителей, забирала их в плен, грабила имущество, и, пока соседи просыпались, унару уже исчезали и с пленными, и с добычей.
Слава и военная репутация убыхов держались на лучшей военной организации, дававшей им превосходство при любых столкновениях с соседями. Перед выступлением в поход большой партией, что бывало обычно зимой, убыхи выбирали предводителя. Им мог быть только человек, известный своей храбростью, который побывал уже в нескольких походах в качестве простого воина, потом, предводительствуя небольшими партиями от десяти до тридцати человек, выказал мужество и организационные способности. Предводитель должен был быть крепкого сложения, переносить холод и голод, чтобы служить примером для остальных.
Во время похода предводителю повиновались безусловно; каждый участник партии обязан был следовать за ним повсюду. Предводитель действовал по своему усмотрению и заранее никому своих намерений не открывал. Все терп