еливо переносили от него брань и даже побои, на которые в обычное время убых, не признававший никаких властей, ответил бы кинжалом.
Местом сбора партии назначали обычно необитаемое ущелье неподалеку от последней деревни, за которой начиналась территория, куда был назначен набег. Только дряхлые старики и малые дети не участвовали в походе. Каждый обязан был иметь с собой необходимую одежду, состоявшую из бурки, башлыка, полушубка, двух или трех пар обуви из сыромятной воловьей кожи, двух или трех пар толстых носков из войлока или толстого горского сукна. Продовольствие обычно составляли: гомия (пшено), копченое мясо, сыр, масло, перец, соль и тесто, варенное на меду. Продовольствие на целый месяц каждый, кроме предводителя, нес на себе.
Когда, бывало, партия соберется в составе от 800 до 3000 человек, предводитель отправляется на место сбора, где осматривает одежду и провизию собравшихся. Тех, у кого выявлялся недостаток в одежде и положенном количестве припасов, изгоняли из отряда самым постыдным образом. Потом предводитель пропускал всех по одному между двух человек, стоявших напротив друг друга и державших палку выше головы. Проходивших под палкой предводитель считал: это называлось подпалочной поверкой. Иногда вместо такой поверки предводитель приказывал прислать к себе от каждой партии одного селения столько камешков или зерен, сколько в ней человек, и так определял общее количество воинов. После поверки первым делом назначались люди в состав авангарда и арьергарда.
Партия делилась на части: жители одной деревни, от десяти до ста человек, составляли отдельную часть или, по выражению убыхов, отдельный огонь, получавший название по имени деревни или целого околотка. Каждый отдельный огонь имел своего старшину, обязанного отправлять наряды, контролировать очередность и в важных случаях приходить к предводителю за получением приказаний и для совещаний. Отделение или огонь выбирало из своей среды кашеваров, дровосеков и вестовых, которых каждое утро и вечер посылали к предводителю для получения приказов и распоряжений. Кашевары, кроме стряпни, обязаны были нести котлы, в которых готовили еду для всего отделения, дровосеки заготовляли дрова, расчищали места, занесенные снегом, строили на них шалаши и вообще исполняли все необходимое по разработке дорог. Молодые люди, по обычаю, прислуживали старикам, потому что прислуги никому иметь с собой не полагалось.
Кашевары ежедневно принимали провизию от каждого отдельного воина поровну. Пищей служили крутая пшенная каша, суп из мяса и пшена, приправленный стручковым перцем. Суп этот, в котором чувствовалось изобилие перца, заменял убыхам водку, согревал и укреплял организм. Расходовать провизию без ведома всего отделения строго воспрещалось, а кто ел тайком, навлекал большой позор, подобные поступки, по народному суеверию, считались вдобавок дурным предзнаменованием.
В походе убыхи следовали в две шеренги или, скорее, парами довольно близко и плотно. Переходить с места на место строго воспрещалось.
В безопасных местах авангард и арьергард следовали вместе со всеми, в противном случае отдалялись на полверсты, а иногда и больше. Авангард высылал вперед себя еще несколько человек для осмотра дороги, леса, оврагов, и высланные обо всем замеченном доносили авангарду, а тот предводителю. При затруднении пути свежевыпавшим или тающим снегом пять или шесть рядов с правого фланга надевали лыжи (они должны были быть у каждого) и протаптывали дорогу для остального отряда.
Места ночлега определялись заранее, еще до выступления в поход, преимущественно в малодоступных, гористых местах, где были лес и кустарник. Прибыв на ночлег, все снимали с себя тяжести, устраивали шалаши, заготовляли дрова и разводили огонь. «Шалаши всегда устраивались в виде четырехугольника, наподобие нашего каре, и наружную их сторону оставляли открытой, чтобы в случае тревоги можно было без замешательства стать в ружье». Если партия двигалась там, где можно было ожидать нападения, версты за четыре от места, назначенного для ночлега, она останавливалась и высылала разведчиков осмотреть местность. Только при известии о полной безопасности партия отправлялась к месту ночевки.
Авангард и арьергард сразу образовывали пикеты, занимали все проходы и оставались там до тех пор, пока люди, назначенные в ночной караул, согревались и ели. Предводитель, осмотрев предварительно пункты, назначенные для пикетов, собирал караульных, сам разводил их на посты и отпускал авангард и арьергард. Летом или в небольшие морозы караулы оставались всю ночь без смены, в противном случае сменялись два или три раза.
С рассветом партия выступала, дневки делались очень редко и только при ненастной погоде, тогда выжидали вёдра, оставаясь на месте иногда несколько дней и даже целую неделю. Благоприятной для походов погодой убыхи считали ясные дни и крепкий мороз.
Подойдя к месту предполагаемого грабежа, партия останавливалась на расстоянии одного усиленного перехода, выбирала хорошую позицию, и если приходила туда под вечер, то не оставалась ночевать, а, отдохнув немного и поужинав, отправлялась дальше. Но если прибывали на ночлег поздно, так что до рассвета не успевали дойти до места грабежа, оставались ночевать и выступали уже на другой день вечером. Убыхи нападали только ночью, за полчаса до рассвета. Перед нападением предводитель делил всю партию на три части: первым двум предстояло нападать, они составлялись из самых отборных воинов, а третья – из стариков, молодых, кашеваров, дровосеков и т. п. – образовывала резерв и оставлялась на месте ночлега со всеми лишними тяжестями. Из первых двух формировались авангард и арьергард.
Убыхи всегда действовали массой и особенно хорошо сражались в открытом поле. Они всегда атаковали двумя шеренгами, имея впереди авангард, в середине грабителей, а сзади арьергард. Подойдя к деревне, авангард расходился направо и налево, обходил быстрым шагом селение и останавливался, составив около аула густую цепь.
Грабители, разделившись на группы человека по четыре в каждой, бежали в дом, вязали, резали и грабили. Нападения убыхов были непродолжительны. Через полчаса или три четверти часа начиналось отступление: авангард обращался в арьергард и удерживал натиск неприятеля, а бывший арьергард сливался в единую массу и прикрывал добычу.
С пленными убыхи поступали гуманно, давали им свою одежду и обувь, останавливаясь на ночлег или дневку, отделяли мужчин от женщин, поручали последних надзору добросовестного старика и в помощь ему назначали караул. Лекарь осматривал раненых, давал лекарства, а предводитель назначал людей к носилкам раненых и убитых. Обязанность носильщиков считалась почетной, и от нее никто не отказывался.
Дойдя до места сбора, делили добычу. Из толпы выходил старый седой воин и произносил благодарственную молитву за дарованную победу и хорошую добычу, а затем начинался дележ. Произносившему молитву выдавали одну из лучших вещей, предводитель выбирал себе пленного или пленницу и по одной вещи каждого вида. Остальная добыча делилась поровну, но кашевары и дровосеки получали меньше. На долю убитых или взятых в плен выделяли по две доли и передавали их родственникам. Остатки от раздела назначались на поминки убитых и на выкуп пленных. Никогда не случалось, чтобы убыхи захватили в плен столько людей, сколько было участников похода, для раздела пленных партия делилась на столько частей, сколько было пленных, и каждая часть получала по одному. Пленного обычно продавали, а вырученные деньги делили поровну между теми, на чью долю он достался.
Черкесы не держались этого правила. По их порядкам, тот, кто во время боя первый овладел пленным, тот и считался его полноправным владельцем. Если этот пленный будет пойман кем-нибудь во время бегства из дома своего господина, то возвращается последнему, а поймавший в награду получает быка (цю). В обращении с пленными черкесы не отличались, в отличие от убыхов, особой гуманностью. Если пленный был русским, притом из дворян, его сажали в яму, держали в цепях и очень дурно кормили. К этому их побуждала, с одной стороны, надежда получить выкуп, а с другой – опасение, что пленный сбежит.
– Не огорчайся, – говорил черкес своему пленному, – что я хочу тебя приковать. Если бы ты был девкой, так мы отдали бы тебя караулить женщинам, но ты мужчина: у тебя есть усы и борода, ты будешь стараться обмануть нас… Мужчину, который родился не рабом, можно удержать в неволе только железом.
Черкесы по опыту знали, что русский дворянин, как они звали наших офицеров, никогда не забудет своего происхождения и места, занимаемого в обществе, и потому за пленными такого рода следили очень бдительно. Точно так же строго следили они и за пленным линейным казаком, зная, что он не оплошает и не уступит черкесу в ловкости и в умении убежать. Что же касается крестьян, то черкесы обращали их в своих пастухов и земледельцев, а если те принимали ислам, женили и водворяли на хозяйство.
– Земледельцу, – говорили черкесы, – все равно пахать: что у русского, что у нас, а дворянину не все равно: он или умрет, или убежит.
Подходя к своим аулам с пленными и добычей, и черкесы, и убыхи пели песни и стреляли в знак победы и удачи[133].
У убыхов существовал особый способ сообщать родственникам об убитых. Один из односельчан, подойдя к сакле убитого или взятого в плен, становился на возвышенном месте и вызывал родственника убитого.
– Возвратился ли такой-то из похода? – спрашивал он вызванного.
Это значило, что того, о ком спрашивают, нет в живых, и тогда в семье убитого начиналось оплакивание.
Нравы, обычаи и особенности быта черкесов служили образцом, достойным подражания для многих соседних племен, в том числе и для ногайцев, поселившихся между Кубанью и Лабой и известных под именем закубанских. Их образ жизни настолько уподобился черкесскому, что они чаще дают детям черкесские имена, чем общеногайские, большинство из них говорит на черкесском и абазинском языке, и почти все обряды, костюм, постройка и расположение домов, песни и танцы – все перенято ими у черкесов. Закубанские ногайцы так же, как и черкесы, воинственны, неустрашимы и способны переносить невероятные трудности.