Татар-тупа — известного божества, почитаемого как осетинами, так и кабардинцами. Покровительствуя преимущественно последним, Татар-туп настроил против себя все горные божества Осетии, которые, объединившись, ведут с ним войну из-за горсти хлебных зерен – из-за одного снопа.
После довольно продолжительного сражения, в котором не последнюю роль играют стрелы, одна из сторон обычно уступает поле битвы. Тогда победители с криком радости бросаются на сноп, хватают из него горсть зерен и рассыпают их в направлении своего края, и тогда в предстоящем году урожай для победителей несомненен.
«Затем, – пишет Джантемир Шанаев, – обе стороны расходятся по домам. Многие из участвовавших получают раны, которые для обыкновенных людей не могут быть заметны, а заметны только для участвовавших в божественной войне. Участвовавшие затем просыпаются от тяжкого сна и объявляют своим домашним и односельцам о будущем урожае».
– Я сам знавал такого, – говорил Шанаеву один из осетин, рассказывавших об этой войне, – который участвовал в таком походе, да и люди указывали на него. Звали его Дара, жил он за перевалом, в Дзомах, и теперь, кажется, он еще жив. Он участвовал в походе со своим конем, знай, что и животные участвуют в таком походе. Всякий раз перед походом он засыпал, жена, разумеется, зная про это, никогда не тревожила его до тех пор, пока он сам не просыпался. Раз он, по своему обыкновению, собирался в поход за снопом. Долго он спал и, наконец, не просыпаясь, вскричал: «Эй, гнедая, догоняй, догоняй его!..» Это он звал так своего коня. В это время конь в конюшне громко заржал. От сильного ли ржания или так уж следовало, один Бог знает, – только он проснулся. Приподнявшись с кровати, улыбнулся и сказал: «Ну, слава богу, победа на нашей стороне! Надейтесь на хороший урожай». Потом послал мальчика, чтобы тот осмотрел коня, мальчик, возвратившись в саклю, сказал, что конь чрезвычайно вспотел, как будто сто верст проскакал. Пришли и другие осмотреть коня – и что же? Как будто его выкупали, так сильно вспотел!
Многие леса и рощи посвящены различным святым, и примечательно, что таких рощ обычно тем больше, чем безлеснее местность и чем дороже там древесина. Деревья таких рощ неприкосновенны, их можно рубить только для варки пива в честь святого. Некоторые леса имеют свою историю. Таков, например, ореховый лесок в Тагаурском ущелье в долине Суадаг (черный овраг). Лесок этот стоит одиноко в безлесном пространстве и как будто забрел сюда случайно. Он представляет собой нечто вроде небольшого совершенно круглого острова версты три в окружности. Рассказывают, что когда-то давно жил на свете горец Хетаг (по орфографии академика Шегрена Кхета), славившийся набожностью, храбростью и удальством. Но поскольку храбрость в глазах осетина неразлучна с грабежом, не считающимся грехом, а, напротив, делом богоугодным, однажды Хетаг, или Кхета, отправился на дело, однако его заметили и погнались за ним. Хетаг несется от преследователей и достигает долины Суадаг[160]. Неприятели начинают настигать Хетага, скрыться ему негде, и Хетаг решает умереть с оружием в руках, но вдруг слышит из ближайшего леса голос, приглашающий его скрыться в чаще.
– В лес, Хетаг, в лес! – кричал ему неведомый голос.
Лес, однако, был далеко. Хетаг понял, что не успеет добраться до него и не спасет своей головы. Изнемогая от усталости, он предложил лесу, если угодно, выйти к нему навстречу.
– Хетаг уже не поспеет в лес, – крикнул он, – так пускай лес поспеет к Хетагу!
И вот часть орехового леса, отделившись, выступила вперед и укрыла храброго витязя и ловкого вора. Лесок этот, остановившись на том самом месте, где и теперь стоит, назван по имени спасенного Хетаг и получил священные права в честь Хетаджи-дзуара (патрон, святой Хетага). Легенда говорит, что и теперь еще то место, откуда ушел лес, осталось голым посреди дремучего леса. Поляна эта в трех верстах от Алагирской станицы известна под именем Бираги-дзенджи-цагат (волчья голень).
Деревья этого леска считаются неприкосновенными, их никто не смеет ни рубить, ни собирать плодов, убивший в этом лесу зверя должен бросить его там же, если он непригоден в пищу, в противном случае обязан созвать всех своих односельчан, и на том самом месте, где зверь был убит, они вместе должны его съесть. Выносить из леса ничего не разрешается, любой, кто нарушит запрет, ослепнет или умрет. Суеверие это имеет такую силу в народе, что, если положить в лесу самые привлекательные для осетина вещи, они останутся неприкосновенными, равно как и люди, скрывающиеся в нем от преследования. Раз в год жители собираются в лесок на праздник и приносят жертвы, которые называются пывондами.
У осетин в прежнее время существовал даже сау-бареджи-дзуар, или святой Черного всадника, покровительствующий воровству. Каждый туземец, собираясь на грабеж и вообще в ночные разъезды, просил содействия этого святого. Хозяйка напекала пышек, старший член семьи клал эти пышки около себя и, взяв одну и обнажив голову, призывал на помощь своего патрона. Уверенный, что подобным подношением расположил святого к себе, осетин смело отправлялся в путь и был убежден, что впереди едет Черный всадник на своем вороном коне и способствует успеху и удаче в его разбое. Если наезд был неудачен и грабитель поплатился жизнью, народ говорил, что он был оставлен святым. Обитает этот святой, по словам туземцев, в пещере Бзи в Алагирском ущелье, в 16 верстах от Алагирской станицы.
Слепая вера в непреодолимую силу некоторых вещей также очень сильна среди осетин. Каждое семейство втайне от других поклоняется какому-нибудь предмету, в силу которого верит и боится его прогневить, полагая, что эта неодушевленная вещь отомстит за оскорбление в случае ложной клятвы. Почтение к неодушевленным предметам и даже животным так велико, что не было случая, «чтобы кто-нибудь не сознавался в воровстве или даже убийстве, ежели от него потребуют признания над предметами или животными, втайне им уважаемыми».
Лица, поставленные во главе управления осетинами, нередко прибегали к такого рода клятве и пользовались суеверием народа при разборе тяжб между осетинами. Так, однажды помощнику уездного начальника была подана осетином жалоба, что сосед украл у него отличного барана, за что просил приказать вору возвратить, по их обычаю, четырех баранов. Обвиняемый отпирался и уверял, что никогда не только не крал, но и не видел барана. В доказательство своих слов он клялся семейством, призывая на него все несчастья, беды, чуму и холеру. От жалобщика потребовали более убедительных доказательств. Тогда он снял с себя мешок, вытащил из него кошку со связанными лапами и подал обвиняемому палку.
– Если ты не крал у меня барана, – проговорил он, – убей эту кошку.
Обвиняемый отказался, уверяя, что ни отец его, ни дед, ни прадед никогда не убивали кошек, и потому он отдает истцу четырех баранов, не желая марать руки кошачьей кровью. Казалось, дело было кончено: виновный найден и удовлетворил истца, но едва истец тронулся с места, как обвиняемый его остановил.
– Постой, сосед, – проговорил он, – мы еще не кончили дела. Начальник, будь справедлив: я действительно взял у него то, что он говорил, но и он согрешил против меня. Когда я зарезал барана, то шкуру спрятал под камень и ушел домой, но издали видел, что сосед украл у меня эту шкуру.
Истец, сделавшись теперь ответчиком, стал запираться точно так же, как за несколько минут перед тем запирался его противник.
Он клялся, что не брал шкуры, и говорил, что готов присягнуть в доказательство своей невиновности.
– Присягнув, ты обманешь, – сказал ему истец, – потому что ваша семья верит только в святого Константина и Давида Гелатского, а вот погоди…
С этими словами он побежал на пригорок к развалинам древней башни и принес оттуда довольно большой камень.
– Переступи через этот камень, если ты не брал шкуру моего барана.
– Зачем мне переступать через камень? – с видимым отвращением сказал обвиняемый. – Не надо мне твоих баранов, и пусть мясо моего пропадает.
Разбирательство кончилось, и вскоре оба тяжущихся дружелюбно сидели под деревом и вместе обедали.
Объектами поклонения могут служить ружье, просто ветка, сорванная с дерева, какой-нибудь клок одежды и т. п. Каждая семья имеет свой особый предмет, которого втайне боится и которому оказывает глубокое уважение[161].
Суеверию осетин нет пределов, нет ничего легче, чем прослыть среди них пророком. Любой умалишенный почитается у них за сверхъестественное существо. Народ верит в добрых и злых духов и сатану, по его понятию, в каждом месте есть злой дух, старающийся напортить людям, в одном месте он напускает по ночам тени, в другом поджигает сено, а в третьем забавляется переноской сена с одного места на другое. Многие из осетин уверяют, что сами видели дьявола.
Осетины верят в существование допи-чизг, богини воды, водяных девушек или наяд. Если кто-то утонет, говорят, что он рассердил допи-чизг и они его наказали. Талисманы, колдуны и колдуньи играют также не последнюю роль в суеверии. В представлении народа колдунья – это дряхлая старуха, обычно злая, которой зарватик (ласточка) щебечет, где лежит клад, где растет живая трава, и знает та старуха все, что делается на свете[162].
Это чародейка, хуже и страшнее которой народ представляет себе только черта. К такой женщине осетины питают отвращение и страх и верят, что она умеет превращаться в хищных зверей и приносить несчастья тому, на кого рассердится.
Воображение народа создало древнего Гуда, горного духа, обитающего на горе Гуд, высшей точке перевала новой Военно-Грузинской дороги, и повелевающего окрестными горами. Дух этот имеет свои склонности и страсти: может любить, ревновать, а в случае неудачи не на шутку рассердиться. Одна из его проделок описана в народной легенде.