Хозяин взял у него волос, посмотрел на него, завернул и спрятал.
– Ну, Аллах тебе помоги! – проговорил он. – Иди – да смотри!
Пошел имеретин домой, собрал сумму, но далеко не ту, которая была назначена. Он так ценил волос своего уса, что ни за что не хотел оставлять его в руках горца, и потому решился идти добровольно в неволю, чтобы только выручить свой ус.
Придя в горы, он рассказал своему хозяину все дело, как было.
Горец, недолго думая, вынул из-за пазухи завернутый в тряпку волос, отдал его имеретину и, не взяв с него денег, отпустил домой.
Этот анекдот, хотя и вымышленный, хорошо рисует привязанность имеретина к своим усам. Туземец, сбривший усы, подвергается насмешкам, и эту операцию допускается произвести только при потере родственника в знак глубочайшего траура.
Будучи добр, ласков, обходителен, имеретин невежествен и страшный охотник до процессов и тяжеб всякого рода. Редкий из жителей не тягается с соседом за свою землю, редкий крестьянин не спорит с помещиком за повинности, и почти нет князя или дворянина, который бы не имел наследственных врагов «по процессу, подобно тому как в Дагестане имеют наследственных врагов по кровомщению». Разница только в том, что в Дагестане враги тешились кинжалами, а здесь бумагою, пером и чернилами. Среди населения явились подьячие, ябедники и законники, которых все боятся, которым низко кланяются и ищут знакомства и расположения как у людей необходимых и до некоторой степени полезных. Такие люди пользуются известностью, обирают добродушных поселян и живут на их счет припеваючи. Это благосостояние крючкотворцев заставило многих молодых людей, даже и хорошей фамилии, добиваться должности писца как почетного звания, при помощи которого каждый рассчитывает на лишнюю копейку, на верный источник дохода.
Расчеты их более чем верны, потому что ни один поселянин не пройдет мимо присутственного места без того, чтобы не завернуть туда, не взять какой-нибудь справки или не попросить написать просьбу.
Приехав на базар и выручив хорошие барыши от продажи своих продуктов, крестьянин не прокутит их, не купит обновы, а зайдет в казначейство и возьмет гербовой бумаги.
– На что тебе эта дрянь? – скажет ему добрый человек односелец.
– Как на что? – ответит он. – Это вещь нужная; она всегда пригодна, даже в праздник можно подарить родственнику, да кроме того, я и сам думаю подать просьбу; нет ли у тебя на примете писаки, так, недорогого абаза (20 коп.)?
– Как не быть – их как собак. Да ведь ты недавно подавал просьбу.
– А как недавно! Месяца три будет, тогда отказали, а теперь, может быть, и не откажут.
– Почему ж не откажут?
– А потому, что у нас начальник новый. Авось не откажет, а откажет, так пойду жаловаться губернатору; губернатор откажет, пойду к наместнику, а там подам просьбу в Сенат, а Сенат откажет, тогда утоплюсь или надену на шею сабели (крученая веревка, изображающая виселицу) и опять пойду к наместнику.
Несмотря на столь большую охоту к сутяжничеству, имеретины, в сущности, весьма добродушны и честны.
Мингрельцы имеют черты лица нежные и более женственные. Мужской красоты в них нет, зато тип мингрельской женщины – один из изящнейших в свете; даже женщины из крестьянского сословия и те поражают своею красотою. В Мингрелии нет особого типа; здесь одинаково попадаются и брюнетки, и блондинки. Правда, они не так красивы, как соседки их гурийки, но стройный рост, умные выразительные лица, миловидные головки, длинные и шелковистые волосы, вьющиеся по плечам, и правильные роскошные формы тела – приковывают внимание. Движения их смелы, грациозны, страстны и высказывают вполне окружающую их природу, «которая истощила все свои прелести на эти чудные создания».
Мингрелец, мужчина, чрезвычайно способен, восприимчив, упрям и мстителен, но в обращении скромен и вкрадчив; на мингрельца слишком трудно положиться и поверить на слово, тогда как гуриец, напротив того, гордится выполнением данного обещания. Воровство, сильно развитое в Мингрелии, составляет главный порок, глубоко проникший в среду народа и составляющий исключительную особенность мингрельцев.
Воровство преимущественно распространяется на скот и в особенности на лошадей, и в этом отношении мингрельцы ловки до чрезвычайности. Они не могут равнодушно смотреть на чужого коня, и в особенности когда он гуляет на свободе.
– Попал мингрелец в рай, – говорят имеретины, – но, увидав там отличного катера (мула), принадлежащего Николаю Чудотворцу, прогуливающегося на свободе и щиплющего траву, не выдержал – украл и дал тягу из рая.
Туземный конокрад употребляет множество ухищрений для укрытия похищенной лошади. Он поведет ее оврагами, балками, лесом и даже по руслу реки, чтобы избежать преследования, или подучит пастуха гнать за ним стадо овец, для того чтобы затоптать следы украденного коня, который в две или три ночи даже и из Имеретин попадет в Абхазию. Мингрельский вор подкует ворованную лошадь подковами задом наперед, так что кажется, она бежит по направлению к северу, а она бежала на юг; он подстелет несколько бурок и станет менять их под ногами лошади, чтобы провести ее незамеченную на расстоянии полуверсты и более в противоположную сторону. Конокрадством занимались почти все сословия, не исключая духовенства. Занятие это доведено здесь до художества. Самому простому и неопытному вору ничего не стоит провезти мясо ворованной коровы в винном кувшине, установленном на арбе, или зарезанную корову в виде покойника, со всею траурною обстановкою, следуя за арбою с плачем и оханьем, будто бы по случаю потери любимого родственника. Еще легче ему справиться с козою. Он сажает ее к себе на лошадь, ее окружают товарищи по ремеслу, и, чтобы скрыть блеяния животного, вся компания «вторит ей хором вроде абхазской песни. В последнем случае коза бывает в роли запевалы».
Воровство в Мингрелии не считается постыдным и ведется издавна. Говорят, что один из мингрельских азнауров украл у Андрея Первозванного, бывшего здесь для проповеди слова Божия, сандалии, которые апостол, собравшись отдохнуть, повесил на дерево. Потомки этого азнаура не стыдятся этого поступка и доказывают тем древность своего дворянского происхождения. Большинство же жителей сознает свой порок и называет вора словом махинджи — урод, доказывающим, что в народе есть инстинкт к добру и задаток хороших нравственных начал.
Тип гурийцев значительно отличается от имеретин и мингрельцев. Причиною такого изменения одного и того же грузинского племени было влияние природы и соседство турецких племен, с которыми гурийцы роднились и были в постоянных сношениях через продажу невольников. Влияние это оказало хорошее действие: «таких грациозных, похожих на испуганных птичек ребятишек, такой мужественной красоты мужчин и изящного тонкого профиля женщин трудно найти и на Кавказе. Своей манерой и грацией гурийки очень похожи на южных итальянок». Господствующая черта характера гурийца – необыкновенная подвижность, страстность, живость, любопытство и увлечение.
Гурийцы чрезвычайно приветливы и горды. Будучи рассудительны и хитры, они верны данному слову. Где дело касается народной гордости, семейства или личности, там гуриец крайне вспыльчив и раздражителен. Поступок или слово, на которое другой не обратил бы внимания, вызывает часто у гурийца неудовольствие и кончается нередко кровавой развязкой. Гуриец набожен до фанатизма, исполняет самым строгим образом посты, но вместе с тем допускает такие обряды, которые кажутся странными для христианина. Считая непростительным грехом оскоромиться в среду или пятницу, он готов в ту же среду или пятницу продать туркам чужих и даже своих собственных детей или убить человека. Молясь усердно в церкви, он сговаривается с товарищами на разбой и грабеж. Вот один из примеров наивности и противоречия в характере. Однажды рассерженный старик убил свою невестку, и, проскитавшись довольно долгое время по лесу, отощавший и измученный, он предал себя в руки правосудия, повесив по обычаю себе веревку на шею. Обессиленному старику, по задержании, предложили подкрепить свои силы пищей и подали мясо.
– Как можно, – отвечал гуриец, – теперь у меня в доме лежит мертвое тело, а я буду есть скоромное!
Гуриец не жаждет мести; но отмстит врагу, если можно. Он не так гостеприимен, как, например, абхазец или черкес; «он не так свято чтит кров свой, и в нем нет простодушия и ласковости имеретинского крестьянина, он суров как горец, но уже не имеет первобытных нравов своего северного соседа, а заимствовал лукавство, роскошь[46], и сладострастие турка».
Все гурийцы храбры, хорошие стрелки и отличные пешеходы в отношении дальности и скорости переходов. Гурийцу не составляет никакого труда пройти, например, в полтора суток из Озургет до Кутаиса, что составляет расстояние около 190 верст по прямому пути и тропинкам.
Гуриец корыстолюбив, но не для наживы, а для исполнения своих прихотей; простой крестьянин решится на самое ужасное преступление, чтобы доставить только себе предмет роскоши.
Гурийская женщина так хороша собой и так грациозна ее походка, что достаточно взглянуть вечером при закате солнца на девушку, идущую с кувшином воды на голове, чтобы помириться и с ее синим ветхим платьем, и с ее красными, также не первой молодости шальварами. Красота женщин была побудительной причиной к пленопродавству, которое существовало даже в 1850-х годах, несмотря на всю бдительность нашей кордонной стражи.
Гурийские женщины скромны, ласковы, приветливы и замечательной красоты, впрочем много теряющей от чрезмерного употребления белил, румян и сурьмы. Они любят наряды, преимущественно ярких цветов и самых дорогих тканей, но обращают более внимания на внешнюю роскошь и наружные украшения: белье не считается важной частью одежды и пренебрегается гурийками, лишь бы только верхнее платье отличалось пышностью и великолепием.
Гурийская женщина пользуется большей свободой, чем в Грузии; мужчины в разговорах с женщинами весьма вольны, не стесняются в выражениях даже с матерью и сестрами и допускают речи предосудительные, по мнению европейцев. Мужчины, а в особенности юноши, имеют свободный доступ в семейство, который бывает тем легче, чем ме