Однажды ночью – когда имеретин, вероятно, думал о наслаждении и радости иметь детей – видит он сон: к нему является седой как лунь старик в длинном платье.
– У твоего соседа, – говорит старец, – есть палка, если ты ее приобретешь, у тебя непременно родится сын.
Обрадованный такими словами имеретин встает очень рано, отправляется к соседу и просит уступить ему палку. Тот сначала говорит, что у него нет никакой палки, но когда никак не мог отвязаться от просьбы пришедшего, то отыскивает где-то в углу палку и отдает ее просителю. Последний, возвратившись домой с палкой, прячет ее под постель. Через год после приобретения палки, по странному стечению обстоятельств, у имеретина рождается ребенок. И вот палка приобретает огромное значение среди жителей селения; никто не сомневается в чудотворном действии палки, и многие хотят приобрести ее, но напрасно: настоящий владелец скорее согласится отдать кому-нибудь все свое имущество, чем эту палку.
Спустя много времени у соседа, в углу хаты которого отыскалась палка, заболел сын и не было надежды на его выздоровление. Отчаивающийся отец вспоминает при этом свою палку, которую уступил бездетному имеретину, и приписывает этому болезнь своего сына. Бывший владелец палки бежит к настоящему ее хозяину и требует ее обратно. Тот не отдает, говоря, что если он возвратит палку, то, может быть, от этого умрет его сын. Дело доходит до сельских судей. Судьи до сих пор ничего не могут сделать и рассказывают, что дело о палке будет передано мировому судье.
Суеверие, вкоренившееся в народе, перешло и в обычай, которым, например, в Гурии сопровождается рождение ребенка.
Родильницу помещают в комнате, где нет пола, накидывают сено и на нем стелют постель. Над постелью прикрепляется к потолку веревка, так чтобы родильница могла ухватиться за нее при самом разрешении. В головах постели ставится образ Божией Матери. Священник читает Евангелие, до самого разрешения, а муж сидит в соседней комнате. Родится сын – радуются, веселятся и стреляют, а дочь – ничего не бывает. Кто первый скажет отцу «у тебя родился сын», тому делают подарок.
По окончании стрельбы родильницу переводят в другую убранную комнату, покрывают сетью, чтобы не упал на нее нечистый дух, и завешивают парчовым занавесом. Под подушки кладут раковины. До благополучного разрешения от бремени родственники плачут. Первую ночь семейство не спит до самого рассвета. Едва разнесется весть о рождении дитяти, как все знакомые спешат поздравить. Собравшиеся пьют, веселятся и тешатся.
В Мингрелии и Гурии существует также обычай усыновления взрослых лиц. Человек, питающий особое уважение к какой-либо женщине, может просить ее, чтобы она усыновила его. В Гурии как усыновляющая, так и усыновляемый перед совершением обряда несколько дней постятся, и затем усыновляемый сосет грудь у нареченной матери, в присутствии родственников и близких знакомых. В Мингрелии предварительный пост не составляет необходимости. Здесь усыновляющая и усыновляемый призывают священника и нескольких свидетелей. Усыновляемый становится на колена, усыновляющая раскрывает грудь, а священник читает над ними приличную этому случаю молитву. Затем усыновляемый берет в рот сосок нареченной матери, которая одну ногу ставит ему на спину, как бы для большего скрепления родства. Это родство высоко уважается мингрельцами и гурийцами, и никакие телесные связи не допускаются после этого ни между лицами, совершившими этот обряд, ни между детьми их. По окончании обряда они пируют, празднуя свое новое родство.
Впрочем, в настоящее время обычай этот ослабевает и заменяется родством, известным у нас под именем молочного. У туземцев еще и до сих пор существует обыкновение отдавать своих новорожденных детей на воспитание другим, без различия сословия, где питомец остается иногда до 10 лет. По окончании этого времени воспитатели привозят своего воспитанника с подарком к родителям, которые вознаграждают его вдвое и втрое большими подарками.
Молочное родство считается священнейшим, и воспитатели предпочитают воспитанника своим детям; нигде молочный брат или сестра не пользуются такими правами, как в Гурии.
Говоря об обычаях, нельзя пройти молчанием особенно характеристичного – оплакивания умершего и обряда погребения, одинаково соблюдаемых всеми поколениями картвельского или грузинского племени. Конечно, соблюдаемые при этом обычаи нельзя назвать тождественными в подробностях, но нижеследующий рассказ представляет свод всех тех особенностей, которые замечаются как у грузин и гурийцев, так у имеретин и мингрельцев – это, так сказать, общая картина похорон у всех народностей.
Со смертью одного из членов семейства в продолжение нескольких дней делаются приготовления к публичному его оплакиванию. Присутствующие ближайшие родственники, родители, братья, одним словом чирис-упали, рассылают во все концы письма к родственникам и друзьям покойного, с извещением о постигшем их несчастье и с приглашением на оплакивание, продолжающееся иногда несколько дней и даже целую неделю, смотря по достоинству и званию умершего лица, по числу оплакивающих лиц, близости или дальности их местожительства.
Пока не соберутся родственники или же не получится известие, что такие-то не могут приехать, покойник, несмотря на жару, остается в доме непохороненным, иногда очень долго, и в особенности это чаще всего случается в Гурии[50].
Кроме родных и друзей созываются также и соседи, которые, кроме оплакивания, исполняют при этой церемонии некоторые собственно для этого случая установленные должности.
Несколько человек из самых почетнейших соседей покойного выбираются в мимгебели, которых обязанность состоит в том, чтобы встретить каждое вновь приехавшее лицо, приветствовать его поклоном и проводить к гробу покойника. Другой сосед назначается для исполнения обязанности чихаули — наблюдателя за тем, чтобы всем оплакивающим лицам и посетителям во время угощений было подаваемо всего в достаточном количестве. Остальные принимают название мезаре — что-то вроде певчих – и разделяются на хоры от 8 до 15 человек, так, чтобы в каждом были: басы, тенора и даже альты. Два или несколько хоров, стоя в доме, где поставлен гроб, должны непрерывно тянуть зари — пение, выражающееся не в словах, а в громких, крикливых, нераздельных и диких звуках. Остальные хоры певчих остаются на дворе и с пением зари сопровождают к гробу приходящих соседей и прочих посторонних матирале, то есть плакальщиков, исключая родственников, которые сопровождаются их собственными хорами. Когда все приготовления окончены, должности распределены и хоры составлены, тогда начинается самая церемония.
Священник совершает литургию, по окончании которой он в полном облачении и в сопровождении других лиц духовного звания отправляется в дом, где лежит покойник, и остается там целый день для приема приезжающих на оплакивание.
Чирис-упали одеваются в траур, и все женщины становятся по одну сторону гроба, оставляя другую свободною, для доступа посторонних оплакивающих лиц (матирале)] мужчины становятся неподалеку от гроба, прислонившись спинами к стенам сакли. Громкое рыдание близких родственников и пронзительно-унылые звуки певчих дают знать, что церемония и оплакивание начинаются. Спустя некоторое время со двора слышны точно такие же резкие звуки других хоров певчих и громкое рыдание – то спешат на оплакивание новые родственники, сопровождаемые 20 или 30 спутниками обоего пола; они едут или идут с большой церемонией. Если умерший или умершая принадлежат к числу почетных лиц, то свита родственников или знакомых, едущих на оплакивание, доходит иногда до огромной цифры 200 человек и более. Подъезжая к дому, свита эта обыкновенно разделяется на эшелоны, которые посылаются один за другим на значительном расстоянии, с той целью, чтобы сделать приезд свой параднее и дольше протянуть обряд оплакивания.
Весьма часто едущие на оплакивание берут с собою хористов, которые все время поют монотонно: вай, вай, вай! Если в числе едущих на оплакивание бывает женщина, то она едет также верхом и одевается в черное платье, имея распущенные, но гладко причесанные волосы. У ворот дома приезжих встречают: протодиакон с кадилом и священник с крестом. Начиная от ворот и до самой галереи дома стоят без шапок улицей, в два ряда, крестьяне умершего, обязанные плакать при появлении каждого нового лица.
– Где ваш господин? – спрашивает крестьян прибывший посетитель. – Где ваш отец? Вы осиротели, бедные?..
– Господин NN! – отвечают крестьяне. – Сожалейте о нас бедных, несчастных! Забросайте нас каменьями!..
– Утешьтесь, друзья мои, вместе со мною, он будет за нас молиться, а мы за него помолимся.
– Помилуй нас NN, помилуй!.. Вай, вай наши головы! вай, вай, вай!..
У крыльца стоит лошадь покойного в трауре и оседланная обратно лукою к хвосту. Она отдается потом священнику или лучшему другу покойного. Подле лошади стоит кто-либо из прислуги, вооруженный оружием покойного, которое надето на нем вверх ногами.
– Что ты плачешь, бедное благородное животное? – говорит посетитель, обращаясь к лошади. – Ты лишилась друга! Того уж нет, с кем ты бросалась в стан неприятельский, попирала врагов и выходила с могучим и ловким седоком, цела и невредима. Да, мы с тобой осиротели! Никто тебя уже не потреплет по шее. Плачь со мною, бедный конь!..
Входя с галереи в комнату, вы встретите нескольких человек или родственников, или друзей, почетных лиц или соседей! Тут же стоит гроб умершего, окруженный духовными лицами и в стороне от которого помещается ближайшая и лучшая прислуга, одетая в черное платье. В комнате, где стоит тело покойника, все окна завешаны черною тканью, а посреди ее в полумраке, смешанном с облаками ладана, стоит катафалк, осеняющий гроб и тело. В одном из углов комнаты устроен навес из черной материи, под которой, поджав под себя ноги, сидят родственники умершего. Иногда же они сидят в особой и также полуосвещенной комнате. Все они одеты в самое лучшее платье, с распущенны