– Беда! Беда постигла нас! – кричал старик. – Люди, кого мы лишились?
– Вай, вай, – отвечал народ, возгласы которого глухо отдавались под сводами церкви.
– За тем ли я жил столько времени, – продолжал тот же старец, – чтобы оплакивать твоего отца, плакать и над тобою?.. Пустите, я разобью себе голову об эту могилу! Мне жизнь не нужна, когда тот, который был отцом народа и моим, оставил нас…
– Вай, вай, – прерывали его несколько голосов.
– Зачем ты оставил нас? Или мы тебя мало любили, не слушались, не жертвовали последним своим достоянием и кровию?.. Сочти капли крови в жилах моих, сочти их в каждом из твоих подвластных, и ты увидишь, что много пролито ее в битве с врагами твоими и нашего царя. Зачем же ты оставил нас?..
– Вай, вай!..
– Кто же поведет сынов и внуков моих на толпы врагов, когда они сойдут с гор разорять наши жилища? Кто защитит нас; кто оправдает невинного, кто призрит нищего? Отец, зачем ты оставил нас сиротами? Возьми, возьми, призови меня к себе, несчастного твоего слугу!
Старец сильно стал бить себя головою о помост, народ, смотря на него, рыдал и вопил: вай! вай! Наконец его подняли, оторвали от могилы и повели прочь.
Он остановился против одного из родственников покойного.
– Николай, кого мы лишились? – спросил он.
– Не спрашивай! – отвечал тот. – Я выплакал глаза, солнце для меня погасло, очи превратились в камни, из которых беспрерывно текут два горьких ключа, а не могут выплакать горе души!..
– Какое несчастье постигло нас!..
И переговаривавшиеся, громко рыдая, обняли друг друга.
Народ стонал, смотря на эту сцену, и удары истязаний заглушали всеобщий плач.
– Беда, беда постигла нас, несчастных! – раздался среди плача жалобный голос рачинских старшин, повергшихся на парчовый покров.
– Я думал найти тебя только на одре болезни, – говорил один из них, – а ты уже в сырой земле, увлажненный слезами и кровию плачущих, осиротелых детей твоих!..
– Ты оставил нас! – произносил второй, вырывая клочья своих волос. – Ты закрыл глаза навеки, а кто же будет оберегать нас от хищных соседей, кто даст нам хлеб, когда не серп, а буря сожнет его? Теперь и вихри, и молнии, град и снег будут нищить нас, будут заживо погребать несчастных! Люди, чем вы прогневили, что сделали такое, что отец оставил вас, ушел с земли на небо и покинул нас всех сиротами?..
Последние слова его были прерваны оглушительным криком; больно, отчаянно и мучительно повторился под сводами крик женщины, которую вели под руки. Седые волосы ее были окровавлены, грудь истерзана и раскрыта, руки судорожно царапали тело.
– Пустите! – кричала она, бросаясь на покров. – Дайте мне вместе со слезами источить кровь на его могиле!.. Ты оставил меня, а мать одним молоком вскормила нас обоих, и я пережила тебя… А как я любила тебя, как молила: солнце, луну и звезды, небо, море и землю, пули и сабли – щадить тебя и миловать, любить, как сама любила, не похищать у детей отца любимого, но земля не послушала, и весь свет осиротел!.. Солнце, луна и звезды, на кого вы станете теперь любоваться, о чем теперь будете радоваться? Везде лишь плач и стон, все выплакали глаза, не увидят вашего сияния – вай, вай! кого мы отдали земле.
– Вай, вай, – отвечал ей народ.
– Земля, для кого же теперь будет цвести твоя красота, для кого созревают твои плоды! Кто станет преследовать хищных зверей, кто даст людям защиту, правду, любовь, кто изгладит мою печаль, осушит мои слезы? Лейтесь, лейтесь, пока всю душу не выплачу вами, пока от тоски не разорвется сердце, пока не разобью головы об твою могилу! Заройте меня живую в эту землю, не могу пережить, нас одна мать вскормила своим молоком, пусть и одна земля покроет!
Толпа за толпой входила в храм, и вопли одних сменялись плачем и возгласами других пришедших. Из церкви каждый отправлялся оплакать лошадь покойного, его седло, и затем в дом покойного. Там тот же обряд оплакивания производился над куклой, изображавшей покойного с его регалиями.
Не говоря уже о близких родных, обряд этот имеет потрясающее действие на каждого присутствующего в церкви, и надо иметь крепкие нервы, чтобы, смотря на эту печальную картину, не прослезиться.
Похороны стоят дорого семейству и облегчают расходы его только тем, что соседи и знакомые жертвуют деньги и живность. Пожертвования эти записываются в приходо-расходные списки, с той целью, чтобы иметь впоследствии основание, какому жертвователю сколько послать в случае подобного его несчастия.
Глава 4
Взаимные отношения членов семейства: уважение к старшим. Туземная вежливость. Управление, существовавшее в Имеретии, Мингрелии и Гурии. Образ жизни владетелей. Административные учреждения в Имеретии. Военное устройство. Сословия, существовавшие в Имеретии, Мингрелии и Гурии. Духовенство и его положение. Права и обязанности сословий
Уважение к старшим сохранилось в Имеретии, Мингрелии и Гурии во всей первобытной силе. Взрослый сын без особого разрешения не сядет перед отцом; точно так же молодой человек, находясь в обществе со стариком преклонных лет, не сядет, пока не получит приглашения. Дети хотя и обедают со своими родителями, но точно будто гости, участвующие в трапезе по особому приглашению; «ни одно громкое или нескромное слово не может быть произнесено детьми в присутствии отца или старших».
Старший брат, в особенности если он после смерти отца заступает место главы семейства, пользуется уважением не только братьев и сестер, но и матери, которая, покоряясь его воле и распоряжениям, сохраняет только за собою право на услуги и почтение старшего ее сына. В Гурии эта особенность доведена до такой тонкости, что младшие члены семейства «считают своей обязанностью не только повиноваться отцу или брату, но даже прислуживать им наравне со слугами».
Семейное начало, основанное на уважении старших, перешло и в общество, отразившись на отношениях владетеля к его подданным и крестьян к их владельцам.
Входить в комнаты владетеля без его приглашения никто не смел, но если царь или дадиан призывал к себе некоторых князей и дворян, то, войдя в приемную комнату, в полном вооружении, они стояли вытянувшись до тех пор, пока вышедший к ним владетель приветствовал их легким наклонением головы. Тогда все находившиеся в приемной опираясь одной рукой на ружье, преклоняли колено и приветствовали владетеля приложением к груди свободной руки. Если при этом владетель подзывал кого-нибудь к себе, тот нагибался, чтобы поцеловать полу его платья или колено.
Тот же самый обычай перешел из царских чертогов и к низшим слоям общества. Питая величайшую покорность к своему господину, крестьянин-гуриец кланяется ему в землю и по азиатскому обычаю целует полу его одежды. Если при этом у крестьянина в руках плоды, рыба или дичь, он подносит в подарок своему господину лучшую часть и тем показывает, что вся собственность его принадлежит владельцу. Отказаться в этом случае значит хотя и наружно, но оскорбить крестьянина.
В Мингрелии относительно приветствия существует совершенно обратный обычай. Там при встрече князя или дворянина с крестьянином последний до тех пор не поклонится, пока князь или дворянин не скажет ему здравствуй!
При встрече же двух равных лиц или, по крайней мере, таких, которые хотят высказать друг другу взаимную вежливость и учтивость, существует опять новый этикет: каждый старается уступить другому честь первого поклона. Встретившиеся просят друг друга, настаивают, взаимно умоляют кланяться первым, но учтивость и благопристойность требует, чтобы каждый не менее упорно отказывался от подобной чести.
– Ради бога, начните вы, – говорит один.
– Никогда! – отвечает другой. – Я не хочу быть невежей.
– Если вы меня любите…
– Не могу ни за что унизить вас.
После жарких споров, продолжающихся обыковенно несколько минут, спорящие одновременно кланяются друг другу и разъезжаются или расходятся спокойно.
Часто случается, что встретившиеся поспорят-поспорят между собою, да так и разойдутся не поклонившись, показывая этим, что в высшей степени воспитанны и обладают равной вежливостью.
Владелец, проезжающий по усадьбам своих крестьян, бывал всегда останавливаем ими. Из каждой сакли выходили отцы семейств и выносили на небольшом лотке все, что было лучшего в доме. Чтобы не обидеть хозяев, владельцу приходилось после сладкого винограда отведать кусочек соленого творога; после смоквы – сушеную рыбу или запеченную в тесте форель.
Точно в таком же положении были царь Имеретин и владетельные лица в Мингрелии и Гурии. В прежнее время правители проводили большую часть времени в разъездах и обозрении своих владений. Они ездили всегда в сопровождении значительного числа свиты, состоявшей из князей и дворян.
Посещая своих вассалов, имеретинский царь назначал обыкновенно день своего приезда и посылал гонцов с этим известием.
– Будь славен и полон радости, – говорил обыкновенно царский гонец хозяину, – царь, сын царя будет твоим гостем.
Осчастливленный и обрадованный такою вестью, владелец устраивал торжественный праздник, чтобы достойно принять знаменитого гостя. Хотя внутренне хозяин и не был рад подобному посещению, но наружно обычай исполнялся во всей строгости. Созывались окрестные дворяне, поэты, певцы, музыканты, и угощение следовало за угощением, вино лилось рекою… Из зеленых древесных ветвей строились длинные балаганы; посреди них возвышалась большая палатка, покрытая шелковой материей голубого или красного цвета, а на верху палатки развевалось царское знамя. Два дерева, ветви которых покрывались лаврами и цветами, представляли иногда триумфальную арку, красовавшуюся у наружной двери царской палатки.
Ведя жизнь кочующую, владетельные особы не брезговали и худшим помещением. Первая сакля, шалаш или густое дерево служили дворцом: разваренное или жареное мясо, а в пост пшенная каша, бобы и зелень – составляли их обед. Изысканность стола определялась не по качеству, а по количеству подаваемых блюд и кушаний.