нимтане — курточка из малинового бархата с большими золотыми пуговицами по рукавам и бортам; швы и края нимтане обшиты золотым шнурком; широкие шелковые шальвары, светло-голубого цвета, обложены внизу узким серебряным галуном, а рубашка из желтого канауса. На шее висят, как ожерелье, нанизанные в два ряда червонцы; на груди к сорочке пристегнута большая золотая брошка, осыпанная мелкими алмазами; на руках браслеты, а в ушах тяжелые серьги с драгоценными камнями.
Невеста окружена женщинами и подругами; она старается быть задумчивой и показывает вид, что не совсем довольна своим положением. Перед нею стоит серебряный поднос, наполненный сухими фруктами, а по краям подноса горят прилепленные восковые свечи, разукрашенные разными красками. Все присутствующие поют общим хором, по временам играют на бубне и танцуют. Так тянется время до ужина, после которого, около 12 часов ночи, гости расходятся. Шафера и другие близкие знакомые отправляются к невесте и с торжеством и музыкой отвозят ее в дом жениха.
Невесту, покрытую с головы до ног чадрою (покрывалом), сажают верхом на лошадь и, поместив позади ее, на ту же лошадь, одну из родственниц, отводят шагом в дом мужа. Толпа окружает проводника, ведущего в поводу лошадь; крики неистовой радости, бросание вверх шапок, стрельба из ружей, музыка – все это сливается в один общий гул. Тут же, во главе процессии, следуют обыкновенно плясуны, которые останавливаются перед домом каждого знатного человека и отдают ему честь ногами, часто в продолжение получаса.
Насколько приятно смотреть на танцующую татарку, настолько же в танце мужчины-татарина нет ничего привлекательного.
Татарки пляшут обыкновенно вдвоем и имеют в руках кастаньеты, которыми пощелкивают то часто, то медленно, то вдруг удары кастаньет вовсе умолкают, и пляшущие остаются как бы неподвижны, а затем, с судорожным движением тела, с ускоренным дребезжанием кастаньетов и будто в исступлении, танцующая бросается вперед, но один шаг – и она опять идет тихо, плавно, выражая своими легкими и стройными движениями томление и страстную негу. При каждом подобном движении красная шелковая рубашка татарки, с большим разрезом впереди и с застежкою на шее, обнаруживает стройные формы бронзового тела, татуированного в разные узоры; густые черные волосы ее, кудрями рассыпанные по плечам, влажные и огненные глаза свидетельствуют, что в самый разгар танца самая душа женщины как будто изнемогает в томлении и пылком наслаждении.
«Другой род пляски, – говорит И. Шопен, – называемый гюванк, вероятно, изобретен олицетворенною ленью, потому что исполняется сидя. При начале пляски две пары, поджав ноги под себя, садятся одна против другой в довольно дальнем расстоянии и, под такт музыки, придают своему стану разные положения, прищелкивая пальцами и в руку; вместе с этим все пары, не вставая, подвигаются вперед и сходятся вместе, так что колена их дотрагиваются; тут они придают движениям своим более страсти и живости и, выказывая всю красоту стана, танцующие, то перегибая голову назад, так чтобы распущенными волосами касаться пола, то забрасывая ее вперед, скрывают свои пламенные взгляды под густым покрывалом волос.
Вообще в пляске татарок все движения дышат роскошью, негою. Конечно, такие пляски не совсем благопристойны, но так как они совершаются в тайне гаремов, перед людьми, ищущими сильных побуждений страсти, то восторг и рукоплескания служат наградою искуснейшей плясунье».
Татары пляшут лезгинку и танец весьма похожий на русскую, но только более ленивую. «Та же плавность, те же pas, иногда присядка; те же приемы, только нет одушевления русской пляски, нет чувств в жестах и в физиономии. Пляска выражает одну только ловкость, силу, мужество и отвагу».
Собравшись вместе по нескольку человек и взявшись за руки, татары-мужчины составляют полукружие. При медленных звуках музыки цепь танцоров раскачивается медленно, как бы желая расшевелить свои заснувшие члены; с ускорением такта музыки и движения танцующих становятся более порывистыми. Перестанавливая одну ногу за другую, танцующие принимают в сторону, переваливаясь в ту же сторону и всем корпусом; затем следует обратное движение, так что цепь двигается то вправо, то влево. Такт музыки постепенно ускоряется, а с нею ускоряются и все движения танцующих и доходят до неистовства; но сильный удар в барабан и быстрые движения прекращаются – танец по-прежнему принимает ленивый характер.
В прежнее время у татар был еще особый род пляски, имевший в себе что-то мистическое и религиозное. При ханах в Нухе была целая труппа особых плясунов, состоявшая из двенадцати человек погливанов — борцов или силачей. Люди эти, находясь под непосредственным покровительством хана, освобождались от всяких податей и повинностей. С уничтожением ханской власти и труппа эта рассеялась, но в 1846 году в Нухе жило еще семь человек таких погливанов. Люди эти в самом деле обладали и значительною силою, и геркулесовскими мускулами. Выступая на сцену боя, они снимали с себя лишнее платье, засучивали рукава и преклонялись долу во все время чтения молитвы, призывающей на них божественное благословение, и затем, по окончании ее, прикладывали руку к земле и челу.
При тихих и мерных ударах музыки погливаны брали огромные палицы, вроде больших кеглей, фунтов в двадцать каждая, и становились вокруг главного погливана, вооруженного луком, на тетиве которого насаживались серебряные бляхи и погремушки. «Потрясая гремящим луком, погливан-дирижер подает сигнал, и дубины, поднявшись над головами геркулесов, начинают вертеться в такт, сначала медленно, потом чаще, образуя разные условные фигуры; потом силачи, не переставая вертеть палицами, пляшут на малом пространстве с какою-то систематической точностью; дирижер-погливан, своими знаками и гремящей тетивою, ободряет усталых; они становятся на колена, такт переходит из половинного в четвертной, и, наконец, погливаны, дойдя до совершенного изнеможения, прекращают пляску».
После небольшого отдыха погливаны начинали борьбу. Двое из них выходили на состязание и, как бы пробуя силы, ударялись обеими ладонями, и потом оба, склонившись головою, сталкивались затылками. Один из присутствующих читал над выступившими борцами молитву.
– Царь Али, пособи! – произносит он. – Достойнейшему рая пособи! Когда раздастся крик раба твоего, пособи!..
По окончании молитвы читавший ее ударял по спине каждого из борцов, стоявших преклоненными к земле. Удары эти производились в знак благословения на предстоящий бой. «Противники расходятся при звуках музыки, в позиции гладиаторов, крадутся друг к другу, дразнят, испытывают знание, осторожность, и вдруг, с быстротою, один прядает к другому, старается захватить за какую-нибудь часть тела – но осторожный противник удаляет от его рук весь корпус назад, пропуская голову к плечу врага и позволяя ему сделать то же. Тогда руки обоих борцов бороздят одни только напряженные мускулы голой спины; но если удалось кому-либо ухватить противника за ногу или за пояс, то борьба скоро прекращается в пользу первого, и тогда противники целуются, чтобы вражда не оставалась между ними. Иногда бои эти сопровождаются несчастием. В заключение погливаны делают разные гимнастические упражнения, выказывающие необыкновенную силу и ловкость. Один становится посредине боком, немного наклонившись, а прочие, на бегу, касаясь одною только рукою головы его, перевертываются на воздухе и становятся на ноги, а после и без всякой опоры делают эти воздушные обороты».
Подобные лица весьма часто являлись на свадьбы, и иногда без всякого приглашения. Потешая публику, они не ждали себе вознаграждения от хозяина, но надеялись на добровольное приношение присутствующих.
За хозяина расплачивались обыкновенно присутствующие зрители, добровольно бросая деньги или покрывая плечи победителей кусками какой-нибудь материи, аршин в шесть.
Так как невесту большей частью отвозят ночью, то картина, представляемая пляшущими при ярком красноватом свете нефтяных факелов, темной южной ночи и густой зелени огромных каштановых деревьев, представляет очаровательную картину. Не любуется ею только одна невеста, все время представления сидящая верхом под чадрой и сеткой на лице.
Во время путешествия к мужу, неспокойной духом, невесте надоедает несколько часов сряду смотреть на одно и то же, а мало ли бывает подобных остановок!..
Когда молодая введена первый раз в спальню своего мужа и оставлена с ним наедине, то опытные наставницы советуют ей не соглашаться ни за что снимать покрывала со своего лица без хорошего подарка, точно так же как за труд пошевелить губами должен быть получен еще больший подарок, для достижения которого молодой необходимо сидеть на ковре как приклеенной, неподвижной и немой, не слушать мужа и обращаться с ним по возможности сурово.
– Мужчина коварен, – говорят магометанки, – и более или менее скуп: ежели, например, он так богат, что может подарить тебе деревню, то уж верно начнет с какого-нибудь пустого подарка.
Закон дозволяет каждому мусульманину иметь четырех законных жен и столько наложниц, сколько он пожелает. «Берите в супружество, – говорит Коран, – из жен, которые вам нравятся, двух, трех или четырех; если же боитесь, что это нехорошо, то берите одну или тех, кого приобрела десница ваша, то есть ваших рабынь». Пользуясь последним разрешением пророка, каждый мусульманин, вместе с законною женою, обзаводится несколькими наложницами.
Мужья редко имеют более одной законной жены, потому что последние редко уживаются между собою и требуют от мужа, чтобы для каждой было отведено особое хозяйство, а это возможно только для людей богатых.
– У нас редко бывает более одной жены, – говорят правоверные, – мы только имеем право прогонять наших жен, когда ими недовольны, и брать на их место других.
Неудобства, встречаемые во многоженстве, весьма легко обходятся мусульманами тем, что они меняют одну жену на другую. Есть мужья, которые на своем веку переменили до 30 жен, и есть женщины, которые перебывали у дюжины мужчин. Бесплодие женщины законный и основательный предлог к разводу, и мусульманину стоит только сказать своей жене при свидетелях: