хадису, или преданию, образовавшемуся из бесчисленных и многотомных толкований. Если же и в хадисе не встречалось удовлетворительного разрешения, то приговор произносился на основании местных обычаев, примеров, а иногда и по произволу судей.
Решение писалось на ярлыке, к которому прикладывались печати всех членов шариата. Ярлык этот получала оправданная сторона и, при требовании удовлетворения, имела право на содействие исполнительной власти. Постановленное решение нигде не записывалось, и бывали примеры, что по одному и тому же делу выходило два совершенно противоположных решения, и обе стороны оказывались оправданными. «Само собою разумеется, – говорит И. Шопен, – что злоупотребления часто вкрадывались в эти решения: иногда сардар или кто-либо из приближенных его, под рукою, давал знать шариату, что покровительствует такой-то стороне, и тогда правый челобитчик, на основании послушного Корана и хадиса, кругом обвинялся…»[71]
Зато и на злоупотребление своих чиновников хан смотрел сквозь пальцы и ему нечего было опасаться: чиновники его грабили, но, по общему духу алчности, свойственной большей части азиатов, никогда не тратили награбленных денег: тотчас являлись у них деревни, дома, сады и проч. Когда сардар замечал, что мера снисхождения переполнилась, тяжкая опала постигала лихоимца: все имущество его отправлялось в сундуки сардарские, а имения делались казенными, то есть сардарскими; год или другой осужденный бродил около порога сардарского, бил челом его любимцам, и, наконец, по доведении его в первобытное положение, возвращалась на него милость; ему доставляли случай нажиться вновь, чтоб опять, впоследствии, сделать его нищим в пользу властелина.
«Сколько этот порядок ни покажется странным для европейца, однако же азиаты находят его превосходным»…
Все сословия мусульманских провинций подчинялись единой воле хана. Произвол и ничем не обузданные страсти составляли характеристику ханского управления. Хан был единственное лицо, в котором сосредоточивались все законы, все права жителей, бывших для правителя не более как рабами, над которыми он имел полную власть жизни и смерти. Для ханов не существовало никаких сословий среди подданных: по личному их произволу сегодняшний раб делался завтра беком, точно так же как первейший из сановников, в силу того же произвола, наказывался телесно за самую ничтожную вину, и весьма исправным количеством ударов.
По одному знаку хана выскакивали фараши[72], и в одно мгновение провинившийся лежал уже на спине; ноги его, прикрученные к фалам, подымались наверх и наказывались по пятам жидкими жасминовыми тростями. Точно такой же знак хана – и виновному резали руку, ногу, одно или оба уха, язык, выкалывали один или оба глаза.
Людским страстям нет пределов, и видоизменения их бесчисленны, а потому и нет возможности перечислить всех случаев, в которых выражался ханский гнет и деспотизм, не ограниченные ни постановлениями, ни письменными законами.
Ни один из ханов не имел никакого понятия о тех обязанностях, возлагаемых на него как на правителя, от которого зависело благосостояние управляемого им народа; ни один из ханов не признавал ничего выше того, чтобы поборами извлекать из народа богатство всеми возможными средствами. Сборы эти шли не на общественную пользу, не на улучшение быта народа, но единственно на прихоти ханов, на удовлетворение их азиатской роскоши.
Все законы заменялись двумя словами – воля хана, одни они обеспечивали до времени личность и имущество каждого из подвластных. Это был один кодекс, шаткий, переменчивый, гибкий как дышло, но считавшийся для народа священным. Не нужно много воображения, чтобы представить себе, как тяжело было сносить подвластным личный произвол и оскорбления человека грубого, необразованного, жестокого, а часто и безнравственного.
Ханы, присвоив себе верховное наблюдение над всем, руководились, при разборе дел, личными страстями, не придерживались и не следовали шариату. Произволу их в этом случае не было пределов, и полнейшее неуважение к личности своих подвластных составляло исключительную характеристику их правления. Еще не так давно в Ширване рассказывали об одном из образчиков ханского правосудия.
Шла в город (Шемаху) бедная поселянка и несла на продажу кувшин молока. Ее встретил какой-то горожанин, отнял кувшин и выпил молоко. Женщина пришла жаловаться хану. Сыскали горожанина, но тот запирался и говорил, что не пил молока.
– Согласна ли ты, – сказал тогда хан женщине, – чтобы я приказал распороть живот этому человеку? Если в нем окажется молоко, я заплачу тебе цену его; если же молока не будет, то велю сбросить тебя со скалы.
Женщина согласилась; обвиняемому тут же распороли живот, в нем оказалось молоко, и женщина получила от хана две копейки – тогдашнюю стоимость кувшина молока.
Армяне
Глава 1
Природа Армении и занятия ее жителей. Рассеяние армянского населения и разнохарактерность его: армавирцы и тумбульцы. Жилища армян, их пища и характер. Одежда мужчин и женщин. Характер женщины. Религия армян. Особенности некоторых праздников. Суеверие
В настоящее время число армян, живущих в России, полагают крайне различно: одни доводят их численность до 500 000, а другие до 1 000 000.
Армяне рассеяны по всей империи, но главное число населения их, конечно, находится в Закавказье, и преимущественно группируется около Арарата и у истоков Аракса, то есть в местности, занимаемой некогда Великою Арменией, которой часть принадлежит в настоящее время России, а часть Турции.
Армения представляет собой возвышенную плоскость, окруженную со всех сторон горами. Посредине этой плоскости стоят покрытые вечными снегами Большой и Малый Арарат. Горы Чалдыр и Джаник, находящиеся на севере, отделяют Армению от Черного моря; цепь Таврских гор, врезавшись в Армению близ Евфратских водопадов, тянется к западу высокими горными грядами.
Русская Армения, составляя часть древней Верхней Армении, входит в состав различных провинций Закавказья и граничит на юге рекою Араке до Арарата, на западе прикасается к владениям Турции, а на востоке к Карабахскому ханству.
Река Араке орошает ее на всем протяжении от запада к востоку. В топографическом отношении бывшая армянская область разделяется на три полосы: горную, среднюю и плоскую, подразделяющиеся, в свою очередь, на множество террас и уступов.
«Вообще, – пишет г. И. Шопен, – впечатление, производимое на приезжающего в первый раз в Армянскую область весною, летом и осенью, приятно: между вершинами гор, через которые необходимо проехать, чтобы вступить в область, открываются равнины, покрытые тучной зеленью и орошаемые частыми ручейками, которые, образуясь из многочисленных родников, текут излучисто и безмолвно в глинистых берегах. Со всех сторон, куда бы ни обратилось зрение, горизонт заслоняется живописными холмами, между которыми пестреют обширные, четвероугольные карачадры курдов или круглые черные алачуги кочующих племен татарского происхождения, а между ними кое-где мелькают белые как снег палатки султанов или беков, более приблизившихся к комфортабельности.
Пейзаж оживляется бесчисленными стадами овец и рогатого скота, бродящих по скатам гор, а между ними, на каком-либо возвышении пастухи, неподвижные, издали походят на каменные истуканы, встречаемые в киргизских степях; там и сям, над свежей зеленью стелется в лощине или на горном шпиле широкая снежная скатерть, которая в конце лета несколько темнеет, но обыкновенно возобновляется в исходе августа. Три великана, Арарат, Алагёз и Агманган, заслоняя горизонт, господствуют над всей страной и, поднимая седые главы свои над прочими второстепенными горами, будто также стерегут их».
Спустившись ниже, можно встретить больше ручейков, травы тучнее; на ребрах гор появляются леса и кустарники, а самая почва становится более каменистой, чем ниже спускаешься. Вместе со спуском тропинки делаются едва проходимыми от множества камней, повсюду видны глубокие ущелья и крутые подъемы, реки текут между отвесными скалами, преграждающими сообщение с одного берега на другой. Почва равнины плодородна только при обильном орошении; воздух летом делается весьма удушливым, солнце жжет немилосердно, и лучи его, как раскаленные иглы, «проницают до мозга», дыхание спирается, и мириады мошек еще более затрудняют его: они лезут в глаза, рот, нос и уши.
За всем тем повсюду видны возделанные поля, обильно орошаемые канавами, являющимися здесь живительными источниками, без которых все выжигается палящими лучами солнца. В этой, впрочем очень тесной, полосе скучилось почти все население; верхняя терраса мало обитаема, «а пространство, разделяющее среднюю полосу от низменной, слишком каменисто. Но полоса, простирающаяся между верхней и средней, отлично хлебородна, довольно населена и хорошо возделывается».
С наступлением зимы вершины гор и вообще вся нагорная полоса заваливается сугробами снега, и сообщение между селениями иногда вовсе прекращается.
На главных хребтах гор и высочайших их вершинах снег остается в течение целого года; вьюги и метели делают эти места похожими на ледяные полярные страны. При спуске вниз сначала встречается терраса, не имеющая ни весны, ни осени и очень короткое лето, которое, по мере спуска, делается все более и более активным. Наконец, на равнине близ Аракса лето становится невыносимым до такой степени, что под влиянием солнечных лучей изменяется цвет лица у жителей.
Несмотря на то что Армения находится на одной географической широте с Неаполем и Южной Испанией, климат ее резко отличается от этих стран. Он свойствен одновременно всем широтам Европы, от полярного до знойного.
Грандиозность и живописность местоположения Армении выразились в народной поэзии древнего периода; новейшая же поэзия оставила картины Кавказа и Арарата, а обратилась к той тихой и простой гармонии природы, в которой поэты находят отголосок своему меланхолическому настроению души. Народные бедствия притупили воображение поэтов и смирили их поэтический полет.