Не предвидя никакой пользы от такого политического поведения, сторонником которого был граф Нессельроде, Ермолов приказал, однако же, находившемуся в Тифлисе генералу Вельяминову напомнить Мамед-Хасан-хану слова, сказанные ему нашим министром иностранных дел, и принять меры к скорейшему отъезду хана из Тифлиса[739]. Вельяминов освежил в памяти посла все враждебные поступки Персии против России, но Мамед обвинил в вызове царевича Александра эриванского хана, а во всем остальном отговаривался тем, что мы имеем неверные известия.
– Месяца полтора тому назад, – сказал Вельяминов, – персиянин Багир-бек провез через Ширванское ханство 7000 червонных дагестанским бутовщикам.
– Да, но об этом шах ничего не знает, – отвечал хитрый персиянин, – и я по приезде своем долгом сочту обо всем открыть глаза шаху.
– Вторжение челабианцев, эриванцев и других разбойников в русские пределы, – говорил Вельяминов, – и неудовлетворение персидским правительством жителей за причиненные грабежи ясно показывает невнимание к дружественной сильной державе. Нам легко было бы за такие вторжения отплатить такими же в ваши пределы, но мы, свято сохраняя дружественный союз, воспрещаем делать вторжения, хотя пограничные жители горят желанием отмстить за разбои персиян.
– Челабианцы и персидского правительства не слушают, – отвечал Мамед-Хасан-хан, – а разбои эриванцев происходят от личной вражды сердаря с пограничным вашим начальником князем Саварсемидзе.
Обещая и об этом донести шаху, Мамед спрашивал, пропустят ли Ших-Али-хана, если бы он пожелал отправиться из Дагестана в Персию, но Вельяминов выразил сомнение после всех его неприязненных поступков.
– Вы были в России, – заключил Вельяминов, – видели ее могущество и должны удостовериться, что в неприязненных поступках Персия против России всегда проиграет; следовательно, собственное счастие и спокойствие Персии требуют, чтобы она была с Россиею в мире.
Посол казался убежденным этими словами и обещал употребить все свои силы к восстановлению совершенной дружбы между обеими державами. Обещания эти, конечно, остались пустою фразою. Мамед-Хасан-хан мог передать только все, что видел и слышал в России, но большего сделать он был не в силах из опасения потерять голову.
Получив грамоту императора Александра, Аббас-Мирза не считал более нужным скрывать своей неприязни к России. Он решил заявить претензию на уступку Персии Карабага и думал, что заставит согласиться на то, ввиду возмущения горских народов, для поддержания которых не жалел денег. Чеченцы и лезгины получили довольно значительные суммы на вооружение, и в пограничные провинции назначены были лица, ненавидящие Россию. Эриванский хан был родственником шаха, «которому за деньги все неистовства» были позволены; земли, пограничные с Карабагским ханством, как мы уже сказали, были отданы в управление царевичу Александру, а земли, смежные с Талышинским ханством, убийце князя Цицианова, который всегда был в особенной милости у Аббас-Мирзы и жил в Тавризе.
«Сей выбор принадлежит благородным свойствам наследника, – писал Ермолов[740]. – Вот опоры, на которых покоится дружба наша с Персиею. Аббас-Мирза не сомневался, что Государь император не будет противиться воле отца его в избрании его наследником престола; но все его желания стремились к испрошению у его императорского величества признания потому, что сильные в государстве противные ему партии в отлагательстве или умедлении сего признания; заключали надежды свои, что Россия не отвергнет права первородства старшего брата его Мамед-Али-Мирзы. Теперь Аббас-Мирза не имеет причин страшиться противных партий, и они падут непременно, зная решительную волю российского императора; но смею уверить в. с., что не свойство его чувствовать благодеяние. Он выйдет из пределов умеренности, в которых его удерживала боязнь, воспользуется первым благоприятным случаем, и выбор времени не министерству его глупому принадлежать будет, но постороннему влиянию, которому легко будет управлять слабым характером и весьма мелочными его способностями и которого нельзя будет упрекать в незнании делать нам вред».
Алексей Петрович справедливо сожалел, что не успел отклонить признания Аббас-Мирзы наследником и верно предугадывал последующие события. Наследник персидского престола стал усиливать свое значение и, стараясь обратить на себя внимание Порты, выставлял своего старшего брата в самом невыгодном свете. Ему необходимо было расположение турецкого правительства, чтобы в случае внутренних беспокойств отдалить от Мамед-Али-Мирзы всякую помощь. Поведение и поступки Аббас-Мирзы относительно России не могли назваться дружественными, но император Александр признавал необходимым в отношении Персии ограничиваться только охранением прав, предоставленных нам по Гюлистанскому трактату. Далее этого он не имел видов, кроме достижения теснейшего дружества, «снисходя к неразумению и не оскорбляясь невежеством».
Персидское правительство вполне воспользовалось таким снисхождением русского императора, и петербургский кабинет долгое время не мог добиться того, чтобы приступлено было к разграничению земель. Почин действий был предоставлен персиянам, и Ермолов, ограниченный миролюбивыми видами императора и предписаниями из Петербурга, не мог действовать самостоятельно, как представитель первенствующей державы. Отправляя Назаровича в Персию и находясь сам в Дагестане, Алексей Петрович передал генерал-лейтенанту Вельяминову все сношения с нашим поверенным в делах и все распоряжения, относящиеся до дел с Персиею[741]. Приказав Назаровичу в своих донесениях излагать только одни факты, главнокомандующий сообщил о том и графу Нессельроде. «Об успехах или неудаче его (Назаровича) усилий, – писал Ермолов[742], – он будет доносить вашему сиятельству без рассуждения с своей стороны, по точному смыслу предписания». Назарович принужден был основать свое пребывание в Тавризе, так как шах поручил все дела с Россиею Аббас-Мирзе и со свойственной ему доверчивостью верил ложным донесениям сына.
«Вот уже пять месяцев, как я здесь, – писал Назарович[743]; – положение российских подданных, занимающихся торговлею в Персии, в жалком положении. Со всех сторон окружен я просьбами на местное персидское начальство, жестоко их притесняющее. Я прилагаю все мое старание удовлетворять их, но могу иметь влияние только на чиновников, находящихся в Тавризе, ибо письменные отношения не имеют никакого успеха».
Мазарович просил коллегию иностранных дел назначить консулов во все пограничные города, «без которых притеснения никогда не прекратятся, ибо даже шахские фирманы не имеют никакого действия на его сатрапов».
Ознакомить шаха с истинным положением дел было весьма трудно, потому что Мазарович без разрешения шаха не имел права приезжать в Тегеран, а согласие это могло последовать только через того же Аббас-Мирзу, человека самонадеянного и гордого. Беспредельное самолюбие наследника престола и малая предусмотрительность закрывали от него даже собственную пользу. Трудно было вразумить его, что строгое соблюдение трактата может доставить благоденствие Персии, сохранить ее целость и независимость.
Осторожное поведение Мазаровича не устраняло неудовольствий, и Аббас-Мирза прибегал к разного рода выдумкам, чтобы найти случай обвинить Россию. Он ненавидел Ермолова, старался, избегая его, войти в непосредственное сношение с министерством и был несказанно рад, когда распространился слух, будто бы Алексея Петровича отзывают из Грузии к другому назначению. Ермолов опасался, что наше министерство все могущие произойти несогласия с Персиею припишет неблагоразумному поведению Мазаровича. «Но что может он сделать, – писал Ермолов графу Каподистрии[744], – когда малая прозорливость Аббас-Мирзы и глупость тех, которые им управляют, закрывают ему глаза не только на интересы, которые дружба с Россиею может укрепить, но даже на его падение, к которому он сам стремится?»
Положение Мазаровича было действительно затруднительным в особенности потому, что притязаниям Аббас-Мирзы не было пределов. Он просил уступки Талышинского ханства и взамен его предлагал отдать Мигринский округ, принадлежавший Абул-Фетх-хану, родному брату карабагского хана. Такая замена приносила огромные выгоды Персии и была невыгодна для России. Талышинское ханство по своему географическому положению беспокоило Персию, доставляя нам возможность двинуть войска в самую средину государства. С уступкою ханства Персии Россия лишалась единственного удобного пристанища для флота на всем протяжении Каспийского моря. Остров Сара, лежащий у самых берегов ханства и составлявший спокойный и безопасный рейд, терял тогда всякое значение, и наши суда в этом месте не могли иметь пристанища.
Таким образом, лишаясь, с уступкою Талышинского ханства, многих преимуществ, мы, взамен того, по предложению Аббас-Мирзы, могли приобрести известный своим вредным климатом Мигринский округ, передача которого во власть России была выгодна для Аббас-Мирзы еще и по политическим видам.
Мигринский округ принадлежал прежде Карабагскому ханству, но по Гюлистанскому трактату река Копанак-Чай, назначенная границею, разделила округ на две части, и одна из них осталась во владении Персии. Владевший округом Абул-Фетх-хан был человек коварный, находившийся в особенной милости у Аббас-Мирзы. Конечно, по совету персидского принца он просил дозволения Ермолова переселиться в Карабаг на жительство. Мехти-хан Карабагский также просил главнокомандующего разрешить брату его водвориться в Карабаге и, будучи бездетным, имел в виду просить об утверждении Абул-Фетх-хана наследником ханства. Сам Мехти-хан имел беспрерывные сношения с Аббас-Мирзою, так как родная сестра хана была женою шаха, а с переходом в наши пределы Абул-Фетх-хана переписка эта усилилась бы еще более, и тогда ханство Карабагское было бы под полным влиянием Аббас-Мирзы. «Вот цель сего надменного молодого человека (Аббас-Мирзы), – писал Ермолов