ь разрушились.
Прекращение несогласий и споров России с Персией не были в видах английского правительства, и оно употребило все свое влияние, чтобы отклонить Аббас-Мирзу от принятия предложенной границы.
«Нетрудно объяснить сие поведение Аббас-Мирзы, – доносил Ермолов императору Александру[760]. – При способностях ума посредственного он ни воли, ни твердости не имеет, и кто хочет взять на себя труд, может иметь на него влияние. В совет его призывается и первосвященник, которого боится он, мечтая, что может он давать направление общему мнению, и евнух, необходимая ему особа, хранитель тайн его, нередко также беглые от нас изменники. Все они рассуждают о назначении границ, о которых сам Аббас-Мирза не имеет понятия. В мудром совете сем не подвергалось возражению мнение одного из прислужников, сердаря Эриванского, когда утверждал он, что если позволено будет его господину, то в два месяца будут русские изгнаны из Грузии. В совете сем с восхищением слушано обещание первосвященника вооружить пять тысяч мулов, которые воинам персидским покажут путь к победам».
До кончины каймакама и воспитателя Аббас-Мирзы – Мирзы-Безюрга, дела шли довольно сносно, потому что ими управлял человек умный, ловкий и пользовавшийся влиянием и даже сохранивший некоторую власть над принцем. С кончиною Безюрга образовалось множество партий, старавшихся повлиять на наследника престола, и в советах его водворились лесть, невежество, надменность и пристрастие. Иностранцы, в особенности англичане, не упускали случая повлиять на Аббас-Мирзу, и в конце концов он был игрушкою в руках наиболее сильной партии. Такая-то партия, состоявшая преимущественно из лиц враждебных России, и советовала не принимать условий, заключенных в Тифлисе. Во главе их стоял мудштехит Мирза-Мехти, уверявший, что малейшая уступчивость со стороны принца уронит его в глазах народа, что одним только оружием можно смирить гордость русских и возвратить потерянные провинции и что все мусульмане примут участие в столь священной войне.
После нескольких совещаний в Тавризе решено было отправить к Ермолову контрпроект, написанный на английском и персидском языках и подписанный Фетх-Али-ханом, и просить ходатайства главнокомандующего, чтобы император Александр одобрил его, как единственно способный устранить всякие недоразумения относительно границ. В происходивших в Тавризе совещаниях Мазарович не принимал участия и долгое время не вмешивался в это дело. «Я предоставил, – писал он[761], – Фетх-Али-хану предъявить по своему усмотрению благополучный результат его переговоров в Тифлисе. Я тогда только начал поддерживать его всеми силами, когда узнал, что нерасположение к нам, глупость и интриги побуждали персидский кабинет к безобразным решениям. Мои усилия были напрасны…»
Вмешательство Мазаровича послужило поводом к новым совещаниям, на которых было решено, что Аббас-Мирза письменно извинится перед Ермоловым в том, что не может принять демаркационную линию, им назначенную, и вручит Мазаровичу список пунктов и провинций, которые он желает получить. В этом списке были такие пункты, которые находились почти в середине Талышинского ханства. Требования персидского принца простирались столь далеко, что он не только вдавался вовнутрь ханства, но стремился завладеть всеми пашнями, пастбищами и лугами, принадлежащими жителям, и отрезывал в свою пользу почти четвертую часть Талышинского ханства. При этом Аббас-Мирза присовокуплял, что если главнокомандующий не признает возможным принять пограничную линию, им предложенную, то он предоставляет тогда Ермолову войти в переговоры с самим шахом, обещая, с своей стороны, оказать всевозможное содействие тому лицу, которое будет послано в Тегеран для этой цели.
«Я полагаю, – говорил Мазарович, – что все затруднения и неудачи, которые мы будем еще иметь в этом печальном деле, происходят от желания вмешать постороннее посредничество. Эта мысль была у меня уже давно, но я скрывал ее до настоящего времени, из боязни возбудить противу себя неудовольствие нашего министерства… Может быть, ваше высокопревосходительство согласитесь адресоваться прямо к шаху, но осмеливаюсь предсказывать, что его величество предложит посредничество Англии, Франции и даже Турции, для окончательного решения этих переговоров и споров. Примут ли они такой оборот, чтобы достоинство императора не потерпело в глазах Азии? Могут ли они устроиться по желанию его величества?»
Уступка со стороны Ермолова для Аббас-Мирзы была крайне необходима, как средство выставить между многочисленными своими братьями, в числе коих было много неприятелей и завистников, неопровержимое доказательство благоволения к нему императора. Настойчивость же в требованиях основывалась на внушении иностранных друзей, успевших убедить персидское правительство, что император Александр «учинил присягу быть в дружбе и мире со всеми государствами» и, следовательно, не нарушит мира с Персиею ни при каких условиях.
Влияние Англии в политическом поведении персидского правительства было слишком ясно, и ни для кого не было тайною, что управлявший иностранными делами Абуль-Хасан-хан, получавший от англичан жалованье три тысячи туманов, день и ночь работал в их пользу. При помощи щедрой раздачи денег англичане ежедневно усиливали свою партию, и самые влиятельные чиновники не стыдились заезжать в английское посольство, чтобы получить там в подарок чай, сукно, очки, перочинные ножи, ножницы и другие мелочи. Бывший при посольстве доктор Макниль лечил безденежно всех приходящих к нему больных и имел близкое знакомство с самыми влиятельными лицами.
«По сей причине, – доносил статский советник Ваценко[762], – им (англичанам) все происшествия немедленно бывают известны, и они имеют полное сведение о Персии. Я полагаю, что пока мы не будем иметь в нашем владении Гиляна, персияне никогда не будут сговорчивы, а англичане будут стараться ссорить нас с ними в надежде уничтожить нашу торговлю. Когда же Гилян будет наш, тогда Персия принуждена будет покупать наш шелк, без коего она обойтись не может, как и все наши товары, а внушения Англии будут тогда неуместны и тщетны».
Нерешительность в действиях нашего Министерства иностранных дел и желание во что бы то ни стало сохранить мир ободряли персиян, и Аббас-Мирза, чтобы поддержать свои требования, стал собирать войска. В Карадаге, Нахичевани и Ардевиле со всех мест собирались распущенные сербазы, укрепления в Мигри и других пунктах усиливались, и Аббас-Мирза старался привлечь на свою сторону всех лиц враждебных России. Так, когда произошла ссора между изменником Мустафой-ханом Ширванским и старшим сыном его Теймур-беком, то последний отправился в Тавриз с жалобою к наследнику Персии. Аббас-Мирза принял его ласково, наделил подарками, но потребовал, чтобы он примирился с отцом, говоря, что обстоятельства ныне требуют доброго согласия, «ибо война с русскими неизбежна» и что он, наследник Персии, надеется в скором времени восстановить их прежнее владычество в Ширвани. Бывший карабагский владелец Мехти-Кули-хан получил в управление Даралагез, вместо царевича Александра, чтобы быть ближе к русским границам, а дабы не навлечь подозрения русских, хану запрещено было иметь там свое пребывание и управлять провинцией) через чиновников, которых он сочтет нужным туда определить.
Получая отовсюду известия о приготовлениях персиян, Ермолов вызвал к себе Мазаровича, чтобы лучше ознакомиться с действительным положением дел. Отъезд Мазаровича из Тавриза был истолкован Аббас-Мирзою в свою пользу, и он приказал родственнику карабагского хана, Абул-Фетх-хану, прибыть как можно скорее в Тавриз. В письме визиря, написанном по этому случаю, говорилось: «Повелитель наш Аббас-Мирза российского поверенного в делах на сих днях от себя выгнал, не желая более его пребывания в Тавризе; война с русскими более не подвержена сомнению, и его высочество имеет нужду с вами переговорить о приуготовлениях к военным действиям»[763].
Письмо это было фактическим доказательством истинных намерений персиян, тем более что, за отсутствием Мазаровича, уехавшего в Тифлис, секретарь миссии Амбургер утверждал, что слухи о войне с каждым днем получают большую достоверность. Он доносил, что Аббас-Мирза приказал отправить 400 человек пехоты к р. Чагандуру (Копан-Чаю), а войскам, находящимся в Карабаге, занять селение Мигри. Получив эти известия, главнокомандующий просил князя Мадатова, собиравшегося ехать лечиться, остаться в Карабаге, «ибо при подобных со стороны персиян действиях присутствие ваше, – писал Ермолов[764], – в пограничной провинции необходимо. Не одно охранение границы может того требовать, но и самое спокойствие жителей земли, ибо нет сомнения, что станут возмущать оных люди неблагонамеренные, каковых у них немало и которым способствовать в том будут изменники, в Персию удалившиеся и пользующиеся там благосклонным приемом и даже доверенностью».
Кроме обеспечения Карабага и наблюдения за неприятелем, князю Мадатову поручено было следить и за Ширванскою провинцией), где многие беки были враждебны России. При этом главнокомандующий просил подтвердить войскам, расположенным на границе, чтобы они отнюдь не начинали неприязненных действий и употребляли все меры к тому, чтобы не подать повода к неудовольствиям со стороны персиян. Удерживая за собою селение Охчи и левый берег Копан-Чая (Чагандура) до впадения его в р. Араке, войска не должны были препятствовать персиянам занимать правый берег этой реки. Главнокомандующий воспретил преследовать хищников в персидских пределах и не дозволил выходить пешим кочевникам на урочище Гиль, в Эриванской провинции. Для наблюдения же за кочевниками были выставлены передовые посты в разоренных селениях: Зад, Башкент и Дашкент. «Если бы спросили персияне, – говорил Ермолов, – почему в пунктах сих располагаются караулы, ответствовать, что прежде становились они далее впереди и до окончания разграничения имеют о том приказание по тому же самому праву, по которому персияне занимают места, им не принадлежащие».