«Препоручение, данное вами Мазаровичу, – писал император Александр Ермолову[771], – я совершенно одобряю. Оно согласно с миролюбивыми моими видами и общим ходом нашей политики. Личные объяснения с шахом о предполагаемом разграничении, вследствие данных вами наставлений, будут персидскому правительству новым доказательством, сколь искренно мы желаем утвердить дружеские с ним связи и отклонить все возможные поводы ко взаимным неудовольствиям.
Отдавая полную справедливость усердию вашему к пользам отечества и уважая мнения ваши о делах службы, я не могу однако же разделить опасений ваших на счет военных замыслов персиян против России. Быть может, что встретится еще много затруднений в переговорах с министрами шаха и Аббас-Мирзы; быть может, что они пребудут неуклончивы и долго еще не согласятся уступить то, чего мы, по уверению их, не имеем права требовать на основании точных слов Гюлистанского трактата. Но из сего трудно заключить, чтобы они решительно готовились к нападению и хотели силою овладеть уступленными и присоединенными к Грузии областями. До сих пор мы не видали в персидском правительстве признаков подобного ослепления, ни в шахе – воинственного духа; напротив того, все дошедшие до нас известия и самые донесения нашего поверенного в делах свидетельствуют о его наклонности к миру. В таковых мыслях утверждает меня и последнее письмо Мирзы-Абуль-Хасан-хана, с коего список доставит вам граф Нессельроде, равно как и с его ответа, мною одобренного.
По сим причинам я не могу предполагать в шахе намерения действовать наступательно против России и ожидаю от Персии если не искренней дружбы, то по крайней мере соблюдения мира.
С другой же стороны, происшествия на Кубани и в особенности случившиеся в Чечне неприятные последствия общего в той стороне возмущения делают всякое наступательное движение против Персии весьма неуместным. Нам нужно прежде восстановить в собственных наших владениях и окружающих оные народах совершенное спокойствие и порядок; нужно стараться истребить возмущение решительным действием для наказания тех из возмутителей, кои покажут себя упорнейшими, а увлеченных, но готовых к покорности привести к повиновению мерами кротости. На каковой конец войска будут с пользою употреблены в своих границах.
Итак, с нашей стороны нужно принять непременным правилом охранение существующего с Персиею мира. Все действия ваши должны быть устремлены к сей главной и полезной цели, и я желаю, чтобы вверенные надзору вашему сношения с Персиею были соответственно тому учреждены».
После такого категорического изложения воли императора Александра главнокомандующий принужден был предоставить течение внешних дел произволу персиян, а самому оставаться почти праздным зрителем совершающихся событий.
Глава 24
Неприязненные отношения Персии к России. Переписка генерала Вельяминова с Аббас-Мирзою по поводу враждебных поступков эриванского хана. Интриги наследника персидского престола в мусульманских наших провинциях. Просьба Ермолова об усилении его войсками. Кончина императора Александра I. Положение А.П. Ермолова. Его намерение оставить край. Усложнение переговоров с тегеранским двором. Приготовления персиян к военным действиям. Назначение князя Меншикова послом в Персию. Поручение, ему данное. Рескрипт императора Николая Ермолову
Миролюбивые намерения шаха не согласовались с видами его наследника, многочисленных его приближенных и правителей пограничных областей. В то время, когда Фетх-Али-шах уверял Ермолова в непреклонном желании сохранить мир и дружественные отношения с Россиею, эриванский сердарь, пользуясь разрешением пасти баранов и завести кутаны на территории, занятой нашими войсками, насильственным образом отодвигал наши посты с Гили, от озера Гохчи и с Садага-Хача. Мало того, Хусейн-хан Эриванский стал учреждать там новые поселения, в полном убеждении, что они, при составлении окончательного акта о разграничении, лучше всего убедят русское правительство в несомненной принадлежности этих мест Персии.
Получив известие о таких поступках эриванского хана, Ермолов приказал главному казахскому приставу, полковнику Сагинову, усилить посты по Делижанскому ущелью и расположить их сколь можно ближе к новозаводимым персидским селениям. Командиру же Тифлисского полка, полковнику князю Саварсемидзе, приказано было по сю сторону реки Балык-Чая поставить одну роту с орудием. Так как целью этого поста было недозволение персиянам
селиться на нашей стороне Балык-Чая, то Саварсемидзе должен был следить за всеми движениями персиян и отражать силу силою. «Корпусный командир, – писал при этом Вельяминов полковнику князю Саварсемидзе[772], – зная вашу ревность, ожидает, что ловкостью и расторопностью своею не допустите сердаря (Эриванского) распространить поселения или на первом шагу будете уметь ему наскучить».
Вместе с тем Вельяминов просил Аббас-Мирзу укротить буйственные поступки эриванского сердаря, столь мало соответствующие дружественным отношениям, существующим между двумя государствами[773]. Но наследник персидского престола, по-видимому, одобрял поступки Хусейн-хана и стал доказывать, что пункты, занятые сердарем, принадлежат Персии. Не отрицая этого, кавказское начальство говорило, что они занимаются нашими войсками на основании status quo ad praesentem и могут быть возвращены Персии только по окончании разграничения; что точно на таком же основании персияне занимают пространство земли между реками Капанак-Чудур, хотя по Гюлистанскому трактату оно должно поступить во владение России. Доводы эти казались тегеранскому двору не достаточно убедительными, и генерал Вельяминов принужден был заявить категорически, что насильственным поступкам эриванского сердаря он должен будет противопоставить силу.
«Следуя чистосердечному желанию, – писал он вместе с тем Аббас-Мирзе[774], – прочнейшего согласия между державами, я имею честь просить ваше высочество, пока не сделано будет настоящее разграничение, запретить со стороны персиян всякие насильственные действия, подобные тому, какие оказал сердарь Эриванский в противность дружественного согласия держав. Сим способом можно достигнуть благонамеренной цели их, и Персия, имея в пользовании своем гораздо более земель, нежели принадлежит ей по трактату, не будет иметь причины быть недовольною.
Стараясь сколько возможно избегать всяких неприязненных действий, противных дружбе держав, я обязываюсь вместе с тем доложить вашему высочеству, что если бы сердарь Эриванский или другие начальники покусились теснить караулы наши или перейти черту, ими занимаемую, то по долгу верноподданническому я должен буду, охраняя принадлежность великого моего государя, не допускать к тому их, как нарушителей дружественного согласия».
Заявление это не остановило Аббас-Мирзу в дальнейших неприязненных против нас поступках. Он вел переговоры с лезгинами[775], имел своих агентов в мусульманских наших провинциях и вооружал войска оружием, доставленным из Англии. Несомненно, что шах лично не желал войны, но он, не вмешиваясь в пограничные дела, предоставил их Аббас-Мирзе, находившемуся под полным влиянием своих ближайших советников. Только твердое поведение с нашей стороны могло сохранить мир, а всякое снисхождение усиливало самомнение и дерзости персиян.
Одно вежливое письмо графа Нессельроде к управляющему иностранными сношениями Мирза-Абуль-Хасан-хану дало уже ему надежду, что все требования их относительно границ будут удовлетворены нами, и он, уведомляя о том находившегося в Тифлисе посланного шаха, писал к нему, что он должен возвратиться не иначе, как с совершенным удовлетворением их желаний.
Сознавая, что никакие уступки не могут быть сделаны без ощутительного для нас вреда и что для избежания войны самым лучшим средством служит готовность к войне, Ермолов просил о присылке войск на усиление его корпуса и решился не соглашаться более ни на какие уступки.
«Войска Кавказского корпуса, – писал Ермолов[776], – должно будет необходимо содержать в полном комплекте и, сверх того, составить резерв из одной дивизии пехоты[777].
Безбоязненно излагая мысли мои, не смею сомневаться, что ваше императорское величество простить мне изволите, если простодушно скажу, что, имея несчастье возбуждать зависть многих милостями, которыми ущедряет меня государь, мне благотворящий, я опасаюсь порицания, что я был виною прерваиия мира, что война есть замыслы мои для удовлетворения видов честолюбия. Всего легче заменить меня на случай войны другим начальником».
– На мне должна лежать вина, – говорил Алексей Петрович, – если подам я повод к прерванию мира, и ответственность безмолвная как нарушителя доверенности. Мне вменяется в обязанность согласовать мои действия с достоинством империи и мерами приличного снисхождения уничтожить неудовольствия, по невежеству причиняемые, не терпеть оскорблений, с намерением наносимых, и, наконец, если предложения мои будут отвергнуты, защищать святость прав наших точным смыслом Гюлистанского трактата.
Пользуясь тем, что занят делами в Чечне и не находится в Тифлисе, главнокомандующий отклонил от себя прием вновь присланного для переговоров Мирзы-Мамед-Садыка. Он поручил это дело генерал-лейтенанту Вельяминову с тем, что если Садык не привез ничего определенного, то объявить вежливым образом, что дальнейшее пребывание посланного в Тифлисе совершенно бесполезно, и отправить его в Эривань. Это было тем удобнее сделать, что туда должен был скоро прибыть сам Аббас-Мирза, который, под предлогом осмотра своих владений, ехал для рекогносцировки наших границ.