Отказ от престола цесаревича Константина Павловича, вступление на престол императора Николая I и последовавшие затем известные события 14 декабря 1825 г. изменили несколько положение дел и самого Ермолова. Еще до возмущения, происшедшего в Петербурге, было получено сведение о существовании обширного тайного общества, ветви которого раскинуты на всю Россию, не исключая и Кавказа. Собранные первоначально данные о заговоре и сбивчивые показания первых арестованных участников давали повод предполагать, что часть тайного общества развивалась на Кавказе и что Алексей Петрович если не был сам членом общества, то знал о его существовании. Впоследствии, как увидим ниже, все это оказалось ложным, и Кавказ совсем не был причастен к заговору; тем не менее император Николай I, не симпатизируя вообще главнокомандующему, долгое время оставался при убеждении в неблагонамеренности Ермолова.
В девять часов вечера 12 декабря 1825 г. император Николай писал барону И.И. Дибичу в Таганрог[792]: «Послезавтра, поутру, я – или государь, или – без дыхания. Я жертвую собой для воли брата; счастлив, если, как подданный, исполню волю его. Но что будет в России! что будет в армии! Г. Толь здесь, и я его пошлю в Могилев с сим известием к г. Сакену, и ищу доверенного для того же назначения в Тульчин и к Ермолову. Словом, надеюсь быть достойным своего звания не боязнию, или недоверчивостью, но с надеждою, что так как я долг исполнил, так что и все оный ныне передо мною выполнят. Я вам послезавтра, если жив буду, пришлю сам еще не знаю кого, с уведомлением, как все сошло. Вы также не оставите меня уведомить обо всем, что у вас или вокруг вас происходить будет, особливо у Ермолова. К нему надо будет, под каким-нибудь предлогом, и от вас кого выслать, например, Германа, или такого разбора; Я, виноват, ему (Ермолову) менее всех верю».
Такое мнение императора, конечно, служило приговором для будущей деятельности Алексея Петровича, и его удаление с Кавказа было только вопросом времени. Оно зависело от движения внутренних и, в особенности, политических дел, всегда усложняющихся с заменою начальника, близко знакомого с ходом событий. Каждый вновь назначенный принужден долгое время вникать в дело прежде, чем в состоянии будет высказать свое мнение или постановить решение. Это было особенно важно относительно Персии, государственный строй которой и характер главных ее деятелей не имел ничего общего с государственным строем европейских государств. Тегеранский двор нарушал трактат без всякого видимого повода и оснований, персияне вторгались в наши пределы без объявления войны и, забывая о святости договоров, пользовались каждым удобным случаем, чтобы поживиться на счет доверчивого и честного соседа.
Так было и теперь.
В начале февраля 1826 г. в Тавризе было получено искаженное известие о происшествии 14 декабря 1825 г. и о последовавших затем обстоятельствах. В Персии говорили, что Россия раздирается междоусобною войною, что великие князья Николай Павлович и Константин Павлович собрали войска и каждый желает захватить власть в свои руки. Подобная молва, несмотря на всю ее нелепость, казалась правдоподобною персиянам, ибо в Персии перемена правительства всегда сопровождалась беспорядками и потрясением трона. Сам Аббас-Мирза находился в таком положении и со смертью отца мог ожидать вооруженного сопротивления со стороны своего старшего брата, имевшего больше прав, но устраненного от престола.
Не дожидаясь получения более точных сведений о происходившем в Петербурге, персидский принц отправил нарочного с донесением шаху и старался уговорить его открыть немедленно военные действия и воспользоваться мнимыми беспорядками, происходящими внутри России. Вместе с тем наследник персидского престола стал деятельно готовиться к военным действиям. По его приказанию в Карадаге, Ардевиле, Тавризе, Хое, Эривани и в других сопредельных к нам провинциях собирались войска, преимущественно регулярные, и усиливалась артиллерия. В Тавризе шейх Джафар, признаваемый праведником, возбуждал народ против христиан и проповедовал необходимость войны, дабы избавить магометанское население от ига России[793].
Во всей Персии рассказывали, что с наступающею весною война непременно возгорится, и все ожидали объявления о том с большим нетерпением. Население было вообще недовольно своим положением и желало перемены, какого бы рода она ни была. Причиною тому была всеобщая бедность, недостаток и дороговизна хлеба. Вместо того чтобы стараться понизить цены на пшеницу, Аббас-Мирза поднимал ее, чтобы с большею выгодою продать свои многочисленные запасы и очистить переполненные хлебом магазины[794].
Хотя недостаток хлеба и фуража и свидетельствовал о затруднениях, которые встретили бы персияне при немедленном открытии военных действий, но на этом нельзя было успокоиться ввиду полученных достоверных сведений о том, что войскам отдано было приказание быть в полной готовности и что сам Аббас-Мирза выехал из Тавриза к стороне нашей карабагской границы. Он приказал произвести новый набор сарбазов в Карадаге, а из старых увольнять только тех, кои по осмотру окажутся неспособными к фронтовой службе. Общее настроение в пользу войны было таково, что в Тегеране все кербелайские сеиды и духовенство отправились к шаху с заявлением о необходимости военных действий с Россиею. Шах отвечал уклончиво, но обещал, когда наступит для того время, дать им 200 000 туманов, для формирования особого ополчения[795].
Уклончивый ответ шаха объясняется полученным тогда в Тегеране известием об отправлении князя А.С. Меншикова послом в Персию. Ему поручено было разузнать, что делается в кавказской армии, доставить шаху и его наследнику грамоты о вступлении на престол нового императора и войти в переговоры о скорейшем решении вопроса по разграничению двух государств. Уведомляя Ермолова о последнем поручении, данном князю Меншикову, государь высказывал желание строго следовать существующим трактатам и сохранить мир с Персиею.
«По вступлении моем на престол, – писал он Ермолову[796], – предприняв обозрение сношений наших с иноземными державами, я обратил особенное внимание на дела персидские. Вследствие моего приказания, управляющий иностранным министерством граф Нессельроде представил мне все принадлежащие к оным бумаги, между прочими последнее отношение к нему ваше и высочайший рескрипт покойного государя императора, последовавший на ваше имя 31-го минувшего августа[797].
Вникая в предлежащие обстоятельства, я не мог не признать необходимости удерживать заключенный с Персиею мир на основании Гюлистанского договора, доколе сия держава сама не нарушит оного. Верность данному слову и существенные выгоды России того от меня требуют. Ныне, когда почти все горские народы в явном против нас возмущении, когда дела в Европе, а особливо дела с Турциею, по важности своей, заслуживают внимательнейшего наблюдения, неблагоразумно было бы помышлять о разрыве с персиянами или умножать взаимные неудовольствия. Напротив того, мы должны всемерно стараться прекратить дружелюбно возникшие распри и уверить их в искренности желания нашего утвердить мирные с ними связи. Таковое поручение дано и генерал-майору князю Меншикову, отправляемому к шаху и к Аббас-Мирзе, с извещением о горестной кончине любезнейшего моего брата и о вступлении моем на престол всероссийский.
Между тем, соглашаясь в полной мере с правилами, начертанными в помянутом рескрипте, от вашей прозорливости и усердия к пользам отечества ожидаю ревностного содействия для достижения желаемой цели».
Извещая о вступлении своем на престол, император Николай I писал шаху и Аббас-Мирзе, что имеет намерение свято сохранить прежде принятую систему действий, состоящую в том, чтобы, при строгом соблюдении достоинств и прав своих, не подавать никогда и никакого повода соседям к справедливым неудовольствиям; что он будет наблюдать за точным сохранением доброго согласия и не сомневается в том, что и попечения шаха стремятся в той же самой цели[798].
«Будучи еще великим князем, – писал император в письме к Аббас-Мирзе[799], – получали мы известие о стремлении вашем обогащать себя познаниями, как военными, так и до государственного строя относящимися. Известия сии возродили в нас чувства уважения к таковому отличающему вас достоинству, и мы, взойдя ныне на престол, с удовольствием воспользуемся удобными случаями преподавать вам пособия к увенчанию успехами ваших трудов».
Вместе с тем граф Нессельроде писал визирю Мирзе-Абуль-Хасан-хану[800], что на князя Меншикова возложено войти в непосредственное и ближайшее сношение относительно постановления границ между Россиею и Персиею и что если дело это до сих пор не получало желаемого окончания, то, вероятно, по каким-либо недоразумениям. Император, прибавлял наш министр иностранных дел, считая выше всего сохранение прочного мира и доброго согласия с соседями, находит, что скорейшее и решительное определение границ составляет предмет одинаково важный для обеих держав и что окончание этого дела, с соблюдением взаимных выгод, устранит навсегда всякий повод к неудовольствиям и утвердит дружественные связи двух государств.
Основанием для переговоров князя Меншикова с тегеранским двором должен был служить акт, составленный генералом Вельяминовым с Фетх-Али-ханом. Если бы персияне и затем стали упорствовать, то князю Меншикову разрешено было сделать небольшие уступки в южной части Талышинского ханства, но не иначе как по совещанию с главнокомандующим. При этих совещаниях князь Меншиков должен был обратить особенное внимание, не встречается ли со стороны Ермолова преднамеренных препятствий или ложных взглядов на дело.