[814]. Чиляев пытался сформировать конную милицию из армян, но не имел успеха, так как они были заняты укрывательством своих семейств в безопасных местах и поспешною уборкою хлеба.
Ввиду общего недостатка войск в крае Вельяминов просил Реута не растягивать войска, держать их сосредоточенными, стараться оборонять только важнейшие пункты и не заботиться о защите второстепенных[815]. Цепь выставленных из жителей передовых постов должна была сообщать Реуту о малейших покушениях неприятеля переправиться через реку Араке в сколько-нибудь значительных силах. Не надеясь на бдительность этих постов и даже на верность всего мусульманского населения Карабага, полковник Реут просил прислать ему подкрепления[816], тем более необходимые, что, по сведениям, миссия князя Меншикова встречала довольно значительные затруднения.
Имея полномочие отца на всякого рода переговоры с нашим правительством, Аббас-Мирза уклонился от всяких объяснений с князем Меншиковым в Тавризе и назначил их в Султанию, очевидно с тою целью, чтобы, в случае неудачи военных действий, народ не обвинил его как зачинщика. Он желал сложить всю ответственность на отца и явиться в роли исполнителя, тогда как шах полагался во всем на него и ни в чем не поступал против его воли.
Лишь только князь Меншиков выехал из Тавриза, как Аббас-Мирза обогнал его на пути и отправился с большою поспешностью в Султанию. Он собрался в дорогу так скоро, что не взял даже палатки, и при отъезде своем разослал приказания войскам быть готовыми к походу. В Тавризе говорили, будто бы шах вытребовал его и приказал прибыть в три дня под предлогом переговоров с русским послом о пограничных делах, но на самом деле – для совещаний об объявлении нам войны и вооружении всех правоверных мусульман против России.
В последнее время духовенство приобрело столь большое влияние на шаха, что князь Меншиков на дороге в Султанию встретил шурина Аббас-Мирзы, везшего уже в Тавриз воззвание шейха Кербелайского, возбуждавшее народ к восстанию против неверных[817]. Воззвание это было быстро разослано повсюду и в Нахичевани публично прочитано народу племянником кербелайского муджтехида. Собрав в мечеть множество народа, он убеждал последователей Магомета к скорейшему поднятию оружия против русских и к истреблению их во всех занимаемых ими мусульманских провинциях. Он говорил, что в России существует теперь всеобщий мятеж и несогласие между правительством и народом; что, следовательно, сам Бог попускает к наказанию противников Магомета и что вся Персия готова к этому. Запертая в мечети толпа легковерных клялась перед Кораном не щадить себя и первый опыт мести к христианам показать в Карабаге[818].
Муджтехид Тавризский поступил точно так же и затем отправил письмо шаху с заявлением, что все улемы и законоведы прилагают старание к возбуждению тавризских жителей к пожертвованию жизнью в борьбе с неверными. Шах благодарил услужливого подданного и уверял, что «орудия искоренения врагов религии и государства уже готовы, и победоносное войско шахское, находящееся в походе, в скором времени будет украшать собою страны российские». Фетх-Али-шах просил муджтехида усугубить свою деятельность, тщательнее молиться о даровании победы и извещать его о своих нуждах[819].
В Персии делались большие приготовления к военным действиям; войска были в полном сборе и сосредоточивались главнейшим образом против Карабага. Всем изменникам и бежавшим ханам были поручены более или менее значительные отряды для вторжения в разных пунктах и поднятия подвластного нам магометанского населения. Последнее не оставалось безучастным: карабагские беки и многие влиятельные лица прочих провинций имели беспрерывное сношение с персидским правительством, жаловались на притеснение религии и, по восточному обыкновению, отправили в Персию женские покрывала и исподнее платье, как бы упрекая тем персиян в женоподобии и убеждая к скорейшему освобождению мусульман от подданства России[820]. В Султанию приезжали посланцы из разных провинций и городов с заявлением верности шаху. Духовенство и население Дербента, Ширвани, Шеки, Баку, Кубы и Талыши просили поспешить объявлением войны, а уполномоченные Карабага предлагали вырезать русских и обещали удержать Шушу до прибытия персиян. «Войска, находящиеся в Султание, – доносил князь Меншиков[821], – готовятся к походу, и весь народ дышит войною».
Прибыв в Султание, князь Меншиков нашел там вопрос о войне с Россиею уже решенным. Первенствующий министр шаха и его зять Аллах-Яр-хан, будучи мало знаком с делами, принужден был прибегать в сношениях своих с иностранными державами к помощи других министров и находился в их руках. Двое из них, Абул-Хасан-хан и Мирза-Абуль-Вехаб, хотели воспользоваться этим случаем, чтобы свергнуть Аллах-Яр-хана, доказав его неспособность и представив свидетельство, что он похитил 80 000 туманов из казны. Видя близкую гибель, Аллах-Яр-хан находил единственное спасение в объявлении войны России. Он вошел в связь с сеидом Кербелайским и нашел в нем ревностного пособника. С другой стороны, он послал за Аббас-Мирзою, который и поспешил прибыть на помощь своему зятю. Сеид стал проповедовать войну за веру, а Аллах-Яр-хан представил шаху многочисленные просьбы от представителей наших мусульманских провинций, призывавших персиян к себе на помощь. Аббас-Мирза настаивал на необходимости поддержать единоверцев, и шах, несмотря на отвращение в войне, согласился с мнением сына. Войска получили приказание выступить к нашим границам, по всем провинциям было разослано воззвание духовенства к народу, и восторжествовавший Аллах-Яр-хан мог считать свое положение до времени обеспеченным.
Ввиду решения, принятого тегеранским кабинетом, положение князя Меншикова было крайне затруднительно и неприятно. Персияне прекратили вежливое обращение с послом и, окружив караулом палатку, в которой он жил, препятствовали всяким сношениям его с посторонними. На публичной аудиенции у шаха, несмотря на то что церемониал был предварительно утвержден, послу с умыслом не были оказаны даже и те почести, которыми пользовались поверенные в делах при тегеранском дворе. Так, по церемониалу шах должен был сам принять из рук князя Меншикова письмо императора, но когда наступил этот момент, то шах указал рукою на подушку, на которую и было положено письмо. «По обычаям здешней страны, – замечает князь Меншиков, – сей поступок означает неуважение к императору», и хотя впоследствии персияне извинялись, что это произошло по недоразумению, но, в сущности, все это делалось для того, чтобы раздражить посла. На бывшей вслед затем конференции Аллах-Яр-хан требовал от князя Меншикова, чтобы берега озера Гокчи были непременно уступлены Персии. В ответ на это русский посол представил письмо Аббас-Мирзы к Ермолову, в котором он соглашался уступить России эти берега взамен земли между Копаном и Копанак-Чаем.
– Шах никогда не соглашался на подобный размен, – отвечал Аллах-Яр-хан, – и я его не одобрял, следовательно, принять такую замену невозможно.
– Такая перемена мыслей, – заметил князь Меншиков, – не была известна императору, когда я выехал из Петербурга, а потому в полученных мною инструкциях не могло быть упомянуто о деле, случившемся после моего отъезда, но я поспешу испросить новые предписания у моего правительства. Не найдя слов для возражения, Аллах-Яр-хан сказал только, что по случаю скорого отъезда шаха в Ардебиль князю Меншикову даны будут средства к возвращению в Тифлис, и дальнейшие переговоры могут продолжаться в пограничном городе, который для сего будет избран по взаимному соглашению.
«Наследный принц, – доносил князь Меншиков[822], – выехал сегодня для соединения войск своих на нашей карабагской границе. Он мечтает, что обладает уже Тифлисом и преписывает мир России. В упоении высокомерными надеждами, он предается ребяческому тщеславию, и уже сравнивает себя с Тамерланом и Надир-шахом.
Наследный принц отправил курьера из Мианы к зятю своему Аллах-Яр-хану, чтобы побудить его к отвращению подозрения, будто Персия начала войну. Вследствие сего определено было в совещании единомышленников, собравшихся у сего министра, предложить мне окончание споров о границах по условиям Гюлистанского трактата, дав им смысл, на который я никак не мог согласиться».
При этом Аллах-Яр-хан объявил, что если переговоры не будут ведены на основании Гюлистанского мира, то петербургский кабинет не будет иметь основания жаловаться на дальнейшее решение Персии. Князь Меншиков отвечал, что император при вступлении своем на престол нашел проект разграничения, предложенный Россиею, и другой, представленный шахом. В этих документах разногласие было весьма маловажное, и его легко можно было устранить при обоюдном желании сделать некоторые уступки, да и самое посольство князя Меншикова вызвано именно желанием русского двора войти в соглашение обоюдных интересов.
Двор российский, говорил князь Меншиков, желающий единственно сохранения мира, не теряющий из вида ни своих выгод, ни прав Персии и не ищущий никакого увеличения пределов своих, примет с истинным удовольствием предложение вести переговоры на основании Гюлистанского трактата.
Такое заявление было совершенно неожиданно для Аллах-Яр-хана и он, не зная, как вывернуться, оставил предложение князя Меншикова без ответа до тех пор, пока русский посол, вследствие вероломного вторжения персиян в наши пределы, должен был уехать из Персии.
Основывая успехи свои на поголовном восстании и имея, по-видимому, столь прочные доказательства во всеобщем сочувствии, персидское правительство собирало вокруг с