ебя всех почему-либо недовольных русским правлением и русскою властью. В числе главнейших был грузинский царевич Александр, которого вытребовали в Тавриз, чтобы дать соответствующее поручение; бежавший имеретинский царевич Вахтанг появился в Трапезунде и завел переписку с Александром. Он обещал при первом объявлении персиянами войны России появиться в Имеретин и поднять тамошнее население. По-видимому, все складывалось в пользу тегеранского двора, и представители власти обсуждали уже план кампании: Аббас-Мирза должен был действовать со стороны Эривани, а шах – двинуться к Ардебилю. Рассчитывали на сильные кавалерийские набеги для возмущения народа, подкрепляя их регулярною пехотою, которую, впрочем, считали более удобным не вводить в сражения.
Боевые средства Аббас-Мирзы состояли из 16 батальонов пехоты, из коих три были вновь сформированы[823], и до 24 орудий с прислугою и лошадьми; кочевой конницы он мог собирать от 10 000 до 15 000 человек и имел в запасе от 9000 до 10 000 ружей не вполне исправных.
В султанийском лагере находилось 12 малолюдных и почти необученных батальонов[824], не более 15 000 иррегулярной конницы и 12 орудий, из коих в исправном состоянии было 5 орудий английских. Сил этих, конечно, было недостаточно для борьбы с таким государством, как Россия, и потому решено было усилить их иррегулярною кавалерию. По приказанию Аббас-Мирзы, хойские и урумийские войска должны были собраться в Эривани, хамаданские – прибыть в Тавриз, тавризские – отправиться в Капанский магал, а шахсеванская конница – собраться в Ардебиле.
Несмотря, однако же, на столь деятельные приготовления, шах не желал войны, «но муллы, – доносил князь Меншиков, – стращают его, с одной стороны, в надежде успеха, а с другой – в надежде извлечь из казны его значительные суммы и обратить в свою пользу, если войны не будет.
В сих обстоятельствах я полагаю, что важнейший предмет моих действий есть проволочка переговоров до зимы, дабы мы успели приготовиться к войне; но длить переговоры не в моей будет зависимости, и потому я намерен под конец предложить персиянам послать чиновника в С.-Петербург, под предлогом, что уступки, ими требуемые, превышают данную мне власть».
Разделяя мнение князя Меншикова о необходимости продлить переговоры, А.П. Ермолов все еще не допускал возможности, чтобы персияне открыли военные действия в то время, когда посол русского императора находился при дворе шаха. Военные приготовления главнокомандующий объяснял угрозою и желанием дать больший вес своим требованиям, а потому и просил князя Меншикова противопоставить им твердость, так как только ею и совершенным равнодушием к их приготовлениям можно было, по мнению главнокомандующего, удерживать тегеранский двор в пределах умеренности. Сознавая, однако же, что посольство князя Меншикова должно иметь решительный характер, и получая сведения о волнениях, происходивших в мусульманских наших провинциях, Ермолов 3 июля возвратился в Тифлис.
Между тем персияне с намерением затягивали переговоры и усиливали требования; они обвиняли во всем Ермолова, говоря, что он не желал сделать уступки в их справедливых требованиях. Меншиков отвечал, что он также не уполномочен исполнить предъявленные ему требования, предлагал отправить посла в Петербург или выслать уполномоченных на границу. Шах и его приближенные отмалчивались, а между тем эриванский хан, сосредоточив свои войска, расположился против нашего лагеря у урочища Мирака. Он выслал вперед своего брата с конницею, которая, ворвавшись в Шурагельскую провинцию, производила ежедневные разъезды по нашим деревням и распускала слухи, что шах, в случае неуступчивости князя Меншикова, приказал хану предать разграблению всю провинцию. Испуганные жители в течение нескольких дней не выходили на работу, но не соглашались принять сторону персиян. Один только артикский владелец Будаг-султан изменил нам, но и его попытка склонить своих подвластных бежать в Персию не удалась[825].
С другой стороны, полковник Реут доносил, что персияне намерены ворваться в Карабаг прежде объявления войны, с тою целью, чтобы не дать возможности соединиться нашим войскам в Чинахчах[826] или Гюрюсах. Зная подробно, где и сколько расположено наших войск, персияне рассчитывали разбить их по частям и тем облегчить себе дальнейшие операции. «Не знаю, – писал Ермолов полковнику Реуту[827], – как могут персияне препятствовать соединению войск, в Гюрюсах расположенных, с теми, кои находятся в Чинахчах, когда земля, гористая, на всяком шагу представляющая немалые персиянам затруднения, должна препятствовать скорости их движения и употреблению больших сил».
Главнокомандующий требовал, чтобы стоявшие близ границы войска не были разбросаны и сообщение между ними поддерживалось постоянно. Пункты наиболее отдаленные, откуда пехота не могла быть скоро выведена, наблюдались бы армянами, на верность которых можно было положиться. Затем, сосредоточив в Чинахчах свои силы и устроив там хотя временные укрепления, Реут имел возможность с успехом обороняться против многочисленного неприятеля, и едва ли персияне, располагавшие по преимуществу иррегулярною конницею, могли предпринять против него что-либо серьезное. «Во всяком случае, – писал Ермолов Реуту[828], – всех пунктов на границе, каждого селения в особенности и паче кочевья защищать войсками невозможно».
На этом основании главнокомандующий приказал полковнику Реуту расположить свои силы так, чтобы их можно было соединить без затруднения и они не подверглись бы опасности защищаться по частям и малыми командами; чтобы дорога в Чинахчи, где находилась штаб-квартира полка, не была ни в каком случае отрезана; чтобы крепость Шуша была удержана и в нее переселены были семейства всех значительных беков, тех, кои преданы нам, для безопасности, а недоброжелательствующих, чтобы служили залогом[829].
Распоряжение это было получено полковником Реутом 17 июля, только днем ранее переправы неприятеля через Араке, и, конечно, не могло быть приведено в исполнение. Впоследствии многие обвиняли Ермолова в том, что он, зная о неизбежности войны с Персиею, не сосредоточил заблаговременно войск на важнейших пунктах и не принимал никаких предварительных мер против вторжения неприятеля.
«Какие меры ни принимай, – отвечал на это Алексей Петрович, – с ничтожными моими силами не могу я прикрыть все непомерное протяжение границы. Предупредить набега персиян невозможно, а между тем, если узнают, что я собираю на границе отряд, то в Европе скажут, что русские начали войну, что русские зачинщики. Пусть персияне первые откроют действия, пусть они вторгнутся к нам, – я только того и желаю»[830].
Желания главнокомандующего не замедлили исполниться. В конце июня и начале июля стали обнаруживаться волнения среди мусульманского населения, и слухи о скором вступлении персиян в наши границы с каждым днем усиливались. Сельские жители оканчивали полевые работы, а горожане остановили все постройки и принялись кто тайно, а кто и явно исправлять оружие под предлогом предосторожности и защиты от неприятеля. Многие муллы и сеиты, нам преданные и жившие в пограничных селениях, просили выдать им пропускные билеты во внутренние наши провинции; лица же, заведомо преданные персиянам, собирались по ночам на тайные совещания[831].
Талышинский Мир-Гасан-хан выказал полнейшее малодушие: он отправил тайно свое имущество в Персию и вел переписку с тегеранским двором. Переписка эта была открыта, и хану не оставалось ничего более, как оставить свою резиденцию и скрыться в лесах. Измена хана произвела большой переполох среди населения, и «трудно верить, – доносил майор Ильинский[832], – как народ испуган; но я показываю им равнодушие, продолжая постройку казарм и прочих работ». Часть жителей приняла сторону хана, собирала свое имущество с намерением скрыться в лесах, а другая часть прибегла под защиту крепости Ленкорани. Предосторожность эта была не лишняя, потому что в самом начале июля Мир-Гасан-хан собрал шайку вооруженных людей, напал на нашу команду, работавшую в лесу, и вслед за тем окружил крепость своими караулами[833].
Имея в своем распоряжении 660 человек Каспийского морского батальона, майор Ильинский был поставлен в затруднительное положение относительно защиты ханства. Ленкоранское укрепление состояло из полуразрушенного земляного вала и не могло вместить даже и этого малочисленного гарнизона; в укреплении не было ни провиантских магазинов, ни цейхгаузов, ни даже достаточно воды. Магазин был устроен в стороне от крепости, на берегу моря, был ветх и требовал особой защиты, а цейхгауз был переведен на остров Сару. Вооружение укрепления состояло из негодных орудий: почти все они имели раковины или трещины.
При первом известии о волнении жителей майор Ильинский оставил лагерь и перешел в крепость. Разрушенный земляной вал он утвердил кольями и плетнем, возвысил его двумя рядами бревен и сделал амбразуры. Очистив на довольно значительное расстояние местность вокруг вала, он углубил ров и приготовил рогатки, чтобы удобнее было отражать неприятеля штыками[834].
Желая сохранить людей, разбросанных на отдельных постах, майор Ильинский приказал им следовать в Ленкорань, но посланные его были перехвачены и большею частью умерщвлены. Тогда он отправил посланного в Ширвань к майору Ашебергу, прося его помощи. Последний, не ожидая приказаний, послал в Ленкорань 98 человек Бутырского полка, следовавших на укомплектование Каспийского морского батальона