Удивительно! Я 20 лет нахожусь в здешней стране, и никогда в Гокче или Абаране русских войск не видал. Тогда у нас не было еще никакого военного устройства, а теперь мы имеем сарбазов превосходнее русских солдат, пушки – лучше их пушек, и из сего явствует, что наказание их настало. Русским надо бы было стараться быть спокойными, а они, напротив, прибавляют злость свою: обнадеживают греков уничтожить власть турок и восстановить греческое царство, а на этой стороне тягаются с нами насчет границ.
Таковы были взгляды эриванского хана, грозившего распространить ужас до Тифлиса и прежде всего уничтожить наш эриванский отряд.
Стягивая войска к Джелал-Оглу и отправляя постепенно транспорты с имуществом и семействами нижних чинов, князь Саварсемидзе, в 2 часа пополудни 9 августа, оставил Караклис, предав пламени все строения. Неприятель следил за движением наших войск и изредка перестреливался. Присоединив к себе отряды, находившиеся в Гергерах и Кишлаке, князь Саварсемидзе остановился на ночь у подошвы Безобдала в довольно тесном ущелье, не доходя версты полторы до крутого подъема. Неприятель сильно напирал на арьергард. Полковник барон Фридерикс, занимая с тремя ротами и тремя орудиями высоту возле дороги, удерживал персиян и, дав всей колонне втянуться в ущелье, сам последовал за ней. Наступившая темнота и сильный дождь удалили неприятеля. На следующий день отряд прибыл в Гергеры, где и расположился лагерем. К 17 августа большая часть отряда сосредоточилась у Джелал-Оглу, и войска князя Саварсемидзе расположились следующим образом: на Акзебгюге у Волчьих ворот две роты 7-го карабинерного полка, два орудия и 20 казаков, под командою майора Хомуцкого; у старой церкви Мотур, в пяти верстах от Джелал-Оглу, на левом берегу реки Джилги, одна рота с орудием и 15 казаками; вверх по Джилге, верстах в десяти от Джелал-Оглу, – казачий пикет из 20 человек при офицере. В лагере в Джелал-Оглу, под начальством князя Саварсемидзе, находились две роты 7-го карабинерного, пять рот Тифлисского пехотного и две роты 41-го егерского полков, девять орудий Кавказской гренадерской артиллерийской бригады и 240 донских казаков. В Гергере – две роты Тифлисского полка с двумя орудиями и 75 казаков; при греческой деревне Гулакерах – рота Тифлисского полка с орудием; при армянской деревне Дурмакатуре – рота Тифлисского полка с орудием. Главные силы неприятеля, под начальством сардаря Эриванского, находились в это время в Гамза-чемане; Гасан же хан, с своею конницею, четырьмя орудиями и частью сарбазов, расположился в Кишлаке, имея передовые караулы на Безобдале.
Почти одновременно с нападением на эриванский отряд персияне появились и в Карабаге. 18 июля полковник Реут получил донесение от подполковника Назимки, находившегося в гористой части Карабага, в Гюрюсах, что персияне, под начальством Эмир-хана, заняли пограничное наше селение Парнаут[844]. На следующий день, 19 июля, было уже известно, что неприятель с артиллерией и многочисленною конницею, всего до 30 000 человек, переправившись через Араке у Худо-Аферинского моста, вступил в Карабаг, где находилось только девять рот 42-го егерского полка, шесть легких орудий и один слабый по составу казачий полк[845]. Из этого отряда одна рота находилась в Шуше, а три роты с двумя орудиями – в гористой части Карабага, в селении Гюрюсах, для охранения кочующего населения. Имея неточные сведения о движении неприятеля и вводимый в заблуждение туземными жителями, содержавшими кордоны, полковник Реут не успел соединить своих сил в Чинахчах и тем подверг их печальной участи. Персияне ворвались в Карабаг так неожиданно, что Реут не считал возможным выждать прибытия из Гюрюс отряда Назимки и защищаться в Чинахчах, так как окружающие высоты командовали над этим селением. Он решился отступить в крепость Шушу, «ибо, – доносил он[846], – сверх того не имел я в запасе провианта и не предвидел совершенно никаких способов к заготовлению оного, по причине возмущения жителей». Из пяти рот 42-го егерского полка, находившихся в Чинахчах, Реут командировал 19 июля две роты в Шушу, на присоединение к шестой роте, там находившейся, с целью обеспечить крепость от быстрого набега и нечаянного нападения неприятеля. Остальные роты назначались для вывода жителей и прикрытия обозов; но в тот же день, вечером, Реут узнал, что персияне, желая отрезать ему путь отступления, направились на Топ-Хане, находившееся вблизи крепости Шуши. Это известие изменило все предположения Реута и заставило его спешить отступлением. Оставив на месте все тяжести, кроме ручного оружия, пороха и свинца, он в тот же день выступил и 20-го, поутру, прибыл в Шушу, с остальными тремя ротами, четырьмя орудиями и 256 человеками казаков.
Впоследствии оказалось, что отступление это было предпринято слишком поспешно, так как персияне показались только через пять дней; что Реут растерялся и что ему не было нужды бросать казенное имущество и торопиться выступлением из своей штаб-квартиры.
Выступая из Чинахчи, Реут предписал подполковнику Назимке с его тремя ротами и двумя орудиями оставить Гюрюсы и кратчайшею дорогою, как можно поспешнее следовать в Шушу к нему на соединение. Последний вечером 20 июля, выступив из Гюрюс, имел в строю: 18 офицеров и 874 человека 42-го егерского полка, три офицера и 94 человека казаков донского Молчанова полка и два легких орудия. Темнота ночи препятствовала быстроте движения, а на рассвете 21-го числа отряд был окружен у селения Гюрюнзура возмутившимися жителями и присоединившимися к ним персиянами.
Обремененные орудиями роты принуждены были отступать по дороге почти непроходимой. После продолжительного и упорного боя, среди невыносимого зноя и жажды, отряд потерял почти половину людей, а остальные, по почину подполковника Назимки, решились сдаться военнопленными. Два офицера, успевшие укрыться у армян, явились впоследствии в полку и были вестниками неудачи. «Какое подлое дело Назимки, – писал Ермолов полковнику Реуту[847]. – Вы должны сие заслужить собственною неустрашимостью». Пленение остатков рот 42-го егерского полка крайне огорчило и императора. «Русских превосходством сил одолевали, – писал он главнокомандующему[848], – истребляли, но в плен не брали. Сколько из бумаг понять я мог, везде в частном исполнении видна оплошность неимоверная: где предвиделись военные обстоятельства, должно бы было к ним и приготовиться».
Ермолов сам видел оплошность Реута и требовал от него стойкости, бдительности и осторожности. Он просил беречь выстрелы, ласкать армян и поступать без сожаления с изменниками татарами. «Надобно, – писал главнокомандующий, – чтобы каждая рота знала свою часть стены для обороны и был резерв для подкрепления более угрожаемых частей. Пока слаб неприятель, можно делать вылазки собственно для доставления провианта, ежели есть оный поблизости. Хороши вылазки ночью, на близкую часть неприятеля, если он только неосторожен; но и собственного беспорядка страшиться надобно».
Из доставленных лазутчиками сведений было известно, что Аббас-Мирза ввел в Карабаг до 30 000 человек, к которым присоединилось почти все магометанское население провинции. Армяне бежали в гористые и крепкие места, а покинутые ими селения были заняты неприятелем, который частью вытравил, а частью сжег весь хлеб, остававшийся на корне. «Явно обнаруживавшееся теперь недоброжелательство к нам татар, – доносил полковник Реут[849], – весьма хитро было ими скрываемо, и даже не было ни одного из них сколько-нибудь преданного, чтобы, по крайней мере, иметь какие-нибудь настоящие (достоверные) чрез них сведения. Всем им формально известно было прибытие к Араксу персидских войск, но они сие скрывали и даже посторонние сведения о том умели иначе представить. Армяне же не могли знать ничего настоящего, ибо по боязни своей не осмеливались и показываться близко у границы, и если бы не случилось захвачения в плен хорунжего Крюкова, то, конечно, я о прибытии персиян узнал бы только в то время, как они приблизились бы к нашим казачьим передовым пикетам».
Измене населения много способствовало присутствие при персидских войсках бежавших в Персию ханов и других владельцев. Поддерживая постоянные сношения с некоторыми лицами нам преданными, ханы успели возмутить против России почти все мусульманские провинции, и одновременно с вторжением персиян в Карабаг в Ширвани явился бывший хан Мустафа. Майор Ашеберг просил находящегося в Кубе генерал-майора Краббе оказать ему помощь. Командировав тотчас же в Ширвань три роты Апшеронского полка, Краббе сам отправился туда же, поручив начальство над войсками в Кубинской и Дербентской провинциях, а также и в Талышинском ханстве, артиллерии полковнику Мищенко.
Прибыв 23 июля в Старую Шемаху, генерал-майор Краббе нашел край в полном восстании, и хотя он принял все меры к тому, чтобы успокоить население, но внушения его почти не действовали. «Нет никого истинно нам преданных, – доносил он[850], – и никто не доставляет нам верных сведений. Некоторые уверяют, что беглец Мустафа, бывший хан (Ширванский), с 500 сарбазов и с многочисленною конницею находится на реке Куре, где в оную впадает река Араке, и оттуда рассылает прокламации в магалы; другие же говорят, что он переправился по сю сторону Куры, но не имеет у себя сарбазов, а одну только набранную им конницу».
Рассказы один нелепее другого распространялись в народе, и силы неприятеля преднамеренно увеличивались. Веря чистосердечно в многочисленность персидских войск и их несокрушимость, жители портили мельницы и лишали нас возможности запастись продовольствием. В Шемахе Краббе нашел провианта только 200 четвертей, но и тот в зерне. Не имея возможности обратить его в муку, он просил армян доставить продовольствие войскам, но армяне везли только зерновой хлеб, потому что муки сами не имели. Краббе хотя и сделал распоряжение о доставлении провианта из Кубы и Баку, но, считая при таких обстоятельствах неудобным оставаться в городе, выступил с четырьмя ротами Апшеронского полка к селению Керкенч и остановился там лагерем; в городе были оставлены две роты 42-го егерского полка с тремя орудиями.