Отъезжая в Шемаху, Краббе прекратил все работы при полковых штабах и приказал следовать в Ширвань четырем ротам Куринского, одной Апшеронского полков, двум орудиям и сотне казаков. В лагерь к нему прибыло 150 человек кубинской конницы и ожидалось еще человек до двухсот. Таким образом, генерал Краббе надеялся сосредоточить отряд из пяти рот Апшеронского полка, батальона Куринского, восьми орудий и около 400 человек конницы.
Вечером 25 июля было получено известие, будто бы Мустафа-хан занял Аксу и что все жители присоединились к нему; но верно ли это известие – решить было трудно. «Ни обещания важнейших наград, – доносил Краббе[851], – ни деньги, раздаваемые лазутчикам, ничто и нисколько не приносит мне пользы. Ясно видно, что вся провинция заблаговременно приготовлена к измене. Сам комендант не представил мне ни одного еще человека, на преданность и усердие которого можно бы было положиться, и сие донесение отправляю через своих кубинцев к шекинскому коменданту». Посланные с этим рапортом не могли доехать до г. Нухи и донесли Краббе, что по причине всеобщего восстания в Шекинской провинции войска наши, там находившиеся, принуждены были отступить по направлению к Тифлису. Генералу Краббе пришлось посылать свои донесения через города Кубу, Кизляр и Моздок. Кружный путь этот был причиною того, что из Ширвани долгое время не было никаких известий, что, конечно, крайне беспокоило Ермолова. «Удивляюсь, – писал он[852], – что ваше превосходительство не сыщете человека, который бы прошел ко мне с известием. Извольте действовать с живостью. Провинция представляет все средства продовольствия, и щадить изменников нет причины. Все для войск потребное брать, но не истреблять хлебов, ибо нужны будут впоследствии. Направить кубинцев на чепаулы (набеги), к чему охотно они поступят, пока войска наши будут находиться в Ширвани».
Надежды и желания главнокомандующего сохранить за собою хотя эту провинцию не оправдались. Недостаток продовольствия, всеобщее возмущение населения как в Ширвани, так в Шекинской и Бакинской провинциях и наконец появление в окрестностях Кубы сына Ших-Али, бывшего хана Дербентского, – заставили Краббе покинуть Шекинскую провинцию. С отрядом из 2 батальонов[853], 150 человек казаков, 700 человек кубинской конницы и с девятью орудиями, Краббе, 25 августа, стал отступать к Новой Кубе, куда и прибыл 21-го числа.
Отступление это было совершено с весьма большими затруднениями. Лишенные всякого содействия обывателей, войска принуждены были оставить на месте почти весь обоз и даже заручную амуницию и могли взять с собою только путевое довольствие, больных и раненых. Майор Ашеберг бросил все свое имущество; все служившие в комендантском управлении чиновники сделали то же и отступали за отрядом пешие. Ашеберг мог взять с собою только казенные деньги, конфискованный шелк и отчеты; все же прочие письменные дела были оставлены и достались неприятелю[854]. Отступая к Кубе, генерал Краббе оставил на р. Атачае батальон куринцев, три роты апшеронцев, при семи орудиях и 50 казаках, под начальством майора Марченко.
Несколько ранее отступления Краббе, и именно 1 августа, майор Ильинский сообщил стоявшему на рейде капитан-лейтенанту барону Левендалю, что намерен оставить Ленкорань. Он просил прислать все киржимы и гребные суда, на что Левендаль отвечал, что по захождении луны все суда будут присланы. Ильинский облил нефтью весь остающийся провиант, свез в пороховой погреб большую часть лафетов и захваченное имущество хана. Уничтожив все, что можно было, в крепости, он поджег облитые нефтью строения, сел на суда и отплыл на остров Сару[855]. Талышинское ханство осталось во власти персиян.
Последние, рассыпавшись более или менее значительными отрядами по нашим мусульманским провинциям, охватили Грузию с юга и востока, а пробравшийся в Джары Сурхай, бывший хан Казикумухский, угрожал ей с севера. В прежние времена кахетинцы умели сами отражать все покушения джаро-белоканских лезгин, а теперь искали защиты русских войск, число которых было весьма ограничено и недостаточно для защиты всех вероятных пунктов нападения.
В это время войска Кавказского корпуса были расположены следующим образом: четыре полка и шесть рот находились на Кавказской линии; бригада пехоты была в Кубе и Дербенте, для наблюдения за Дагестаном, население которого, помимо своей воинственности, сочувствовало персиянам, и потому, для поддержания спокойствия в том крае, сил этих было едва достаточно. Из бригады, расположенной в Имеретин, Мингрелии и Абхазии, можно было взять не более одного батальона, так как необходимо было принять меры осторожности против Ахалцихского пашалыка, вследствие возникавших уже тогда несогласий между Россиею и Турцией. Порта сосредоточила вблизи Ахалциха десятитысячный корпус, который при первом разрыве мог вступить в наши пределы.
Таким образом, при всех усилиях, Ермолов мог сосредоточить в Закавказье не более 12 сводных батальонов, с которыми и намерен был действовать оборонительно и до прибытия подкреплений защищать только одну Грузию, ибо, при тогдашних обстоятельствах и враждебности к нам населения, она одна могла доставлять средства для продовольствия. Нельзя не сказать, что и для такой скромной задачи 12 батальонов было бы слишком недостаточно, если бы Ермолов не был уверен в стойкости и самоотвержении воспитанных им войск.
«Недавно возвратился я с Кавказской линии, – писал главнокомандующий в приказе[856], – где наказал возмутившихся чеченцев: но здесь персияне гораздо бессовестнее, с большою наглостью начали делать нападения на войска наши.
Они прервали мир, когда со стороны нашей все употреблены были средства продолжать доброе согласие; прервали тогда, когда посланный от государя императора генерал князь Меншиков, для переговоров о границе, находился в Персии и самим шахом был принят благосклонно.
Со стороны Эривани вошел с войском сардарь и разбойнически грабит и истребляет мирных жителей, подданных великого нашего государя, возмущает и подговаривает к измене. В Карабаг вступили войска персидские, и один из сыновей шахских Аббас-Мирза, издавна дружески принимавший к себе всех бежавших от нас ханов и разных изменников, ведет их с собою, обещая им возвратить прежние их владения.
Распоряжение сие делает сын шахский, как будто бы не было вас здесь, храбрые мои товарищи! Он думает отнять у нас мужеством вашим покоренные области. Не стану говорить о храбрости вашей и неустрашимости: везде и постоянно оказывали вы оные, и когда же не были таковы воины русские? Всегда отличались вы верностью к государю; но я требую от вас, сам будучи вам примером, новому государю нового усердия. Имейте терпение и защищайтесь с твердостью. Я укажу вам, храбрые товарищи, когда нанести удар на врагов нашего императора».
Удар этот мог быть произведен только с прибытием подкреплений, и Ермолов вновь просил о присылке ему двух полных дивизий пехоты и шести донских полков. Спустя несколько дней он писал, что просил прислать казаков в том предположении, чтобы употреблять с ними татарскую конницу; но, видя всеобщую измену татар, находит, что без пяти или шести тысяч легкой кавалерии обойтись невозможно[857]. В ожидании прибытия этих подкреплений Алексей Петрович решился сохранить за собою только Грузию и просил жителей вооружиться на защиту семейств и имущества против врагов православной веры. Для поддержки населения и вообще для обеспечения Кахетии от вторжения джаро-белаканцев Ермолов назначил батальон Грузинского гренадерского полка, с тремя орудиями и 400 человек 3-го батальона Ширванского полка, которых и приказал сосредоточить вблизи Алазани и по возможности в центральном пункте, из которого можно было бы подавать помощь в разных направлениях.
«Никаких отделений от батальона не иметь, – писал главнокомандующий[858], – и оставить здешнюю привычку желать защитить все в одно время, – привычку вредную разбросать людей на малые части и быть повсюду столько слабыми, что малейшие усилия неприятеля встречают сопротивление бессильное и дают ему успехи». Главнокомандующий приказал уменьшить обоз, оставив по одной повозке на роту, а офицерам иметь вьюки; просил не поддаваться ложным слухам о появлении неприятеля и не беспокоить людей напрасными движениями; действовать только оборонительно и ни в каком случае не вступать в земли джаро-белоканских лезгин. Ермолов просил начальника лезгинской линии, генерала князя Эрнстова, побуждать князей и дворян к скорейшему вооружению людей, к занятию ими необходимых постов и отправил к нему свое воззвание, обращенное ко всем жителям Грузии.
«Персияне, – писал главнокомандующий в этом воззвании[859], – или, лучше сказать, кизил-баши, издавна известные грузинам но врожденному их бесстыдству, неожиданно вторглись, с набранными ими полчищами, в границы наши, зная хорошо, что великий наш государь, как и мы, его верноподданные, сохраняли всегда свято права за 13 лет заключенного пред сим мира со стороны их таким низким образом нарушенного в то время, когда посланник наш еще доселе находится у них.
Не нахожу нужным распространяться о персиянах; вы, грузины, их совершенно знаете; но не должен умолчать здесь о том, что они успели большую часть своих единоверцев татар, в принадлежащих нам провинциях, склонить на свою сторону, обещая войскам своим все достояние грузинское, которым варварски пользоваться привыкли они в прежние времена. Но забыли они о том, что грузины из любви к православной вере, из преданности к отчизне своей, с горстью земского войска, неоднократно поражали их даже в пределах самой Персии, не будучи тогда защищаемы сильною рукою государя всероссийского…