Теперь, когда справедливое мщение ожидает персиян от государя нашего за разбойническое вторжение в землю нашу, вы, без сомнения, все поспешите ополчиться противу врагов религии нашей, врагов алкающих крови грузинской! Кто из вас не помнит или не знает о нашествии Ага-Магомед-хана, дяди нынешнего шаха Персидского, в пепел обратившего Тифлис? Не персияне ли, изверги, гордились всюду жертвами здешними, наполняя ими гаремы свои, и несметное число христиан, соотчичей ваших, принужденно обращали в магометанскую веру?
Когда, подобные персиянам, вероломные единоверцы их, подданные наши татары, отважились изменить законному нашему правительству, то не довлеет ли мне требовать от всех христиан, жителей высочайше вверенного мне края, единодушного усердия, дабы всякого состояния люди, т. е. князья, дворяне и вообще поселяне, оставя из своих лишь нужное число стражи для домашней безопасности, сами вооружились и поспешили с 20-дневным провиантом в назначенное для сборища место – Тифлис. Из каждого уезда поведет сие земское войско дворянский маршал или его кандидат, тогда велю я с частью победоносного российского воинства ударить на нарушителей вашего спокойствия и при помощи Божией разобьем подлых неверных персиян, выгоним из земли нашей, а по прибытии скоро ожидаемых из России войск, внесем войну в самое сердце Персии и сугубо отмстим, в недрах их отечества, за все несчастья от них Грузиею потерпенные и за то бедствие, которое так нагло вновь они ныне для вас предуготовляют. Мне же дайте случай всеподданнейше довести до сведения моего всемилостивейшего государя об отличном усердии вашем на пользу службы Его Величества в десятилетнее управление мое вашим краем, постоянно вами оказываемом, и испросить за то монаршее воззрение, коего недостойными соделались одни только неверные татары.
Всеконечно, после сего обвещения никто из вас не в праве отговариваться впоследствии тем, что он не имел – случая быть полезным собственному отечеству и службе государевой.
Вызывая вас на поприще чести и славы и для ограждения безопасности ваших семейств, я остаюсь уверенным, что то же сделаете по долгу христианскому, и по долгу присяги, на верность моему великому государю императору вами данной, и получите такие поверхности, каких кизиль-баши давно собственно от грузин не видали. Надеюсь, что дворянство первое подаст собою пример воинам-земледельцам, общим вооружением против неприятелей наших и самою храбростью».
Имея в виду, что в Грузии было много крестьян, принадлежавших духовенству, Ермолов просил экзарха, чтобы он принял меры к вооружению их. Преосвященный Иона тотчас же откликнулся на призыв и, сверх того, установил, чтобы во всех церквах грузинских совершалось молебствие с коленопреклонением о сокрушении нечестивых мусульман[860].
В самом непродолжительном времени грузины выставили до 1500 человек конного ополчения. Ермолов приказал для вооружения его выдать заручное оружие, а из полков – экономический порох и свинец, оставшийся от учебных припасов, а также разрешил продавать порох всем желающим грузинам.
Между тем лезгины успели напасть на Карагач и разорить его. Тогда Ермолов обратился с воззванием ко всему джарскому обществу, предупреждая его, что подобное поведение не останется безнаказанным и что напрасно они верят льстивым обещаниям персиян[861]. Горцы не переставали хищничать, и князь Эристов просил помощи, говоря, что жители считают себя брошенными, видя, как войска покидают Кахетию. Ермолов отвечал, что тех войск, которые находятся в Кахетии, весьма достаточно для ее защиты при содействии жителей. Главнокомандующий просил князя Эрнстова, пользуясь всеобщим уважением, возбудить угасшую бодрость дворянства и прибавлял, что донесет императору, что охранение Кахетии возложено на мужество грузин и страна будет покойна[862].
В безопасности Грузии главнокомандующий был уверен, но его беспокоило положение полковника Реута, одиноко запертого в Шуше и отрезанного от всякого сообщения с Тифлисом.
Крепость Шуша была в самом плохом состоянии: большая часть стен или обвалилась, или была разобрана жителями на постройку домов, рвы осыпались и на вооружении было всего две старые азиатские негодные пушки, забитые камнями, без лафетов и снарядов; запасов продовольствия не было вовсе, и роты обеспечены были только восьмидневным запасом провианта.
Обширное пространство, занимаемое крепостью, требовало для ее защиты нескольких батальонов и, следовательно, шести рот с четырьмя полевыми орудиями, даже и при пособии армян, живших в крепости, было недостаточно против неприятеля, численность которого доходила до 50 000 человек с 30 орудиями.
Работая день и ночь над починкою стен, гарнизон с первых же дней своего заключения принужден был довольствоваться половинною дачею провианта, да и тот собирался от жителей[863].
Ввиду затруднительности положения полковник Реут собрал военный совет, на котором, по предложению майора Клюки фон Клугенау[864], было положено: 1) уменьшить дачу провианта одним фунтом и заменить его мясом, взяв порционный скот у жителей под расписку; 2) вооружить запасным оружием всех армян и расставить их по стенам вперемежку с войсками; 3) Гюрюсские ворота и другие проходы заложить наглухо, испортить все доступы к нам, а орудия выставлять там, где по ходу неприятельских действий они будут оказываться более необходимыми, и, наконец, 4) обезоружить всех татар, а ханов и наиболее почетных беков арестовать и тем хотя отчасти удержать их родственников от явной измены и действия против нас[865]. Несмотря на то, большинство магометанского населения перешло на сторону неприятеля, значительные силы которого 25 июля подошли к Шуше и остановились на месте, называемом Гавахан. Все беки получили письма от Мехти-Кули-хана, коими он объявил себя ханом Карабагским и обещал всем преданным ему большие милости и награды в будущем. Со своей стороны персидский принц объявил, что, имея дело только с русскими, не будет нарушать спокойствия жителей.
На другой день, 26 июля, Аббас-Мирза, лично командовавший войсками, потребовал сдачи крепости. Полковник Реут отвечал, что ни в какие переговоры вступить с ними не может, а будет исполнять свой долг, сколько обязанность и честь того требуют.
Получив такой ответ и не решаясь предпринять штурм, Аббас-Мирза ограничился одною блокадою, настолько бездеятельною, что наш гарнизон свободно и без всякой помехи произвел несколько фуражировок. В течение многих дней блокада ограничивались незначительною перестрелкою, передвижением неприятельских частей в виду гарнизона и нападением на наш скот, по недостатку фуража пасшийся под выстрелами крепости. Попытки эти не увенчались успехом, и тогда 30 июля, по распоряжению Аббас-Мирзы, были заложены две батареи на горе Топ-Хана, которые на следующий день и открыли огонь по крепостным веркам.
1 августа персидский принц отпустил в Шушу взятого в плен из отряда Назимки капитана Мадатова, с которым прислал вторичное требование сдать крепость и два перехваченные предписания Ермолова. В одном из них главнокомандующий приказывал Реуту, в случае наступления на него значительных сил неприятеля, оставить на время Карабаг. Не предполагая сдавать крепость, но желая затянуть только время, полковник Реут вступил с Аббас-Мирзою в переговоры и просил прислать к нему чиновника. 8 августа персидский принц прислал в Шушу Бежан-Хана с блестящим конвоем. Клюки фон Клугенау встретил его у Елисаветпольских ворот, приказал завязать глаза и повел в дом Реута, где находились комендант и прочие штаб-офицеры. Бежан предъявил требование Аббас-Мирзы сдать крепость, обещая выпустить гарнизон со всеми почестями.
– В сдаче крепости, – говорил хан, – нет для вас ничего бесчестного, тем более что отступление разрешено самим корпусным командиром.
– Мы охотно исполнили бы предписание Ермолова, – отвечали присутствующие, – если бы оно застало нас еще в Чинахчи; но как мы уже заняли крепость Шушу, лишились имущества и не имеем никаких средств поднять свои тяжести, то при всем великодушии его высочества предоставить нам свободное отступление, мы не можем им воспользоваться.
Присланный опять на следующий день Бежан объявил, что Аббас-Мирза предлагает Реуту потребное число подвод для поднятия тяжестей, обещает снабдить наши войска провиантом, дать в проводники одного из своих ханов и обеспечить им путь отступления.
– Все прочие начальники, – говорил Бежан, – давно уже исполнили предписание Ермолова, и вследствие этого Шемаха, Куба и Нуха оставлены русскими войсками.
На это Реут отвечал, что хотя персияне заняли все эти пункты и он имеет предписание главнокомандующего очистить Карабаг, но с тех пор обстоятельства могли измениться, и для очищения Шуши ему необходимо вторичное приказание. Реут просил Аббас-Мирзу разрешить ему отправить своего посланного в Тифлис.
Персидский принц отвечал, что подчиненный обязан исполнить волю своего начальника по первому приказанию, и потому он не соглашается на отправление посланного в Тифлис, тем более что будто бы русские войска оставили все мусульманские провинции; что помощи ниоткуда гарнизону не будет по случаю войны России с Турциею и всеобщего возмущения в Грузии.
Реут прекратил переговоры, распределил оборону фасов между штаб-офицерами, а сам принял общее командование. «Господа офицеры, – писал он в приказе[866], – состоящие на порученных им постах, должны твердо защищать оные без отступления. Ротным и фасным командирам назначить на стены людей цельно стреляющих, а в резерве иметь сильных и мужественных, более способных к действию штыками. Засим остаюсь совершенно уверенным, что всякий из моих сотоварищей по долгу присяги, чести, преданности к государю и любви к отечеству, неизменно будет исполнять свою обязанность, не щадя себя до последней капли крови, имея в виду непременным правилом победить или умереть и тем потщиться приобресть бессмертную славу. В деле формальном нужно сколько можно хладнокровия, потому о соблюдении оного особенно всех прошу и подтверждаю притом, чтобы без необходимости сикурсу из резерва не требовать».