«поразнюхать, что говорят о нем здесь и как судят. Кажется, он поехал отсюда не с весьма благоприятными известиями. Известно, что Ермолова публика обвиняет в одном: зачем не знал о нападении персов; другие обвиняют во многом, – но каждый человек имеет своих друзей и врагов; первые смотрят на ошибки в уменьшительное, другие – в увеличительное стекло».
В последнее стекло смотрел и граф Нессельроде; не допуская формального разрыва, т. е. такого, какой обыкновенно предшествует войне с европейскими державами, он набрасывал тень на справедливость донесений Ермолова. Главнокомандующий доносил, что о князе Меншикове давно не имеет никаких сведений; что взаимные их сношения давно прерваны, курьеры задерживаются, донесения распечатываются и читаются персиянами; что князь Меншиков дурно принят в Султание; что предложения его отвергнуты и сам он задержан со всею миссиею. На это министр иностранных дел, с упорством, свойственным человеку, не знающему ни народа, ни характера и особенностей тегеранского двора, отвечал, что это неправда, что посольство князя Меншикова должно укрепить наши связи с Персиею, а не расторгнуть их; что неприязненные действия есть только дерзость и своевольство одного эриванского хана и потому он, министр, поручает князю Меншикову требовать от двора персидского примерного наказания хана и, в случае неудовлетворения требования, прекратить все сношения и выехать со всею нашею миссиею[875].
Что мог подумать Ермолов, читая депешу министра иностранных дел, полученную одновременно с распоряжением Военного министерства совершенно иного характера? Признавая объявление войны персиянами фактом совершившимся, Военное министерство приняло безотлагательные, хотя и неполные меры к облегчению затруднительного положения главнокомандующего. Вместо просимых им 24 батальонов решено было отправить полки 20-й пехотной дивизии в двухбатальонном составе (всего 12 батальонов) с тем, что третьи батальоны будут посланы по смене их в местах расположения[876] полками 18-й и 19-й дивизий.
Сделав вместе с тем распоряжение об отправлении с Дона шести казачьих полков, Дибич писал Ермолову, что император находит, что и до прибытия подкреплений в распоряжении главнокомандующего находится достаточно сил не только для отражения всех покушений неприятеля, но и для наступательных действий. По сведениям военного министерства, с прибытием на Кавказ сводногвардейского полка, из людей, выписанных из гвардии и Черниговского полка по происшествию 14 декабря 1825 г., Ермолов должен был иметь в Закавказье до 30 000 человек пехоты, из коих в окрестностях Тифлиса – до 15 000 человек. Оставя 2000 для обеспечения столицы Грузии, военному министерству казалось, что с остальными 1800 человек пехоты, с соответственным числом артиллерии и кавалерии, главнокомандующий мог перейти в наступление.
«Его императорское величество, – писал Дибич Ермолову[877], – нисколько не сомневается, чтобы, под предводительством вождя столь опытного, столь отличного и в столь высокой степени имеющего доверенность своих подчиненных, как ваше высокопревосходительство, сих войск не было достаточно для ниспровержения всех сил, которые персияне возмогут противопоставить оным».
На основании таких данных Ермолову было высочайше повелено безотлагательно двинуться к Эривани и не превращать военных действий до занятия всего ханства. Если персидское правительство не удостоверит, что неприязненные действия произошли от одного своеволия и дерзости эриванского хана, то быстро продолжать наступление через Нахичевань, Маранд и далее к Тавризу. По занятии последнего города истребить в нем все казенное имущество, сжечь все заведения и здания, принадлежащие правительству, и в особенности уничтожить все военные заведения и запасы. Дальнейшие действия должны были зависеть от обстоятельств, но Дибич предупреждал главнокомандующего, что император не прекратит военных действий до тех пор, пока персияне не согласятся на уступку некоторой части территории, которую государь признает необходимым присоединить к своей империи; что уступка эта необходима в вознаграждение убытков, которые понесет Россия от предстоящих военных действий, и как справедливое возмездие за нанесенное границам нашим оскорбление.
Впрочем, прибавлял Дибич, назначение пути наступления есть только предполагаемое и не должно препятствовать избранию другого направления, лишь бы только была соблюдена сосредоточенность сил, необходимая для успеха военных действий. «Выбор путей, ведущих к достижению сеи цели, неминуемо зависит от местных обстоятельств, более вам известных. Его императорское величество ожидает успехов, соответствующих воинским дарованиям вашим и храбрости вверенного вам войска»[878].
Спустя несколько дней государь писал Ермолову[879]: «Вы увидели из прежних моих приказаний, объявленных вам начальником главного штаба моего, что твердое мое есть намерение наказать персиян в собственной их земле за наглое нарушение мира и что я, будучи уверен, что находящееся под начальством вашим многочисленное и храброе войско достаточно к достижению сего, не менее того приказал я 20-й пехотной дивизии идти на усиление оным. Усматривая же из последнего донесения вашего намерения ограничиться оборонительными действиями до прибытия сих подкреплений, я на сие согласиться не могу и повелеваю вам действовать, по собрании возможного числа войск, непременно наступательно, сообразно обстоятельствам, по усмотрению вашему, против раздельных сил неприятельских» .
По мнению Ермолова, для наступления предстояло два пути: на Эривань, чтобы перенести действия в землю неприятеля, и в Карабаг, чтобы усмирить мусульманские провинции. Не восстановивши порядка в последних, трудно было идти в Эриванское ханство с малыми силами и в позднее время года, когда пограничные горы покрываются снегом, дороги делаются непроходимыми и нет возможности доставить продовольствия вследствие измены жителей.
Занятие Эриванского ханства могло быть полезно только тогда, если бы мы были в состоянии обеспечить христиан (иначе персияне истребили бы их поголовно), обеспечить собственные сообщения, пролегавшие среди возмутившегося населения, и обеспечить Грузию от налета партизанских отрядов неприятеля. С другой стороны, при движении в Карабаг приходилось следовать через возмутившуюся Борчалинскую дистанцию, далее – через Казахскую, Шамшадильскую дистанции и Елисаветпольский уезд, также возмутившиеся и занятые персиянами. При подобном движении отряда на правом фланге его были дороги со стороны озера Гокчи, по которым неприятель мог свободно и во всякое время действовать на нашу коммуникационную линию, с левого фланга – были бы восставшие жители Шекинской и Ширванской провинций.
Наконец, для обеспечения наступательного движения, в каком бы направлении оно предпринято ни было, необходим был хотя незначительный провиантский транспорт и обоз для парков. «Мы вступим, – доносил Ермолов[880], – в землю совершенно неустроенную, где система реквизиционная не может вдруг иметь места. Для движений необходим подножный корм, ибо, по свойству климата, фураж почти не заготовляется и ожидать подлежит, что неприятель все средства истреблять станет».
Ввиду всех этих затруднений А.П. Ермолов предполагал перейти в наступление в глубокую осень.
Суровая в горах погода, говорил он, сделает для персиян пути затруднительными, и они не перейдут их с пехотою и артиллериею. Жители из кочевья в горах сойдут в свои жилища на равнину, и семейства их и имущество, имея залогом, можно будет доставать часть нужного продовольствия, которое везти с собою нет способов, ибо нет в земле повозок. Осеннее и зимнее время представляют и то удобство, что есть подножный корм. В Карабаге надобно будет сделать улучшения в Шушинской крепости, снабдить ее провиантом и усилить значительно гарнизон. Тогда действия против Эриванского ханства будут облегчены.
Все это, по мнению Ермолова, можно было предпринять только по прибытии подкреплений, а до того времени он намерен был выдвинуть войска в пограничные с Грузией мусульманские провинции, водворить в них порядок и восстановить прерванные сообщения. «Войска зимнее время проведут в лучших местах, – писал Ермолов, – а я между тем приготовлю нужные транспорты и все запасы, потребные для наступательных действий».
При этом взгляде, который высказывал главнокомандующий как в этом, так и в предыдущих донесениях об образе своих действий против неприятеля, трудно было ожидать скорого перехода в наступление. Ввиду противоположности взглядов, существовавших в Москве и Тифлисе, император Николай решил оставить в руках Ермолова управление краем и административные распоряжения, а командование действующим корпусом поручить особому лицу, которое могло бы вести военные операции самостоятельно и энергично, согласно воле государя.
Таким лицом был избран генерал-адъютант Иван Федорович Паскевич.
За несколько дней до коронации Иван Федорович Паскевич получил вечером записку от барона Дибича, сообщавшего, что государь желает его видеть на следующий день и что он, Дибич, предварительно хотел бы с ним переговорить[881]. Паскевич тотчас же отправился к Дибичу, от которого и узнал о намерении императора отправить его на Кавказ.
– Государь, – говорил Дибич, – получил от главнокомандующего Кавказским корпусом генерала Ермолова донесение, что персияне вторглись в наши закавказские провинции, заняли Ленкорань и идут далее, имея до 60 000 регулярных (?) и 60 000 иррегулярных войск (?) с 80 запряженными орудиями. Ермолов пишет, что у него нет достаточных сил противопоставить им и что не ручается за сохранение края, если ему не пришлют в подкрепление двух пехотных и одной кавалерийской дивизий. Император желает, чтобы вы ехали на Кавказ командовать войсками, ибо силы персиян должны быть преувеличены, и его величество после такого донесения не верит Ермолову.