Не ожидая ничего подобного, Паскевич не без удивления выслушал сказанное начальником главного штаба. Последний продолжил:
– Покойный император Александр Павлович также был недоволен Ермоловым и хотел вместо него назначить Рудзевича. Поступки Ермолова самоуправны, и в то же время войска распущены и в дурном состоянии; дисциплина потеряна, воровство необыкновенное; люди за несколько лет не удовлетворены и во всем нуждаются, материальная часть в запущении и проч. Он действительно не может там оставаться.
– Как же я поеду на Кавказ, – спрашивал Паскевич, – когда Ермолов там? Что я буду делать и в чем могу помочь дурному положению дел, когда там нет сил? К тому же я болен и не выдержу тамошнего климата, который мне известен.
– Государь этого желает, – отвечал Дибич, – и надеется, что вы не откажетесь; впрочем, завтра вы сами будете у государя.
На другой день Паскевич был позван в кабинет.
– Я знаю, – говорил император Николай, – что ты не хочешь ехать на Кавказ – мне Дибич все рассказал; но я тебя прошу, сделай это для меня.
Паскевич повторил все сказанное Дибичу накануне.
– Я буду, – прибавил он, – в подчинении у Ермолова, а потому не могу сделать никакого распоряжения и отвечать за него.
На это император, между прочим, сказал Паскевичу:
– Ты говоришь о затруднениях от Ермолова: я ему посылаю указы, чтобы он без совещания с тобою не предпринимал никаких распоряжений военных, а тебе даю особый указ о смене его в случае умышленного противодействия или неисполнения моих указов о совместном с тобою действии.
Указ этот, по словам Паскевича, его величество тут же собственноручно написал и ему отдал, так что и Дибич о нем не знал. Не считая более возможным противиться желанию государя, И.Ф. Паскевич принял предложение. Дибич, как казалось, радовался, что Ермолову показано недоверие, и при свиданиях с Паскевичем много говорил ему о действиях Алексея Петровича, разумеется дурных.
Одновременно с назначением Паскевича император Николай писал Ермолову[882]: «Я посылаю вам двух известных генералов: генерал-адъютанта Паскевича и генерал-майора Дениса Давыдова. Первый, мой бывший начальник, пользуется всею моею доверенностью; он лично может вам объяснить все, что, по краткости времени и по безызвестности, не могу я вам письменно приказать. Назначив его командующим под вами войсками, дал я вам отличнейшего сотрудника, который выполнит всегда все ему делаемые поручения с должным усердием и понятливостью. Я желаю, чтобы он, с вашего разрешения, сообщал мне все, что от вас поручено будет давать знать, что и прошу делать как наичаще».
В рескриптах, подписанных на следующий день[883], государь сообщал Ермолову, что поручает Паскевичу командование войсками под главным его начальством, а во втором, что хотя, на основании учреждения о большой действующей армии, в случае болезни или отсутствия главнокомандующего, на его место заступает начальник штаба, но что, в таком случае, он поручает ему вверить начальство над корпусом генерал-адъютанту Паскевичу.
Получив все эти распоряжения за несколько только дней до прибытия Паскевича, Алексей Петрович Ермолов не мог не понять причины такого назначения и, как человек в высшей степени честолюбивый, не мог отнестись к этому хладнокровно. Появление постороннего лица, и притом пользующегося полным доверием государя, было, конечно, ему весьма неприятно и неизбежно должно было отразиться на первой встрече, в особенности у Ермолова, вообще не привыкшего стесняться ни в своих выражениях, ни поступках. Ему, конечно, было еще более неприятно и потому, что посылка в Тифлис Паскевича случилась именно в такое время, которое можно было считать критическим, когда персияне, не встречая препятствий, все подвигались вперед и заняли город Елисаветполь с его округом.
Дело это происходило так. По получении известия о вероломном вторжении неприятеля в наши границы Ермолов приказал окружному начальнику Елисаветпольского уезда Симонову, чтобы он немедленно вывел из тамошней крепости в Тифлис малочисленный гарнизон и доставил бы туда же денежную казну и дела. Главнокомандующий вызван был на такую меру сколько в предупреждение очевидной опасности от нападения персиян, столько же из желания не подвергать наши слабые силы нечаянному нападению жителей-татар в случае их возмущения. Последнего можно было ожидать почти наверное, ввиду существовавшего уже волнения.
Приступая к исполнению распоряжения Ермолова и желая предварительно сосредоточить войска, Симонов вызвал к себе две роты, стоявшие в Зурнабаде, но они не успели прибыть, как в городе вспыхнуло восстание.
27 июля, когда татары узнали о скором оставлении города русскими войсками, они вооружились поголовно саблями и кинжалами, ворвались в крепость и направились прямо к острогу, для освобождения заключенных. Одна часть мятежников бросилась на караул, защищавший доступ к тюрьме, а другая стала бросать в окна кинжалы и, таким путем, снабдила преступников оружием. Они легко разбили двери и запоры острога и устремились на караул с тыла. Семь человек солдат было убито, а остальные переранены. Затем мятежники напали на отряд, под прикрытием которого было отправлено казначейство, и успели отбить несколько тюков медных денег. В самом городе, в ночь с 27-го на 28-е число, многие русские были вырезаны; убиты: частный пристав, штабс-капитан Васильев, артиллерии прапорщик Харченко и несколько чиновников; все дела присутственных мест остались в руках возмутившихся и были потом сожжены ими[884].
Среди самого разгара восстания к Елисаветполю подходили две роты, вызванные из Зурнабада. Начальник отряда, капитан Шнитников, выслал вперед поручика Габаева, с 12 казаками, предупредить Симонова о прибытии рот, но встретившиеся на пути армяне объявили Габаеву о возмущении татар и советовали ему возвратиться назад. Желая, однако же, лично удостовериться в том, что происходило в городе, Габаев въехал в улицу и был тотчас же окружен татарами и захвачен в плен вместе с казаками.
Не ожидая возвращения Габаева, капитан Шнитников подошел к городу и был встречен депутациею от татар, которая заявила, что готова пропустить роты, но с условием, чтобы весь русский обоз был оставлен в их пользу. Шнитников отверг предложение и двинулся вперед; но едва вошел он в улицы, как засевшие в домах татары встретили его сильным огнем. При помощи штыков и картечного огня отряд пробивался на тифлисскую дорогу, причем потерял одного офицера смертельно раненным и 30 человек нижних чинов убитыми. Положение Шнитникова было критическое, но в это время прибыл в отряд Габаев, освобожденный армянами. Уроженец Елисаветполя, отлично знавший расположение городских улиц, Габаев повернул роты в сторону и провел отряд такими улицами, в которых возмутители не успели устроить засады.
С уходом Шнитникова татары остались полными хозяевами города, а вслед за тем он был занят персиянами, распространившими свои грабежи на всю окрестность. Находившиеся вблизи Елисаветполя немецкие колонии были разграблены, причем жители Анненфельдской колонии успели бежать в Тифлис, а Еленендорфской – укрылись в домах армян в самом Елисаветполе. Неприятель выдвинул часть своей конницы в Шамшадальскую дистанцию и присоединил к своему ополчению до 2000 вооруженных жителей.
С этим отрядом прибыла и часть конницы из Эривани для сопровождения в Грузию царевича Александра, посылаемого для возмущения Кахетии. Для прикрытия последней был сформирован, под начальством генерала князя Мадатова, особый отряд из 8⅓ батальонов пехоты, с 14 орудиями, и слабосильного полка казаков[885]. Назначение этого отряда, расположенного на р. Акстафе, было удерживать жителей Казахской дистанции от возмущения, а персиян и возмутившихся уже татар Елисаветпольского округа от вторжения в Грузию.
До прибытия подкреплений с Кавказской линии князю Мадатову приказано было ограничиться одною обороною и, в случае наступления значительных сил неприятеля, отойти в Борчалинскую дистанцию, за так называемый Красный мост и, оставив его перед собою, ожидать прибытия из Тифлиса главнокомандующего с войсками.
«При всей надежде, – писал Ермолов князю Мадатову[886], – на бдительность вашего сиятельства, я не могу не подтвердить вам, что осторожность необходима, что, сколько робким ни замечен неприятель, презирать его не должно; что гораздо полезнее противопоставить неприятелю соединенные силы для большей верности в успехе, нежели подвергнуться опасности действовать силами недостаточными из тщеславия противоборствовать сильнейшему».
Спустя несколько дней на усиление отряда князя Мадатова были отправлены грузинская конная милиция и 400 человек осетин. Осетины были прекрасные стрелки, но, по бедности, не могли содержать себя, и потому Ермолов приказал выдавать им содержание от казны, присовокупляя, что грузинская милиция имеет собственное продовольствие[887]. Не полагаясь на стойкость милиции и способность ее к разведывательной службе, князь Мадатов просил прислать ему хотя немного казаков, так как лошади находившегося в отряде полка Костина были в дурном состоянии. «Конницы у нас, – отвечал Ермолов[888], – как вы знаете, вовсе нет, а то малое число казаков, которых мы употребляем, я полагал для одних пикетов, охраняющих спокойствие лагеря; но знал, что они преследовать неприятеля не в состоянии и по малочисленности, и по качеству лошадей, которых кормят они на счет жителей, не заботясь об их разорении».
Хотя авангардное положение отряда князя Мадатова и требовало, прежде других, снабжения его всем необходимым, но Ермолов не находил возможным усилить его кавалерию. Главнокомандующий не изменял своих убеждений и находил, что наступление возможно только с водворением хотя некоторого спокойствия в находящихся на наших флангах мусульманских провинциях, а такое спокойствие далеко еще не было восстановлено.