По словам Дибича, Ермолов отвечал, «что он признает себя ныне виновным, что после Елисаветпольского сражения не решился идти к Тавризу, но причиною тому было: малые потери персиян, опасение, что шах подкрепит на Араксе Аббас-Мирзу и тогда переход через эту реку, не усмирив прежде Ширван, Шеку и джарцев, был бы опасен.
Алексей Петрович уверял, что к первым числам апреля будет иметь продовольствия на два месяца и достаточные средства для его подвоза, и ручается головою, что прежде наступления знойного времени займет ханства Эриванское и Нахичеванское до р. Аракса. Дибич говорил, что опыты предыдущих кампаний убеждают, что не персидское оружие нам страшно, но голод, который мы можем испытать при наступательных действиях, и потому важно занять немедленно Эриванское ханство, чтобы не дозволить персиянам уничтожить и те незначительные средства продовольствия, которые мы можем найти в армянских селениях. Признавая мысль эту справедливою, Ермолов просил, однако ж, решение этого вопроса отложить до более подробного обсуждения плана и представления им тех средств, которые он имеет и надеется иметь в будущем.
На вопрос об отношениях с Паскевичем Ермолов старался уклониться от ответа, но по настоянию Дибича принужден был высказаться. Алексей Петрович говорил, что Паскевич находится под влиянием других и чрезвычайно неровен с ним в сношениях; что он приехал, чтобы заступить место главного начальника в крае, но он, Ермолов, «привыкнув исполнять высочайшую волю, не мог решиться при приезде Паскевича сказаться больным, как бы, может быть, сделали на его месте другие»; что после того Паскевич стал требовать, чтобы ему были сообщаемы все бумаги и приказы, но Ермолов, руководствуясь словами рескрипта, в котором было сказано, что Паскевич будет доносить императору то, что сообщит ему главнокомандующий, «не почел себя в обязанности давать ему отчет в бумагах по управительной части». Отдавая справедливость способностям и добрым намерениям Паскевича, Ермолов был убежден, что, заподозрив чистосердечие в его поступках, Паскевич никогда не может быть с ним в хороших отношениях.
«Государь император, – говорил Дибич, – зная Паскевича более, нежели он мне известен, изволил поручить мне ручаться за него, что при деликатном обхождении он будет вернейшим помощником».
Ермолов повторил, что рад приезду его, надеется, что он разграничит их отношения, и уверен, что устроит так, что будет безобидно для звания его.
Отправившись на свою квартиру, Дибич был встречен почетным караулом «в отличном порядке» и всеми начальствующими лицами. «После первых приветствий с собранными офицерами, – доносил Дибич[1011], – в коих я нашел, сколько по виду судить можно, лица довольные и совершенное приличие, отпустив их и потом прочих собравшихся, остался наедине с генералом Паскевичем».
– Действительно ли все то правда, – спрашивал Дибич, – что вы писали про Ермолова в рапорте государю?
– Вы мне сами говорили о Ермолове, – отвечал обиженный Паскевич, – гораздо более, нежели я теперь писал о нем. Если государю угодно, я останусь служить здесь под командою всякого старшего меня генерала беспрекословно, но с Ермоловым оставаться не могу, – мне быть вместе с ним нельзя[1012].
Паскевич уверял Дибича, что не более как через неделю он убедится в фальшивости Ермолова и в неспособности, которую он показал как при военных действиях, так и при управлении войсками и краем. Вообще Паскевич был недоволен первым приемом начальника Главного штаба. «Барон Дибич, – рассказывал он впоследствии, – явился в Тифлис в виде посредника между нами. Такова была по крайней мере явная цель его приезда; тайная же его цель, цель собственная, казалось, была другая. Будучи начальником главного штаба и потому распоряжаясь именем государя, он во все входил в Тифлисе и потом сделал донесение о наших отношениях с генералом Ермоловым и о положении дел в крае в таком виде, что император поставлен был в затруднение знать истину и разгадать, что Дибич хочет сказать. Казалось, он давал разуметь, что он один только может вести успешно дела за Кавказом, и что без него они не пойдут»[1013].
Другими словами, Паскевич намекал, что Дибич хотел сам заступить место Ермолова и вести победоносную войну с персиянами. Так это или нет, но, прежде чем получить желаемое назначение, барон Иван Иванович старался исполнить поручение государя и разузнать, что делается в крае.
В Тифлисе он осмотрел батальон Херсонского гренадерского полка, батальон 7-го карабинерного, две роты 41-го, две роты 44-го егерских и роту 8-го пионерного батальона. Он нашел вид людей хорошим, а в особенности унтер-офицеров Херсонского полка. «Штаб– и обер-офицеры, – доносил Дибич[1014], – вообще своим приличным наружным видом и тем, что у развода заметить можно, превзошли мое ожидание». Одежда была найдена новая и чистая, но сшитая без щегольства; амуниция прочная, но дурно пригнанная. Все это, конечно, было далеко от характеристики, сделанной войскам Паскевичем, уверявшим, что каковы были войска в его отряде, таковы и во всем корпусе. Между тем Дибич объяснил плохое состояние фронтовой выправки в действующем отряде более беспристрастно, как следовало бы сделать это и Паскевичу.
«Все новые хорошие здания (в Тифлисе), – писал начальник Главного штаба, – построены во время управления генерала Ермолова военнорабочими. Сии работы и построение полковых штабов можно полагать из главнейших причин совершенного упущения фронтовой части; они имели также влияние на беспорядки в одежде и амуниции действующих войск прошедшей кампании, ибо команды наряжались без должного порядка, сообразно составу войск, и посылались в старой амуниции и в ветхих мундирах[1015], и, не возвращаясь в свои штаб-квартиры, выступили прямо в поход в самом жалком положении».
Желая ближе ознакомиться с положением дел, Дибич расспрашивал генерал-адъютанта Бенкендорфа 2-го и флигель-адъютанта князя Долгорукого. Первый повторил то же, что писал брату, с прибавлением, что общественное мнение будто бы настолько сильно против Ермолова, что он никак не может оставаться начальником края.
Князь Долгорукий был более беспристрастным и более солидным по своему мнению. Он говорил, что примирение Ермолова с Паскевичем невозможно, «но что в сем не причиною вражда первого против последнего, но более чрезвычайная чувствительность генерала Паскевича и хитрое действие одного поручика из армян (Карганова), служащего у Паскевича переводчиком». На вопросы Дибича о злоупотреблениях в администрации и о рассказах самого Ермолова князь Долгорукий отвечал, что злоупотребления, конечно, существуют, но преувеличены молвою; что относительно неосторожных слов Ермолова он решительно уверяет, что не только таковых никогда не слыхал, «но, напротив, заметил, что генерал Ермолов старается рассказывать доходящие здесь часто из С.-Петербурга выгодные слухи и анекдоты».
В последующих донесениях Дибич уклонялся от прямого оправдания или обвинения Ермолова. Начальник Главного штаба не сомневался в том, что Алексей Петрович сделал весьма значительные ошибки в прошлую кампанию, но не был уверен, что они были умышленны, а скорее произошли от неточных сведений о силе и свойствах (?) неприятеля и от излишней боязни дальнейшего распространения бунта в мусульманских провинциях. Строгое обхождение генерала Ермолова, говорил Дибич, восстановило против него дворянство, ханов и беков, но, быть может, оно имеет полезные последствия для рабочего населения и несомненно хорошее влияние на скорое покорение взбунтовавшихся и на умы беспокойных; установление низких цен на продукты также восстановило против главнокомандующего помещиков и купцов, но распоряжение это сделано исключительно в пользу казны.
«Равномерно, – доносил Дибич[1016], – заслуживает строгое порицание послабление его по экономической части полков и по употреблению в работу нижних воинских чинов, хотя нельзя сказать, чтобы приметно было малейшее дурное влияние на дисциплину и на дух войск, которые по всему, что я до сих пор видел, кажутся нимало не упущенными (я тут не говорю о фронтовой и гарнизонной службе, которые, конечно, требуют прилежного занятия)». Подробные инспекторские смотры были невозможны по разбросанности частей, употреблению войск на работы по частям и выступлению оных прямо с работ в поход против неприятеля. Все это могло иметь влияние на ослабление фронтовой части, но «упущения дисциплины я нигде не заметил», говорит Дибич[1017].
Имея полномочие в случае нужды объявить увольнение Ермолова, генерал-адъютант Дибич остановился, однако же, решением этого вопроса ввиду признаваемых им неудобств замены его генералом Паскевичем.
«Интриги и дух партий в здешнем крае между жителями, – писал Дибич[1018], – особенно армянскими, превышают прежнее ожидание мое. Перемена в начальнике откроет им полную надежду, ибо те самые причины, кои служат основанием разных злоупотреблений от властолюбия генерала Ермолова и не ограниченное законным ходом послабление против чиновников русских, удержали всех здешних в повиновении и страхе.
Генерал Паскевич с характером благородным, но чрезвычайно чувствительным соединяет недоверчивость страстную с большим доверием к тем, кои представляются ему водимыми подобными собственными его благородными чувствами. С сим характером, по мнению моему, он может подвергаться действиям сих интриг, кои завалят его доносами и делами тем более, что нынешнее положение обратило на него взоры всех справедливых и несправедливых неприятелей генерала Ермолова, и что он никогда не управлял гражданскою частью».