Только теперь Ртищев узнал о прямых переговорах Александра с Петербургом, и распоряжения министра иностранных дел показались ему обидными.
«Сколь ни велика чрезвычайность сего случая, – доносил он[241], – и сколь ни вредное может иметь влияние на дела здешнего края известность, что предметы подобной важности, сопряженные с политическими видами здешнего правительства в отношении к разным державам и народам, сопредельным Грузии, могут быть поручаемы к исполнению частным чиновникам, мимо главного здесь местного начальства, но я, имея в предмете единую священную волю вашего императорского величества, немедленно обратил к царевичу Александру армянина Мадатова».
Ртищев отвечал Александру, что готов пропустить его посланных в Персию, но в душе был убежден, что царевич не имеет вовсе намерения выехать в Россию. Об этом тянулись переговоры уже более шести лет почти беспрерывно, и Александр то выражал свое желание покориться, то отказывался от него. Он требовал, чтобы в случае его покорности был оставлен в Грузии на всегдашнее пребывание, чтобы ему дан был приличный удел, были предоставлены все почесть и уважение, приличные его званию, и, наконец, чтобы для удостоверения в исполнении его желаний был бы прислан к нему один из важных русских чиновников.
Выбор царевича всегда падал или на одного из известных генералов, или на правителя канцелярии главнокомандующего, т. е. на таких лиц, задержание которых в горах обеспечивало положение самого Александра. Ему хотелось «заманить к себе в горы и задержать у дикого народа таких чиновников, кои по званию и заслугам своим могли, по мнению их, быть верными заложниками в безопасности самого царевича и в том, что войска российские в таком случае не предпримут наказания сих народов открытою силою». Последнее обстоятельство было особенно важно для царевича: будучи кругом должен, он жил в Дагестане из милости, и, чтобы обеспечить свою безопасность, он хотел получить от России то же, что и от Персии, задержавшей депутатов анцухского народа, посланных Александром под предлогом просьбы о помощи. Депутаты были люди из лучших фамилий, пользовавшиеся уважением населения, и, будучи задержаны тегеранским двором, служили залогом спокойного и безопасного пребывания царевича в Анцухе. Все эти поступки Александра убеждали Ртищева, что в действительности царевич не имеет намерения покориться русскому правительству, что он служит двум богам и что для склонения его на нашу сторону, надо много умения, такта, а главное, чтобы лицо, которому поручено будет вести переговоры, пользовалось известностью и общим уважением.
«Прапорщик Карганов же, – доносил главнокомандующий[242], – сверх молодости своей и легкомыслия, известен всей Грузии по дурному поведению и нравственности самой развращенной, неоднократно подвергавшей его уголовному суду, церковным покаяниям и дошедший наконец до такого к нему презрения, что самые грузины убегают обхождения с ним, а благородное общество князей прошлого года, при дворянских выборах, запретило ему в полном собрании подавать свой голос и участвовать в баллотировании. Сих-то свойств человек, потерянный в своем отечестве, испросив от правительства письменный вид на отъезд в С.-Петербург по своим делам, принимает на себя в губерниях, им проезжаемых, ложное название чиновника, принадлежащего к штату главнокомандующего в Грузии и от него отправленного с важными делами, именуется достоинством поручика, как я усматриваю сие из сообщенного его ко мне рапорта, вероятно присвоенным им ложным же образом, потому что он не оказал еще никакой заслуги, за которую мог бы получить столь важное награждение, и, явясь перед министерством, находит такое к себе внимание, что на него возлагается весьма важная порученность».
Такой человек, конечно, не мог с успехом исполнить возложенного на него поручения, и во второй половине сентября 1816 г. армяне Мадатов и Бастамов прибыли в Тифлис с письмом царевича, в котором тот писал главнокомандующему, что отправляет с ними своих людей в Персию. Людей этих, однако же, не было, и на вопрос Ртищева, где же они, Мадатов и Бастамов отвечали, что посланных с ними царевич вернул обратно, ввиду распущенного Каргановым слуха, что они будут схвачены и отправлены в Сибирь. Они добавили при этом, что царевич недоволен Каргановым за то, что он передал ему не все деньги, посланные генерал-майором Дельпоццо, и что значительную часть их он промотал.
Через три дня явился к Ртищеву бежавший из свиты Александра имеретинский дворянин Семен Мачавариани и представил ему рапорт Карганова. Последний доносил, что он находится под строгим арестом у анцухских лезгин за то будто бы, что писал правителю канцелярии главнокомандующего Могилевскому о нечистосердечии, коварстве и намерении царевича пробраться в Персию тайными путями. По словам Карганова, письмо это он передал своему товарищу Мадатову, а тот представил его Александру и тем навлек на него гнев царевича. На самом деле Александр был недоволен и возмущен тем, что Карганов утаил часть денег, присланных ему от русского правительства, о чем и сообщил Дельпоццо.
«Ныне долгом себе поставляю сим объяснить, – писал царевич генерал-майору Дельпоццо[243], – все мои обстоятельства с самого начала и до днесь. В 1815 г. получил я письмо от главнокомандующего в Грузии, г. Ртищева, коим приглашал он меня вступить в покровительство великого монарха, всегда мною желаемое душевно. В ответ на письмо Ртищева отправил я к нему верного мне дворянина Георгия Бастамова с объявлением того желания моего, дабы удостовериться в условии, на каком можно было мне выехать в Россию, но Ртищев на то ничего не отвечал и дворянина того к высочайшему двору не пропустил с просьбою моею на имя государя императора и с письмом к гр. Нессельроде. Верный оный Бастамов, увидя себя в таком положении, искал способа как-нибудь просьбу мою доставить в С.-Петербург гр. Нессельроде. В сем случае нашел он Ивана Карганова, отправлявшегося в Петербург, и дал ему те просьбы мои с тем, чтобы он представил их к гр. Нессельроде и испросил бы позволения ему, Бастамову, мною уполномоченному, приехать туда же, а до приезда его Карганову быть в Петербурге. Напротив того, Карганов выдумал от себя разные пустые слова и объявил их министру гр. Нессельроде от моего имени. Уверяю ваше превосходительство, что Карганов от меня ни слова не слыхал и никакого дела я ему не поручал, да и в глаза его не видывал, а уполномочен мною во всем Бастамов, а не Карганов.
Ныне же, как открылись непозволительные его поступки, я хотел наказать его за оные достойно, но из уважения к высочайшему двору, яко посланного к оному, не наказал; однако отрешил его от всех дел моих и лишил доверенности, почему и вас покорнейше прошу так же с ним поступить, а притом и написать гр. Нессельроде, чтобы он также его отрешил и не имел бы к нему никакого доверия, ибо Карганов не только от дел наших исключения достоин, но и от службы государевой.
Ныне, имея письма государя императора и гр. Нессельроде, я совсем готов выехать в Россию, только ожидаю оставшихся в Персии людей моей свиты, послать за коими просил я позволения Ртищева и, получив оное, отправил за ними моего человека, коего вскоре сюда ожидаю с ними. Сверх сего, желая оказать усердие мое, привлек старанием моим всех андухцев к добровольному повиновению государю императору, как прежде они повиновались царям грузинским. Они писали письмо Ртищеву, а другое к вашему превосходительству на случай буде г. Ртищев не уважит письма их, то чтоб вы представили его куда следует. Кроме того, если благоугодно будет государю императору дать мне волю и способ, то могу и весь Дагестан привесть к добровольному повиновению государю императору».
Это письмо царевича и заявление Мачавариани, что Бастамов и Мадатов на животворящем кресте, носимом Александром на шее, присягали служить ему верно, убедили Ртищева, что они люди подозрительные, точно так же, как и Карганов. Устроив за ними секретный надзор, главнокомандующий скоро узнал, что Бастамов и Мадатов были подосланы разведать: 1) сохранятся ли мирные отношения России с Персиею; 2) известно ли главнокомандующему, что персидское правительство прислало царевичу тысячу червонцев для расплаты с анцухцами, и 3) выманить у русского правительства еще тысячу червонцев, которые было поручено Бастамову выпросить у генерал-майора Дельпоццо.
По получении всех этих сведений Ртищев принял меры, чтобы Александр не мог пробраться в Персию, и писал анцухцам, что они тогда только могут рассчитывать на прощение, когда убедят царевича ехать в Кизляр; но если они его упустят, то сила русского оружие превратит в прах их жилища и покарает их самих и их семейства[244]. Тем не менее царевич не ехал в Кизляр и писал генерал-майору Дельпоццо, что причиною тому ожидание прибытия в Грузию назначенного вместо Ртищева нового главнокомандующего, генерал-лейтенанта Ермолова.
Глава 9
Алексей Петрович Ермолов при назначении его на Кавказ
Находясь в отпуску и живя в г. Орле с родными, А.П. Ермолов в конце апреля 1816 г. получил приказание прибыть в Петербург, где ему было объявлено желание государя назначить его главнокомандующим на Кавказ и чрезвычайным послом в Персию. Не без удовольствия и улыбки принято было им это известие: он видел в нем удовлетворение своего самолюбия.
– Я бы не поверил, – говорил ему при свидании император Александр I, – что ты можешь желать этого назначения, если бы не предстали свидетели: граф Аракчеев и князь Волконский, ручавшиеся, что оно согласно с твоим намерением.
И правда, Алексей Петрович доволен был, как нельзя более, таким вниманием к нему императора. Он призван быть руководителем в той стране, в которой так давно стремились все его желания, прежде всякой надежды на возможность их осуществления. Он там, где, несмотря на все трудности, «на недостаток познания о земле, на предметы многоразличные» и для него совершенно новые, он видел все-таки, что при усердии и доброй воле мог быть полезным для горячо любимого им отечества и народа, вверенного его управлению.