Сир Гор Узелей уверял, что необходимо поторопиться скреплением дружественных связей, так как ему известно, что посланный Наполеоном г. Жобер уже прибыл в Константинополь и нет сомнения, что имеет виды и на Персию, для восстановления ее против России. Ссылаясь на доверенность к нему шаха, Узелей не прочь был бы явиться и здесь посредником, но не получил на это никакого намека. Петербургский кабинет хорошо понимал, что Англия всеми мерами старалась сохранить свое влияние на шаха, чтобы отвлечь нас от торговли с Индиею через Персию, «ибо, конечно, – писал Вейдемейер[287],– сент-джеймский кабинет не предвидит невозможности в проходе туда через области персидские». По этой причине Англия сначала употребляла все средства, чтобы помешать заключению мира, но когда произошло восстание в Хорасане и Туркмении, сир Гор Узелей, опасаясь за целость Персии, явился посредником в примирении с Россиею, убедив шаха сделать уступки, и обещал возвратить уступленные провинции посредством переговоров в Петербурге. Переговоры эти затянулись на неопределенное время; Узел ею оставаться долго в столице России было невозможно, и потому, по взаимному совещанию трех лиц, лорд Вальполь составил от имени Абуль-Хасан-хана письмо к императору Александру, в котором излагалась просьба и необходимость персидскому послу отправиться в главную квартиру государя.
«Четырнадцать уже месяцев, – писал Мирза-Абуль-Хасан-хан, – как я выехал из Тегерана и по отсутствию вашего величества из Петербурга зимовал в Москве. Теперь около трех месяцев нахожусь в Петербурге. Во всю мою дорогу я был принят очень дружелюбно и надеюсь, что и всегда так принят буду, о чем я и писал своему государю. В ответ на сие шах пишет, что видит из моего письма, что я живу весело, но не видит никакого окончания дел, мне порученных. Ныне я очень опасаюсь и не смею после такого долгого времени написать шаху, что вы, государь, не здесь, ибо он этому не поверит, потому что в Азии никогда государи из своих государств не отлучаются и никогда не уверятся в том, что государь может оставить свое государство на несколько лет, а между тем все дела могут течь покойно и благополучно.
«Находясь чрез сие в большой опасности относительно даже моей жизни, я прибегаю к великодушию вашего величества: дозвольте мне с двумя или тремя служителями отправиться по почте к местопребыванию вашего величества. А ежели сие невозможно, то прошу вас, государь, о другой еще милости, а именно: оставить (уступить) Персии несколько пограничных мест, в которых никакой пользы, кроме больших убытков, для России нет. Если по врожденному вашему великодушию и милосердию, вам угодно оказать нам сию величайшую милость, то успокойте и осчастливьте меня, государь, несколькими строками, для сообщения шаху. Сие великое монаршее благодеяние обрадует всю Персию, и шах, смотря на оное, простит мою медлительность. Сир Гор Узелей в бытность свою здесь часто обнадеживал меня в рассуждении вашего милосердия. Теперь он уехал; я один, без знакомых, без друзей, и много беспокоюсь и страшусь гнева шаха. Вся моя надежда на ваше великодушие и милость Бога, который да даст вам силу победить ваших врагов, о чем мы твердим в наших молитвах».
Император Александр не изъявил согласия на новое путешествие Абуль-Хасан-хана, но обещал по возвращении заняться с особенным вниманием возложенным на посла поручением.
«По прибытии в Париж, – отвечал император Абуль-Хасан-хану[288], – получил я через генерал-майора Лисаневича письмо ваше. Усмотри из оного беспокойствие ваше насчет встретившихся и невольных с вашей стороны остановок в окончании возложенных на вас поручений, я искренно сожалею, что обстоятельства, столь важные для блага целого мира, продолжили отсутствие мое из России долее, нежели я сие первоначально полагать мог. Вернейшее доказательство, какое вы представить можете вашему государю для удостоверения его в отсутствии моем, есть письмо сие, писанное к вам из Парижа, и из коего известится его величество о происшествиях, не допустивших меня до сих пор заняться делом вам вверенным с тем вниманием, каковое он заслуживает, и окончить оное к взаимному моему и персидского шаха удовольствию. Я надеюсь с помощью Всевышнего достигнуть здесь в непродолжительном времени предмета моих попечений и возвратиться в пределы моей империи, а потому и не приглашая вас к прибытию сюда, возлагаю между тем на вас удостоверить от имени моего его величество персидского шаха в искреннем желании моем утвердить вящше и вящше связи дружбы и доброго соседства, столь счастливо между обоими государствами восстановленные».
Мирза-Абуль-Хасан-хан был чрезвычайно обрадован получением рескрипта, прикладывал его, по персидскому обычаю, к голове, несколько раз заставлял себе читать и объявил, что немедленно отправит его шаху с присланным к нему из Персии курьером[289].
По возвращении императора в Петербург и не дожидаясь церемонии въезда посла в столицу, Абуль-Хасан-хан, в день рождения государя, 12 декабря, приглашен был на бал, где был принят с особым монаршим вниманием. 20 декабря персидский посол имел торжественный въезд в столицу, а 22-го числа был на публичной аудиенции у его величества и у всей императорской фамилии.
В этот день обыкновенный дворцовый караул был увеличен двумя батальонами, из коих один поставлен в сенях, ведущих к лестнице; в прихожих комнатах, по которым приходилось проходить послу, были поставлены шпалерами взводы от полков гвардейской кавалерии. Во дворце были собраны все придворные кавалеры, особы первых пяти классов, гвардии штаб– и обер-офицеры.
Входя в аудиенц-залу, Абуль-Хасан-хан сделал первый поклон, посредине комнаты – второй и, наконец, третий, остановившись перед императором Александром I.
– Всемилостивейший государь! – произнес он по-персидски. – При изъявлении подобающего благоговения да позволено будет покорнейше донести, что как в прежние времена между двумя высочайшими державами – Всероссийскою империею и Персидским государством – неприязни и вражды не было, а коварства, поколебавшие на некоторое время столь счастливо существовавшую между ними взаимную дружбу, ныне Божиего милостию и стараниями споспешествовавших к тому с обеих сторон достойных людей совершенно истреблены, так что после бурной осени неприятностей настала вожделенная весна дружелюбного сношения, и прочная связь доброго согласия снова восстановилась: то я усерднейше Господа Бога молю, да счастливый сей мир, предзнаменуя и вмещая в себе все возможные блага, сохранится ненарушимо и непоколебимо навсегда. Слава Всевышнему, что сильною рукою и неутомимым постоянством вашего величества сокрушен и истреблен толико до сего страшный Наполеон. Неусыпным попечением твоим, великий государь, восстановлена всемирная тишина, и род человеческий, успокоясь под сению покрова твоего, будет благодарен тебе во веки веков, бессмертная слава твоя затмит славу Александра древнего.
По прочтении этой речи по-русски посол поднес грамоту шаха, которую принял управляющий Министерством иностранных дел и от имени императора отвечал Абуль-Хасан-хану.
– После всех усилий, – сказал он, – употребленных всемилостивейшим государем для безопасности его империи и для восстановления всеобщего спокойствия, усилий, кои Всевышнему промыслу благоугодно было увенчать полным и вожделеннейшим успехом, его императорское величество, помышляя единственно о пользах и благе своих подданных, приемлет с истинным удовольствием приносимые вами, превосходительный посол, уверения в дружбе его величества шаха Персидского. Государь император повелел мне уверить вас в искреннем своем желании сохранить доброе согласие, столь счастливо восстановленное между обоими государствами, и в твердом своем намерении споспешествовать в вящшему утверждению взаимной дружбы. Его императорское величество равномерно поручить мне изволил объявить вам особенное свое удовольствие, что его шахову величеству угодно было избрать вас для засвидетельствования дружелюбных его чувств и расположения.
По окончании этой речи посол представил подарки, и аудиенция была окончена.
Наступили Святки. Абуль-Хасан-хан жил в Петербурге праздно и весело, а 20 января 1816 г. подал графу Нессельроде записку, в которой изложил цель своего прибытия и желания шаха. Ссылаясь на краткость трактата, посол выражал уверенность, что трактат этот будет заменен другим, более подробным, который определит взаимные границы, и что он будет иметь возможность видоизменить некоторые параграфы, согласно с желанием шаха. Хасан-хан домогался, чтобы русское правительство, оставив за собою только Дагестан и Грузию, возвратило обратно Персии все земли, уступленные по Гюлистанскому трактату, или часть их за денежное вознаграждение. «Шах, – писал Абуль-Хасан[290], – полагаясь вполне на известную всем доброту и великодушие императора, убежден, что не получит отказа в просьбах, столь ничтожных в сравнении с величием души государя. Исполнение желаний шаха упрочит дружбу между двумя державами, и слава его величества, распространившись по всему свету, приобретет еще более блеска».
Домогательства посла о возвращении Персии за деньги всех уступленных земель было более чем странно и не могло быть исполнено, но при дальнейших переговорах оказалось, что Абуль-Хасан-хан руководствовался правилом: проси как можно более – получишь желаемое. Спустя несколько дней он ограничил свои желания и заявил, что Персия считала бы себя счастливою и вполне удовлетворенною, если бы ей были уступлены ханства: Талышинское, Карабагское и Ганжинское. Хотя это последнее желание видоизменяло вопрос и облегчало переговоры, тем не менее граф Нессельроде счел необходимым напомнить Абуль-Хасан-хану, что не Россия подала повод к последней войне и что, перенося свое оружие за Кавказ, она не имела никаких завоевательных видов, но была вынуждена необходимостью сохранить землю (Грузию), с давних лет вверившую себя ее покровительству, и защитить единоверный народ от нападения Ага-Магомет-хана, угрожавшего оному совершенною гибелью. После смерти Ага-Магомет-хана и вследствие бывшего в Персии междуцарствия многие области, присоединение которых к России шах признал последним договором, добровольно поступили в ее подданство. Талышинское ханство также с