Предоставленная по трактатам неограниченная власть ханам была причиною того, что вопрос о лучшем гражданском устройстве их владений затягивался на долгое и, можно сказать, на неопределенное время.
Князь Цицианов, при недостатке боевых средств и будучи окружен внешними и внутренними неприятелями, принужден был присоединить ханства к России при помощи трактатов. Необходимость вырвала у него в пользу ханов условия снисходительные, которые впоследствии оказались столь же противными нашим интересам, сколько обременительными и для самого туземного населения. Хан управлял подвластным ему народом с неограниченною властью, и хотя не имел права казнить смертью, но мучить и истязать своих подвластных ему никто не запрещал. Ханское достоинство было наследственным, и русское правление в ханствах могло быть введено не иначе как по прекращении наследственной линии или измены. К сожалению, до назначения Ермолова даже и измена не служила достаточным основанием для уничтожения ханской власти. Так, после измены Ибраим-хана Карабагского граф Гудович утвердил в ханском достоинстве сына его Мехти-Кули-хана, человека весьма нерасположенного к России, но до времени скрывавшего истинные свои чувства. С изменою шекинского Селим-хана в богатом его владении введено было сначала русское управление, но потом тот же граф Гудович, без всякой надобности и опутанный интригою, вызвал из Персии Джафар-Кули-хана Хойского, утвердил его ханом с нисходящим потомством и таким образом дал все средства к тому, чтобы не только он до своей смерти мог грабить народ, но и впоследствии передать управление своему сыну Измаил-паше, утвержденному в звании шекинского хана генералом Ртищевым. Измаил был бичом для своих подвластных, и едва только Ермолов прибыл в Тифлис, как был завален жалобами шекинцев на бесчеловечные и жестокие поступки хана. Все способы грабежа и притеснения подданных, все роды истязаний, которые только можно придумать, были применяемы ханом над лицами, им преследуемыми часто из одного каприза или из желания наживы. Из множества примеров достаточно привести один, хорошо характеризующий жестокость Измаил-хана.
В 1816 г. в селении Ханабади был убит семилетний сын муллы Абдуллы, причем мальчику нанесено было несколько ран кинжалом в грудь и перерезано горло. Подозрение в убийстве пало на трех евреев из селения Карабалдырь, и Измаил-хан приказал привести их в Дехнэ, куда и сам отправился. Там, в месте, назначенном для загона скота, обвиняемых били палками, клещами рвали у них носы, уши, щеки, грудь и, наконец, выбили зубы. Не довольствуясь этими истязаниями, Измаил-хан приказал выбитые зубы вколотить в головы. Евреи не признавались в убийстве и, страдая от мучений, сложили вину на евреев деревни Варташены. Хан тотчас же послал за оговоренными, и их было приведено 30 человек. Выбрав двух, Измаил подвергнул их точно таким же мучениям, а третьего заставлял признаться в убийстве или принять магометанство. Когда тот предпочел переменить религию, то его все-таки били палками, а затем той же участи подверглись и остальные 27 человек. Один из несчастных был взят в Нуху, там убит, и тело его брошено в крепостной ров. В Варташены были отправлены ханские слуги с приказанием избить жидов и завладеть их имуществом. Воля Измаила была исполнена в точности: еврейские дома были все ограблены, женщины изнасилованы, и ханские слуги, захватив до 34 280 рублей денег, много скота и других вещей, возвратились в Нуху. Главнокомандующий не мог оставить без внимания подобные поступки текинского владетеля и вынужден был обратиться к нему с словами угрозы.
«Господин генерал-майор хан текинский! – писал Ермолов[312]. – Едва приехал я сюда, как уже закидан просьбами на вас; не хочу верить я им без исследования, и приятно бы мне было, чтобы оные оказались несправедливыми, ибо в каждой из них описаны действия одному злонравному и жестокому человеку свойственные. Я поручил удостовериться о всем том чиновнику, заслуживающему веры. Если точно откроет он те же жестокости, которые делаемы по воле вашей, что могут доказать оторванные щипцами носы и уши, то я приказал всех таковых несчастных поместить в доме вашем до тех пор, как вы их удовлетворите. Чиновника вашего, который одного жителя бил палками до того, что он умер, и тело его брошено в ров, я приказал взять, и по учинении над ним суда он будет лишен жизни.
Советую вам, генерал-майор хан шекинский, быть осмотрительным в выборе чиновников, назначаемых для приведения в исполнение воли вашей; паче еще советую, чтобы воля ваша не была противна милосердию и великодушию государя, который управление ханством вверил вам совсем не в том намерении, чтоб народ, его населяющий, страдал во дни славного его царствования, и ручаюсь вам, что если я найду жалобы основательными, я научу вас лучше исполнять намерения всемилостивейшего вам государя».
Письмо это не изменило положения шекинцев и лишь заставило хана принять меры к сохранению, в случае нужды, своей личной свободы. Окруженный своими соотечественниками, выходцами из Хоя, ненавистными шекинцам, Измаил продолжал грабить и притеснять своих подвластных. Шекийцы видели одно спасение в защите главнокомандующего и посылали к нему жалобу за жалобою. «Если бы моря обратились в чернила, – говорили они, – деревья в перья, а люди в писарей, то не могут описать тех обид и бесчинств, какие причинили нам хойцы… Когда Джафар-Кули-хан (отец Измаила) с подвластными своими прибыл в Шеки, то Боже сохрани! – хойцы были с таким видом, что и диаволы от них отвращались: на спинах их по лоскуту рубища, ноги у них босы, на головах шапки 15 лет. В таком положении они были и еще сто тысяч раз хуже. Как скоро только живот их насытился хлебом, они, как хищные волки, напали на жизнь и имущество наши». Ханские любимцы и советники начали с того, что обобрали в Нухе ружья под предлогом, что на то есть воля русского императора. Обезоружив население, хойцы стали отбирать лошадей, катеров, дойных буйволиц и наложили новые подати на жителей. Население умоляло Ермолова избавить его от хана и беков и ввести русское правление. Главнокомандующий готов был прийти на помощь жителям, но удовлетворение их просьб откладывал до ближайшего и личного знакомства как с ханами, так и с образом их правления. Знакомство это должно было последовать в самом непродолжительном времени, так как прежде отъезда в Персию Ермолов должен был осмотреть вновь постановленные границы. С этою целью, вскоре после прибытия своего в Тифлис, он отправил обер-квартирмейстера Грузинского корпуса, полковника Иванова, в Талышинское ханство, а генерального штаба штабс-капитана Муравьева 2-го в Борчалинскую, Памбакскую, Шурагельскую, Шамшадильскую и Казахскую дистанции. Сам же Алексей Петрович намерен был осмотреть Елисаветпольскую область, Карабагское и другие ханства: но масса вопросов и дел, решение которых зависело от личного присутствия главнокомандующего, надолго задержали его в Тифлисе[313].
«Предместники мои, – писал Ермолов[314], – а более еще противные им обстоятельства, оставили мне много трудов, но вместе с ними возможность заслужить доверенность государя и так щедро рассыпанные на меня милости.
Скажу тебе, как другу, приемлющему участие во всем до меня касающемся, образ моей жизни. В пять часов я в мундире: солнце не встает ранее меня. Тотчас принимаюсь за дело, и в продолжение дня немного остается свободного времени. В вечеру, по обыкновению, приходит весьма много людей, которые, не зная, чем заняться, ничего лучшего не находят, как прийти скучать ко мне. Половина или более из них не говорят даже по-русски, следовательно, ты представить можешь, что разговор мой с ними не весьма занимателен. Некогда почти книги взять в руки, общества нет никакого, развлечений ни малейших. Нет ничего удивительного, если, всегда занимаясь делом, в продолжение некоторого времени сделаешь что-нибудь порядочное. Не знаю, надолго ли таким образом меня станет, но иначе невозможно, ибо много нашел расстроенного или того, что по необходимости должно быть приведено в другой совсем вид. Сколько ни остерегаюсь я перемен, но они однако же неизбежны. На многие вещи не могу я смотреть с той стороны, с которой видел их мой предместник (генерал Н.Ф. Ртищев). Не с тем говорю я, чтобы винить его, но лета его, образ воспитания обоих нас положили между нами разницу. Он опирался на долговременной своей службе, на сильных связях своих и тем считал себя вправе на уважение. Я простой солдат, но которому счастье сделало многих завиствующих. Нет у меня связей, и я похож на поденщика, который трудами своими должен вырабатывать некоторое к себе внимание. Так всегда чувствовал я, и отсюда происходила моя деятельность».
Только на другой день по отправлении этого письма, т. е. 19 ноября, главнокомандующий мог выехать в Елисаветполь и далее в Карабаг, где познакомился с ханом и осмотрел границы.
Карабаг произвел на него весьма грустное впечатление: посреди роскошной природы и богатой растительности видны были развалины городов и больших деревень, остатки обширных шелковичных садов, свидетельствовавших о богатом некогда состоянии одного из лучших уголков Закавказья. Во всем Карабаге было не более 2400 семейств; остальное население или увлечено в плен, или разошлось по разным местам от беспрерывных вторжений персиян и притеснений хана.
Мехти-хан не заботился о благосостоянии своих подвластных, проводил время в распутстве и ничем более не занимался, как охотою с собаками или ястребами. Ханством управляли уполномоченные им лица, обиравшие как народ, так и самого хана. Все заведения, устроенные отцом Мехти-хана, были в упадке, и даже не только не было признака роскоши, в которой жил его отец, но и самый замок или дворец хана представлял развалины; «любимцы расхитили собственно принадлежащее ему имущество до такой степени, что ему недостает средств к содержанию себя приличным образом»