Из Карабага Ермолов отправился в селение Зардоб, виделся с ширванским ханом, выехавшим к нему навстречу, и потом проехал в Менгечаур, где ожидал его Измаил-хан Текинский. Алексей Петрович нашел в нем человека «наклонностей развратных, в управлении подвластными неправосудного, в наказаниях не только неумеренного, но жестокого и кровожадного».
Личное свидание с главнокомандующим убедило ханов, что наступил предел их капризной воле, что промежуток времени, разделявший нового главнокомандующего с князем Цициановым, должен исчезнуть безвозвратно, и его заменят ограничение произвола, строгая законность и правосудие.
С другой стороны, личное знакомство с ханами убеждало Ермолова, что пока народ будет находиться под властью таких лиц, как Мехти и Измаил ханы, до тех пор вновь приобретенные мусульманские провинции не сольются с империею и будут не более как неприятельскою страною, временно занятою русскими войсками. Удаление ханов и введение русской администрации являлось необходимостью, и Ермолов стал подготовлять общественное мнение текинцев, что Измаил недостоин быть ханом. Пользуясь тем, что Мехти-хан Карабагский (Тушинский) был бездетен и слабого здоровья, Алексей Петрович находил необходимым, в случае его смерти, не назначать хана, хотя наследником считался его племянник Джафар-Кули-ага, хорошо известный русскому правительству как изменник и виновник истребления персиянами батальона Троицкого полка. Казалось бы, что поступки Джафара должны были удалить его навсегда из Карабага, но генерал Ртищев, по непонятным соображениям, нашел возможным вызвать его из Персии, исходатайствовать прощение, признал его в прежнем полковничьем чине и объявил наследником ханства. Ермолов успел испросить согласие императора не утверждать его ханом, говоря, что найдет благовидные причины не допустить его управлять ханством[316].
Удаление ханов из их владений было необходимо еще и потому, что почти все они были в постоянных сношениях с персиянами отчасти по родству, а отчасти из желания приобрести более самостоятельности и избавиться от русского правительства, ограничивающего их произвол и дикую волю. Персидское правительство старалось воспользоваться этим желанием, и Ермолов скоро убедился, что в основании политики тегеранского двора лежит вероломство, двуличие и полнейшее невежество – качества, которыми обладал и «сам отличный сын шаха» Аббас-Мирза.
Сохраняя дружественные сношения с Россиею, персидский принц не считал предосудительным вести тайные переговоры и переписку с ханами и возбуждать противу России не только пограничных мусульман, но жителей Дагестана и Грузии. Вскоре по прибытии в Тифлис Ермолов узнал, что царевич Александр решился пробраться в Персию и что тегеранский двор содействует ему в этом присылкою весьма значительной суммы денег. Александр отправил большую часть своей свиты, а сам был задержан анцухцами, согласившимися его отпустить в Кизляр, но не в Персию. Убедившись в коварстве Александра, анцухцы отправили к главнокомандующему семь человек старших и письмо Дельпоццо, в котором заявляли о своей преданности и готовности покориться русскому императору.
«Я имел удовольствие получить ваше письмо, – отвечал Дельпоццо[317], – и радуюсь, что вы приняли благое намерение быть верноподданными его величества – это есть единственное средство, которое возвратит вам изобилие в вашем состоянии и утвердит ваше спокойствие, не подвергаясь никаким опасностям; словом, водворит между вами то благоденствие, кое составляет счастие в настоящей нашей жизни.
Анцухцы! не подумайте, чтобы я вас обольщал: ложь или неправда мне незнакома; истина и справедливость суть неизменяемые мои правила, и я ручаюсь вам, что вы получите все те выгоды, которыми пользуются сыны отечества. Прошу вас не сомневаться нимало в словах того старика, который в преклонных летах своих не имеет другого удовольствия, другой радости, другого счастия, как в доставлении всего оного народу».
Прием, сделанный Ермоловым, ободрил их и уверил, что русское правительство, но крайней мере на этот раз, не намерено силою оружия принуждать анцухцев к выдаче царевича. Население успокоилось, а Александр, переговариваясь с нами, не прерывал связи с персидским правительством. Он отправил в Тегеран своего приверженца, князя Ивана Цицианова, с шестью человеками старшин, которые должны были остаться там заложниками в доказательство того, что анцухцы наступающею весною проводят царевича в Персию.
Александр поручил ему сказать эриванскому хану, что он с русскими никогда не помирится и отправится в Эривань в феврале месяце, а может быть, и прежде, но что для выезда ему необходимы деньги. При переезде через границу посланные были задержаны, и у князя Цицианова найдено письмо царевича, в котором он писал Аббас-Мирзе, что намерен был немедленно отправиться в Персию, но выпавшие снега препятствуют этому. Князь Цицианов и его спутники были арестованы, и главнокомандующий требовал, чтобы в течение трех недель анцухцы непременно выдали царевича. В противном случае, говорил Ермолов, спутники князя Цицианова будут непременно казнены и непримиримым их врагам джаробелоканцам будет разрешено истребить жен, детей и имущество анцухцев[318].
Вместе с тем главнокомандующий писал Александру[319]: «От собственного поведения вашей светлости зависит теперь поселить во мне двоякие чувствования, т. е. чтоб я к особому моему удовольствию признал в вас сына покойного царя Ираклия, коего память весьма много почитается в России, и возымел бы к особе вашей все должное уважение, или принял бы невыгодные насчет вас заключения, как о беглеце, не заслуживающем никакого внимания, что весьма было бы для меня прискорбно. Не погневайтесь, впрочем, что я объясняюсь с вами так откровенно. Я солдат, привык идти всегда прямой дорогою и говорить то, что чувствует мое сердце. А потому не скрою перед вами и того, что если бы, паче чаяния, неблагоразумие ваше столь далеко простерло в вас дерзость, что вы осмелились бы не исполнить обещания, данного вами самому государю императору, и обратились бы опять к коварствам, то даже и тогда я ничего не предприму против особы вашей светлости для того, что я разумею вас совсем иначе, нежели как другие до сих пор вас разумели, и для того еще, что таковой поступок возбудил бы во мне справедливое к вам неуважение, похожее на самое презрение».
Письмо это и требование, предъявленное анцухцам, выдать царевича не произвели желаемого действия. Анцухцы отказались выдать Александра, отвечали, что не опасаются угроз главнокомандующего и будут иметь дело с одним только «кизлярским генералом» (Дельпоццо). Попытка Министерства иностранных дел помимо главнокомандующего войти в сношение с горцами через генерал-майора Дельпоццо сбила с толку анцухцев; они видели в нем единственного представителя русской власти и не признавали никого другого.
«Если ты поверишь, – писали они Ермолову[320], – лжи Ивана (князя Цицианова) и его сопутников, то от этого нам не будет пользы; мы сами не верим его словам и лжи и не поколеблемся, если ты даже решишься убить всех наших людей, которые в твоих руках. Клянемся великим Аллахом, что с нашей стороны никогда не воспоследует измены и коварства эмиру Александру-хану. Ты в своем письме требуешь, чтобы мы его отправили к тебе. Ей-богу, мы ему не изменим и не окажем коварства, если бы ты даже перебил всех наших людей, не исключая наших жен и детей. Этого дела от нас не жди. Мы исполним то, что нам повелел русский падишах. Вот наш единый путь: исполнение воли падишаха, который приказал нам слушать кизлярского генерала и которому также об этом приказано. Мы кроме его никого не послушаем. Если хочешь, отправь людей наших, которые при тебе и в твоих руках, к кизлярскому генералу. Мы отправимся и соберемся с ним и заключим мир; иначе делай как хочешь. Мы получили твое письмо, наполненное строжайших угроз, что ты сожжешь наши жилища, перебьешь наших детей. Ей-богу, мы не горюем от этого слова и не принимаем угроз, с какой бы стороны они ни были. Мы принимает только волю русского падишаха и не изменим ни тебе, ни другому. Если воля падишаха не исполнится, вина падет на тебя. Мы свои дела поручили ему».
Резкий и категорический отказ анцухцев заставил преданного нам тогда аварского хана явиться посредником в деле вызова царевича и в надежде на награду захватить его в свои руки. Ахмет-хан Аварский писал Ермолову[321], что он давно уже ведет переговоры с Александром, но он твердит одно: что если император окажет ему милость и пожалует кусок хлеба, то он сделается ему верным слугою. «Я переговариваюсь с Александром кротко, – прибавлял аварский хан, – дабы он доверился мне, и говорю ему, что я не оставлю ходатайствовать о нем у вас, великого сардаря, и что вы не оставите просить о нем государя, который простит ему вину и одарит его клочком земли или жалованьем или другими милостями, – одним словом, что он не останется без выгод, если явится ко мне. Он как будто полагается на мои обещания и говорит, что явится ко мне, когда откроется дорога через горы, и, по-видимому, раскаивается в неприходе к вам. Вот все его слова. Бог знает, правда или нет. Если вы пришлете лекарство, от которого человек умирает, съевши его в пище или питье, то, может быть, удастся употребить это смертоносное средство против такого известного изменника, хотя бы он находился и там (в Анцухе)».
Последнее предложение аварского хана было сообщено царевичу, и он основал на нем отказ выехать в Россию. Он ссылался также на письмо Карганова, в котором было сказано: «Поздравляю тебя с приобретением от государя хлеба отца твоего». «Я так полагал, – писал Александр Бастамову