[368], – коих персияне ненасытимы; деньги разрешают преступления, с которыми персияне неразлучны».
Вся Персия разделена была на части, вверенные управлению сыновей шаха, из коих второй, Аббас-Мирза, при содействии англичан, деятельно трудился над преобразованием войск. Он формировал регулярные полки; организовал прекрасную артиллерию, число которой ежедневно увеличивалось. В Персии были основаны хорошие литейный и оружейный заводы и строились крепости по образцу европейских, чего прежде не бывало. Стесненный скупостью отца, но удаленный от всякой роскоши, Аббас-Мирза употреблял собственные деньги на улучшение и усиление своих боевых средств. В половине 1817 г. Персия имела до 30 регулярных батальонов тысячного состава и до 100 полевых орудий. Формирование новых войск продолжалось беспрерывно, и рекрутские наборы производились даже из кочующих народов. Как последние, так и сами персияне были умеренны в пище, терпеливо переносили труды и были подвижны – качества весьма удобные для образования из них прекрасных воинов.
«Если, – доносил Ермолов, – продолжительно будет царствование теперешнего наследника и ежели последует и одно ему подобное, то соседи не без труда бороться будут с Персиею, и дух завоеваний, который теперь смиряют беспорядок и недостатки, получит полную силу, когда в руки Аббас-Мирзы перейдут и власть неограниченная, и сокровища богатейшие.
Предвижу, что ограждение пределов наших потребует гораздо больших средств и понудит к издержкам, не мало отяготительным. Теперь, государь, совершенно полезны мир и доброе согласие с Персиею, но первая война, к которой воззовет нас необходимость, должна нам дать границу по Араксу. Сей есть единственный способ избежать впоследствии величайших неудобств».
В будущем боевые средства Персии могли еще обратить на себя внимание соседей, но в эпоху пребывания Ермолова страна эта нуждалась в спокойствии, и главнокомандующий был убежден, что пройдут многие годы, прежде чем Персия будет в состоянии помышлять о возвращении потерянных провинций.
Глава 13
Состояние обороны Кавказской линии. Перенесение линии с Терека на р. Сунжу. Заложение крепости Грозной. Положение дел в Дагестане и Каракайтаге. Волнение горцев. Прокламации Ермолова. Занятие нашими войсками г. Башлы. Бой в улицах с горцами города. Последствия этого сражения
Возвратившись из Персии и считая себя вполне обеспеченным на несколько лет от внешней войны с этою державою, Ермолов тотчас же приступил к внутренним преобразованиям и прежде всего обратил внимание на защиту жителей Кавказской линии от грабежей горцев. Существовавшие для этой цели крепости и укрепленные посты, расположенные по р. Кубани, не удовлетворяли своему назначению.
Так, обширная Усть-Лабинская крепость была в плохом состоянии и не имела ни одного каменного здания; Кавказская крепость была в развалинах, Прочный Окоп — также, а укрепление Св. Николая было построено так, что во время разлития Кубани вода наполняла все укрепление и через окна входила в помещение солдат. Смертность гарнизона была ужасная, и Ермолов приказал уничтожить это укрепление. Наконец, Темнолесская крепость была расположена на таком месте, где ничего не защищала и куда не мог прийти неприятель по местоположению почти неприступному; в крепости не было никаких запасов, да и доставление их было весьма затруднительно, по непроходимости дорог.
Неудовлетворительное состояние кубанских крепостей и открытое всюду местоположение, неудобное для защиты богатейших селений, расположенных на крайней черте границы, заставляло кавказское начальство, для охранения их, прибегать к единственному средству защиты – к содержанию непрерывного кордона, развлекающего и бесполезно утомляющего войска. Если кордонная линия и удовлетворяла отчасти своему назначению, то это потому, что между кубанскими племенами не существовало единства в действиях, а соседние с ними кабардинцы были опустошены и обессилены так называемою «моровою язвою».
Совсем другое было на левом фланге Кавказской линии. Против этого фланга жили чеченцы и дагестанцы, народы дерзкие и воинственные, помогавшие друг другу из боязни подпасть под власть России и лишиться свободы. Подвигаясь влево (на восток), ближе к линии, жили аксаевцы, андреевцы и костюковцы.
Эти три поколения кумыкского племени и часть чеченцев, поселившихся на левом берегу р. Сунжи и до р. Терека, против самых селений наших, носили название мирных, но, в сущности, были хищники и грабители. Мирные чеченские аулы были притоном разбойников всех племен и поколений; в них находили радушный прием все преступники, и нигде не было так много беглых наших солдат, как в чеченских аулах. Приняв магометанство, многие из них женились, обзавелись хозяйством и при всех хищнических набегах на линию бывали лучшими проводниками чеченцев. «Беспрестанно изобличаются они, – доносил Ермолов про последних, – в воровствах, нападении и увлечении в плен людей наших: нет спокойствия и безопасности. Они посмеиваются легковерию нашему к ручательствам их и клятвам, и мы не перестаем верить тем, у кого нет ничего священного в мире. Десятая доля не удовлетворяется потери нашей, и еще ни одного преступника не выдали нам для наказания».
Мирные и немирные чеченцы одинаково не признавали никакой власти, никаких законов, кроме необузданной свободы, и, по словам Ермолова, «каждый есть царь в отношении к самому себе». Кроме обычая мстить за кровь кровью, они считали своею обязанностью быть врагами христиан и поддерживаемы были в этом убеждении своим духовенством. Чеченцы тогда только были кротки, тогда только ценили великодушие, когда видели меч, поднятый над ними. Одним из первых распоряжений Ермолова было объявление мирным «мошенникам», что если они пропустят чрез свои земли хищников, то находящиеся в Георгиевске их аманаты будут казнены, сами они наказаны оружием и прогнаны в горы, «где истребят их или неприятели, или моровая язва».
Чеченцы не верили этим угрозам, и, имея постоянный успех во всякого рода хищничествах и ободряемые тем, что все усилия, нами употребляемые для усмирения их, были не только не действительны, но стоили значительной потери людей, утвердились во мнении, что они непобедимы, что мы ищем их союза и готовы заключать договоры, как с равными по силе и могуществу. «Внушу им, – писал главнокомандующий генерал-майору Дельпоццо, – что я столько же мало уважаю их приязнь, сколько боюсь иметь их не-неприятелями».
Предыдущая деятельность главнокомандующих позволяла им надеяться, что и Ермолов, подобно своим предшественникам, будет заключать с ними мирные трактаты и письменные условия. Мы знаем, насколько эти условия обеспечивали спокойствие наших пограничных селений и насколько они усиливали заносчивость чеченцев и прочих горцев. Так, незначительное анцухское общество в Дагестане обещало Ермолову жить с ним в мире только в том случае, если он будет платить дань, подобно тому, как платил анцухцам царь Ираклий. «Высокопочтенный эмир Ермолов, – писали анцухцы[369], – мы будем поступать так же, как поступали с эмиром Ираклий-ханом, и мы желаем, чтобы ты также сделал то, что делал Ираклий-хан, и чтобы ты, подобно ему, платил нам дань».
– Не ожидайте от меня, – отвечал Алексей Петрович, – никакого уважения к просьбе вашей, чтобы от российского правительства определены были вам те же дары, которыми вы пользовались прежде, служа покойному царю Ираклию, ибо теперь владычествуют не цари грузинские, но могущественный всероссийский император, коего власть и неодолимая сила столь же много превышают власть прежнего в Грузии правления, сколько далеко отстоит Солнце от Земли.
Главнокомандующий требовал полной покорности и, принимая меры к прекращению хищничества, начал с чеченцев, как ближайших к нам и наиболее дерзких хищников.
– С нетерпением ожидаю я, – говорил Алексей Петрович, – первой возможности искоренить сие гнездо гнуснейших злодеев. Сего требуют строгая справедливость и слезы жителей наших на линии, между которыми редкое семейство не оплакивает или убийство, или разорение.
Трудно было покорить народ, привыкший к нищете и самой страшной бедности, народ, прикрытый непроходимыми лесами, представляющими естественную защиту против неприятеля.
Прежде для наказания чеченцев войска наши ходили в их землю, мало нам известную и по своему положению почти неприступную, ходили туда, где весь почти народ соединялся для защиты своих жен, детей и имущества. Временные победы и возвращение отрядов на линию не приводили ни к каким результатам, и разорение своих деревень чеченцы вознаграждали с избытком имуществом, награбленным в наших пограничных селениях. Они производили набеги столь часто, что, по выражению А.А. Вельяминова, в 1818 г. «до такой степени опустошили Терек (т. е. казачьи селения), что опасно было выходить за ворота станиц». Отнять средства к набегам, превратить грабежи и хищничества было задачею Ермолова, и он пришел к мысли о необходимости постепенного стеснения территории чеченцев и отодвигания их аулов в глубь лесов и гор, вдаль от наших пограничных селений. Главнокомандующий решился перенести линию за р. Терек, занять р. Сунжу и по течению ее построить ряд крепостей. Стесненные в лесах и горах, чеченцы лишались тогда земли, удобной для хлебопашества и пастбищных мест, на которых в зимнее время укрывали свои стада от жестовой в горах стужи. С занятием нами р. Сунжи бывшие на линии селения оставались за цепью крепостей и в большей безопасности, так как чеченцы не могли с прежним удобством хищничать позади укреплений и в местах, открытых на большое расстояние.
«Обозревая границы наши, – доносил Ермолов[370], – против владений чеченских лежащие, вижу я не одну необходимость оградить себя от нападений и хищничеств, но усматриваю, что от самого Моздока и до Кизляра поселенные казачьи полки Моздокский, Гребенский и Семейный