Ермолов просил Сурхая употребить все меры, чтобы следующие его советам народы не дерзали наносить вреда верноподданным русского императора, и сообщил, что скоро надеется сам быть в Дагестане и имеет нужду лично видеться с ним.
Сурхай-хан, а с ним вместе и прочие коноводы не оставляли своих намерений. Акушинцы и даргинцы отказались выдать аманатов, и на просьбу генерал-майора Пестеля, чтобы аварский хан уговорил их исполнить наше требование, Ахмед отвечал, что они на то не соглашаются, но дают присягу, что никакого вреда делать не будут. С этим известием хан отправил своего посланного в Тифлис и при этом писал главнокомандующему, что брат его, Хасан-хан Дженгу-тайский, готов вступить в подданство России, но желает знать, какие будут ему за то милости от императора.
– Великий государь мой, – отвечал Ермолов, – не покупает подданных милостями и наградами, а щедро дает им тогда, когда видит усердие и верность ему служащих, а потому должно те милости прежде заслужить, а потом уже просить их.
«Я брата вашего, – писал Ермолов аварскому хану[410], – и других подобных ему беков не разумею иначе, как или подданных моего великого государя, или как неприятелей русских. Я и в том, и другом случае знаю, как мне поступать надлежит. Прошу ваше превосходительство сказать мне: тем или другим он быть избирает?»
Что касается до того, что акушинцы и драгинцы обещали не делать вреда, то Ермолов одобрил их намерение и благодарил аварского хана за посредничество, «но как вы, – прибавлял главнокомандующий[411], – упоминаете о существующих в Дагестане обыкновениях, то и я должен вам сказать о моем обыкновении.
Я когда что требую, то никогда уже того не переменяю. Аманаты от даргинского народа мне надобны, и я их иметь буду, и присягу они дать должны. Может быть, хотят они иметь войска великого государя моего свидетелями оной, то и в сей чести я им не откажу.
Не уверяйте меня, что подданные ваши не приходили на помощь чеченцам: они были; но я верю, что вы, как верноподданный государю императору, о том, конечно, не знали или удержать их не имели власти».
Наступившая осень не дозволяла Ермолову двинуться в Дагестан, и потому он ограничился одною угрозою аварскому хану, но поручил Пестелю настаивать на выдаче аманатов от акушинцев и даргинцев и без получения их не делать ни одного шага назад. «Prenez garde, – писал ему Ермолов[412], – de partir sans avoir pris des otages; les peuples ignorants et gâtés par notre faiblesse croiront pouvoir toujours se soustraire à ce que nous exigeons d’eux»[413]. Для лучшего успеха в своих требованиях Пестель должен был распустить слух, что он идет навстречу отряду, который скоро прибудет с Кавказской линии для того, чтобы зимовать в Дагестане. Сам Ермолов намерен был, по окончании главнейших построек в крепости Грозной, около 12—15-го чисел октября отправить отряд в Аксай с тою целью, чтобы акушинцы приняли это за движение в Дагестан.
Пестель повторил требование о выдаче аманатов и грозил в случае отказа взять их силою. Распространившиеся слухи о скором прибытии значительного русского отряда заставили горцев, для отвращения грозившей им опасности, затянуть время в переговорах до наступления зимы, когда горы, покрытые снегом, были трудно проходимы. Аварский хан вторично отправил посланного с письмом к главнокомандующему, в котором писал, что брат его Хасан-хан всегда был и желает быть подданным русского императора и, чтобы рельефнее выставить свою верность, сообщал, будто бы акушинцы и даргинцы пошли на помощь кайтагцам.
«Против кого? – спрашивал Ермолов[414]. – Российские войска не нападают на кайтагцев, ибо они подданные императора. Если против русских, то я приказал уже прогнать сих взбунтовавшихся мошенников, изменяющих данной ими присяге. Они, как вы говорите, просят вас сделать согласие между ними и генералом Пестелем. Это весьма легко: надобно дать ему аманатов, которых не он требует, а я. Надобно их дать теперь, или после будет уже поздно. Если нет – постигнет мошенников наказание, а вашему превосходительству, как другу их, доставлю я удовольствие дать им у себя в горах убежище. Земли их займу храбрыми государя моего войсками. Аманатов – или разорение/»
Названный другом мошенников, аварский хан должен был понять, что ему не удалось обмануть главнокомандующего, видевшего его двуличное поведение, и Ахмед-хан принужден был разочароваться в том, что русское правительство смотрит на него, как на человека необходимого, без посредства которого невозможно склонить горцев ни к выдаче аманатов, ни к прекращению неприязненных действий. Опасаясь наказания и веря безусловно в распространившиеся слухи о движении значительного отряда русских войск в Дагестан, аварский хан собирал под свои знамена дагестанцев, обещая им истребить наши войска, дать горцам полную свободу и изгнать русских. Ших-Али-хан составил себе отряд из акушинцев. Абдула-бек Эрсинский формировал свою толпу из Табасарани. Уцмий Каракайтагский колебался, но считал на этот раз более для себя выгодным держать сторону шамхала, который один оставался верным России. В Дагестане образовались, таким образом, две партии: с одной стороны шамхал и уцмий, с другой – все остальные владельцы и народы Дагестана. Уцмий хотя и искал поддержки в русском правительстве, но не потому, что был предан ему, а потому, что опасался своих противников[415].
Для содержания Дагестана в спокойном состоянии необходимо было держать одну партию в страхе, другой внушить осторожность. Достигнуть этого можно было только усилением незначительного отряда, там бывшего. Но как сделать это, не ослабляя обороны в других пунктах? Ермолов находился точно в таком же положении, как и все его предшественники. Пространство охраняемой земли было несоразмерно велико с числом разбросанных на ней войск, действия которых не всегда могли ответствовать «достоинству оружия». Конечно, сосредоточив все войска, расположенные на линии, в одном пункте, мы имели бы такую массу, которая легко могла противиться совокупному нападению горских народов, вместе с их соседями. Но те же войска, растянутые в нитку, не могли внушить такого опасения для горцев.
В отдельном грузинском корпусе был значительный недостаток в людях. К 10-му числу октября 1818 г. в одних только регулярных войсках недоставало 8408 человек, а на пополнение этого недостатка назначено было лишь 800 рекрут, которые ранее апреля следующего года прибыть не могли. Убыль в корпусе простиралась средним числом до 500 человек в месяц; следовательно, к апрелю некомплект в людях должен был дойти до значительной цифры – 11 408 человек. Наконец, в самых рекрутских партиях также можно было ожидать убыли, и потому для укомплектования войск необходимо было назначить по крайней мере 12 000 рекрут, о присылке которых и просил главнокомандующий[416].
Пока армия была не укомплектована, главнокомандующему по необходимости приходилось отказываться от наступательных действий и заботиться единственно об обороне собственных границ, часто весьма слабо защищаемых от нападения.
Идея о том, что дикие горские народы следует смирять кротостью и снисхождением, оказывалась несостоятельною; кротость принималась за слабость, снисхождение – за недостаток военных способов. Точно так же несостоятельно было и то мнение, что ослаблять воинственность и хищничество горцев лучше всего размножением роскоши, прихотей, нужд и потребностей, стараясь облегчать только с нашей стороны средства к удовлетворению ими.
«Я хорошо знаю это правило, – писал Ермолов[417], – но со тщанием различаю, кому из народов оно приличествовать может и другого употреблять не должно, а кому надобно прежде дать чувствовать могущество наше и потом дозволить воспользоваться великодушием правительства. Здесь равно вредны как сила, неуместно употребленная, так и кротость, без приличия оказанная, ибо первая уничтожает доверенность, последняя приемлется в виде недостатка сил и, поощряя к дерзости, заставляет впоследствии прибегать к напряжению средств в большей степени, нежели каковые вначале потребны были».
Одобряя в главных основаниях мысль Ермолова, император Александр просил, однако, приложить все старание к сохранению мира, «ибо войны государю императору ни под каким предлогом неугодно»[418].
Несмотря на то что в Петербурге смотрели, например, на чеченцев как на отдельное, самостоятельное государство, с которым можно заключать мирные трактаты и условия, свято исполняемые с обеих сторон, Ермолов вынужден был обстоятельствами уклониться от исполнения миролюбивых желаний императора.
Коварство и обман жителей, собрание горцев в разных пунктах с целью открыть неприязненные действия заставили генерала Пестеля занять город Башлы, принадлежавший уцмию, но жители которого мало ему повиновались. Занятие этого пункта было огромною ошибкою с нашей стороны. Слабый отряд очутился среди многолюдного города, среди неблагонамеренных жителей и в местоположении самом невыгодном. Русские войска расположились в тесных улицах города, окруженного лесами и господствующими крутыми возвышениями. Горцы, не осмеливавшиеся встретиться с нами в поле, решились теперь воспользоваться невыгодами нашего расположения. Акушинцы и прочие народы Дагестана быстро шли на помощь каракайтагцам. Старшины по всем деревням проповедовали восстание и набирали конно-вооруженных жителей.
Вступив в Башлы и как бы не сознавая опасности, генерал Пестель, имея уже аманатов от башлинцев, потребовал их от акушинцев и даргинцев. Вместо ответа, народы эти, собравшись в числе 20 000 человек, появились в виду города, в котором находилось не более 2000 человек русского гарнизона