[419]. Толпами горцев предводительствовали: аварский хан, брат его Хасан-хан и Ших-Али-хан. Здесь были акушинцы, даргинцы, каракайтагцы, табасаранцы и зять шамхала Тарковского с своею толпою, которого горцы обещали возвести в достоинство шамхала. В короткое время восстал весь Дагестан. Один только Мегди-шамхал и город Тарки, где он жил, остались верными России.
В два часа пополудни, 23 октября, неприятель появился на высотах и в ущельях, а вслед за тем атаковал некоторые укрепления. Пестель не принял никаких мер против нечаянного нападения. Находясь с самого раннего утра в веселом расположении духа и проводя день в самом оскорбительном для населения распутстве, генерал Пестель не видел, что совершалось вокруг него, не замечал, что жители вывозят свои семейства, имущество и имеют открытое сношение с неприятелем. Войска наши не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Пестель заперся в замке и, оказавшись «робким», не делал никаких распоряжений. Одна распорядительность артиллерии подполковника Мищенко и Севастопольского полка майора Износкова, успевших собрать возле себя часть отряда, спасли его от конечной гибели.
Большая часть солдат, разбросанных по всему городу, не успели соединиться с товарищами, были окружены в домах многочисленным неприятелем и дрались в одиночку, без всякой связи и порядка. Сгруппировавшиеся около подполковника Мищенко и майора Износкова солдаты заняли дом уцмия и замок и отбивали отчаянные атаки горцев[420].
Следующие числа, 24 и 25 октября, днем и ночью, продолжалось беспрерывное нападение горцев. Солдаты двое суток не готовили пищи и защищались от натиска постепенно усилившегося неприятеля. Дом уцмия и замок, препятствовавший приближению неприятеля к городу и имевший высокие стены, были надежнейшими пунктами обороны. Горцы отрядили 3000 человек, которые начали стеснять со всех сторон замок окопами и отняли всякую возможность к вылазкам. Отчаянный фанатизм неприятеля делал оборону весьма трудною. Горцы стремительно бросались на наши батареи, достигали до самых орудий и падали под их картечью. Некоторые, надеясь на свои панцири и под защитою их, врывались в ряды солдат и умирали под ударами штыков. Храбрый майор Севастопольского полка Износков, при каждой атаке на батарею, выдвигал своих стрелков «и закрывал их валом из неприятельских тел»[421].
Видя, что открытого нападения недостаточно для того, чтобы принудить русских очистить Башлы, что нельзя даже заставить орудия переменить место, горцы окружили со всех сторон город и стали окапываться. Башлинцы оставались спокойными только до тех пор, пока в виду их не появились толпы неприятеля. Обязавшись клятвою быть верными, выдав аманатов, помогая нам строить укрепления, они сначала даже взяли на себя защиту части этих укреплений. С появлением же неприятеля жители города Башлы снабжали горцев порохом, свинцом и продовольствием, а впоследствии также открыли огонь по нашему отряду.
Дома изменников, прилегавшие к тылу батареи, были заняты неприятелем. Генерал Пестель вынужден был переменить позицию; он прикрылся канавою, прорезывавшей город по всей ширине его. Горцы продолжали наступать, но были опрокидываемы, а дома, в которых они засели, зажигаемы. Около замка лезгины были выгнаны из окопов посланными туда двумя ротами Троицкого полка.
Временно устроенные нами укрепления были сплошь обложены телами убитых, но горцы не прекращали своих действий. Приступив к устройству апрошей и закрываясь фашинами, неприятель подошел, вечером 26 октября, не более как на 15 сажен от наших войск.
Трое суток отряд оставался без пищи, крова и сна. Опасаясь остаться без продовольствия, быть отрезанным от сообщения, не ожидая ниоткуда помощи и получив сведение, что Ших-Али-хан со своею толпою отделился и двинулся к Кубе, генерал Пестель, по требованию подполковника Мищенко и майора Износкова, оставил Башлы, тем более что большая часть зарядов и патронов была израсходована. Покидая город, солдаты сожгли многие дома и вышли в открытое поле. В руках отряда было двадцать девять аманатов от различных дагестанских обществ.
Горцы, в течение четырех с половиною часов, отчаянно наседали на отступавших, но, встречаемые каждый раз картечью, должны были отказаться от своего намерения уничтожить отряд, отступивший сначала к р. Бугами (Уллу-Чай), а потом к Дербенту, где, по приказанию Ермолова, семнадцать аманатов были повешены, а остальные оставлены в городе как малолетние. Посланный генерал-лейтенантом Вельяминовым разузнать о подробностях происшедшего в Башлах, князь Мадатов, прибыв в Дербент, нашел отряд генерал-майора Пестеля в самом печальном положении.
«Держась всегда правила, – писал князь Мадатов Ермолову, – не делать никому из товарищей своих зла и не выставлять поступка их перед начальством, но будучи одушевлен верностью и усердием к пользе службы государя императора и по особенной преданности к особе вашего высокопревосходительства, не могу скрыть в сем случае перед вами того положения, в каком я нашел отряд генерал-майора Пестеля и здешний край.
Хотя стыдясь, но должен сказать, что бедные воины России, под командою его находящиеся, через не дельное (дурное) распоряжение в бытность отряда в Башлах потерпели значительную потерю в штаб– и обер-офицерах и нижних чинах. Потеря с нашей стороны в столь неважном деле есть следующая: 3 обер-офицера убитых на месте и 8 раненых; сверх того ранен артиллерии подполковник Мищенко и более 500 человек раненых и убитых нижних чинов[422]. Если бы не благоразумные содействия в распоряжении и отличная храбрость в сем деле подполковника Мищенко и майора Износкова, то наверно весь отряд должен был быть жертвою такого неприятеля, который всегда ничего не значил, но сим сражением столько окуражен, что стремительным нападением заставил наших ретироваться из Башлов в беспорядке. Все до одного раненого солдата кричат, что погибли напрасно, и весьма ропщут на слабое командование генерал-майора Пестеля…
Весь народ здешний, будучи крайне недоволен правлением генерал-майора Пестеля, готов всякую удобную минуту поднять оружие. Ужасный ропот в народе на несправедливые и нерезонные поступки Пестеля дошел до меня в самом начале въезда моего в здешние провинции, который (народ) говорит, что ни удовлетворения ни в чем не видит и даже ни одного ласкового слова от Пестеля, а слышит одни лишь только всегдашние повторения его: «прикажу повесить». Народ с нетерпением желает видеть скорее ваше высокопревосходительство и излить в милостивое и справедливое благоусмотрение ваше все обиды, им претерпеваемые, и угнетения, каковых он не видывал с самого начала подданства России. Я твердо уверен, что ваше высокопревосходительство без всякого оружия приведете в покорность не только подведомственный народ, но и тот, который дерется с нами, будучи вынужден к тому разными причинами. Я должен признаться, что не могу всего того описать, что мне известно. Здесь я усерднейше прошу ускорить своим прибытием сюда, и тогда увидеть изволите, что все изложенное мною справедливо»[423].
Глава 14
Последствия сражения при г. Багилах. Отношения Персии к России. Мнение шаха о чеченцах. Поведение ширванского и карабагского ханов. Переписка Ермолова с ханом Ширванским. Экспедиция главнокомандующего в Дженгутай. Занятие селений Параула и Башлы. Меры к умиротворению Дагестана
Отступление генерал-майора Пестеля из г. Башлы было принято горцами за полную победу, одержанную ими над русскими войсками. Дагестан ликовал, и гонцы разных обществ появились в кавказских мусульманских провинциях с известием об изгнании русских. При легковерии туземцев, при не установившемся среди них понятии о долге и обязанностях верноподданных, при малой преданности к России ханов и правителей разных областей, известие это могло вызвать всеобщее восстание, тем более что первое время Ермолов получал самые неприятные известия из Закавказья. Хотя известия эти впоследствии оказались во многом преувеличенными, тем не менее они имели весьма большое влияние на состояние дел и действия наши в Дагестане.
Происки персиян, старавшихся поднять против России все мусульманское население, и рассказы об успехах дагестанцев, доведенные до полной победы, могли поставить русскую власть в самое затруднительное положение. Зная о волнениях в Дагестане и поддерживая их, персидское правительство старалось вместе с тем поколебать верность к России и в других пограничных ханах и владельцах.
Еще в марте 1818 г. штабс-капитан князь Бебутов доносил, что, во время его пребывания в Тавризе, сеид Мирза-Ахмед-шейх-уль-ислам созвал всех жителей в большую мечеть и говорил им речь с целью возбудить ненависть к России.
– Русские, – говорил он, – приезжают в Персию единственно для того, чтобы подвергнуть ее под иго своей власти, искоренить мухамеданскую веру и ввести свою; через них вы лишитесь отечества, жен и детей ваших.
Мирза-Ахмед уговаривал своих слушателей ненавидеть русских и бить их, где бы ни встретили. Персияне верили духовному наставнику, и князь Бебутов, проходя по улицам Тавриза, слышал, как его называли неверным и произносили неприличные слова насчет русских. Князь Бебутов заявил об этом Мирза-Безюргу и старался внушить ему, что подобные проповеди неприличны в таком государстве, которое находится в дружественных отношениях с Россиею. На это заявление он получил такой ответ, которого ожидать было невозможно.
– Ахунды и сеиды, – отвечал Безюрг, – для того только учатся и приобретают познания, чтобы они были в состоянии о чем-нибудь говорить народу, иначе публика будет ими недовольна и изъявит свое негодование[424].
Таким образом, по мнению наставника Аббас-Мирзы, возбуждение персиян против русских было делом весьма законным. Духовенство продолжало свою деятельность в этом направлении, и в народе с каждым днем нерасположение к русским усиливалось настолько, что посылка курьеров в Тегеран становилась затруднительною. Когда, в октябре 1818 г., генерал-лейтенант Вельяминов отправил губернского секретаря Алиханова в Тегеран, с письмом Ермолова к шаху, то посланный встретил большое затруднение на пути. Персияне не давали ему лошадей, а если и давали, то