Между тем аварский хан получил сведение о движении Ермолова и, не зная, куда он последует, писал письмо и старался оправдать себя. Не скрывая того, что был в Башлах и действовал против наших войск, Ахмет-хан говорил, что то произошло случайно. Ссылаясь на свое влияние и значение между горцами, он предлагал услуги к посредничеству и умиротворению Дагестана.
Ахмет-хан не подозревал, что четыре месяца тому назад перехваченные от беглого царевича Александра бумаги к Аббас-Мирзе обнаруживали готовность аварского хана изменить России, за обещанную ему персиянами пенсию.
«Не прибавляйте, – писал Ермолов Ахмет-хану[440], – к гнусной измене вашей государю великому и великодушному обмана, что вы не переставали быть ему преданным. Мне давно известно поведение ваше, и я знаю, что, по вашему внушению, возмущены жители Дагестана против русских войск и осмелились с ними сразиться. На вас падут проклятия обманутых вами дагестанцев. Вы не защитите их и, если соберете подобных себе мошенников, тем жесточее наказаны будете. Всегда такова участь подлых изменников!»
В Дагестане волнения не прекращались. Ермолов простоял целую неделю в Тарках, не предпринимая ничего. Он надеялся, что многие из горских обществ опомнятся, увидят обман и что впоследствии их можно будет успокоить, не употребляя силы оружия. При свидании своем с шамхалом Алексей Петрович предложил ему отправить свое семейство из Тарков в Кизляр и просил не прерывать вовсе сношений с подданными, «ибо в Карабудагкенте и Губдеке начинают чувствовать, что они обмануты»[441].
Между тем аварский султан продолжал собирать под свои знамена всех желающих. Авария стала главным местом сборищ всех недовольных и беглых. Тогда Ермолов, видя, что увещания недействительны, решил направить свои действия против Ахмед-хана Аварского и нанести ему такой удар, слух о котором, пройдя по всем горам, заглянул бы и в ущелья.
Оставив в Тарках лишние тяжести, под прикрытием 300 человек пехоты, двух орудий и нескольких казаков, главнокомандующий выступил, 11 ноября, с остальными войсками в Дженгутай. Весь переход, в пятнадцать верст, войска шли по дефиле, узкому и затруднительному для движения. Едва только к вечеру достигли они до подошвы горы Аскорай[442].
Впереди отряда пролегала весьма крутая и высокая гора, вершина которой была покрыта неприятелем, под предводительством самого Ахмет-хана Аварского. Тысяч пятнадцать горцев рассыпались по возвышению и ожидали прибытия русского отряда. Когда войска подошли к подошве хребта, горцы встретили наших выстрелами, и с вершины горы посыпались на Ермолова самые дерзкие ругательства.
«Анасын сыхын Ермолов!» – кричали горцы.
Слыша это, солдаты приходили в бешенство; они рвались вперед, чтобы заставить молчать противника; но Ермолов, обогнав отряд и окинув взором расположение горцев, приказал остановиться и варить кашу[443]. Незначительная перестрелка и несколько орудийных выстрелов закончили день. К Ермолову явились местные жители, изъявившие желание быть проводниками. По их показанию, в четырех верстах от места расположения нашего отряда был менее трудный всход на гору; там не было окопов; при движении можно было скрыть часть своих сил в лесу и подойти незаметно к самому расположению неприятеля.
Войска расположились на биваке у подошвы горы и испытывали все неприятности скверной погоды. С досадою узнали все, что вместо боя отряд расположился на ночлег. Солдаты, офицеры и даже многие из приближенных Ермолова роптали и осуждали такое распоряжение. Главнокомандующий слушал все это и молчал.
Горцы, видя, что отряд расположился на ночлег, были уверены, что русские не решаются атаковать сильную их позицию. Пуще прежнего стали они кричать и ругаться; пули с высот посыпались чаще. Ермолов, окруженный штабом и офицерами, в своей неизменной бурке, хладнокровно угощал присутствовавших походною закускою и смеялся над пулями, по временам долетавшими до бивака.
«Пусть себе тешатся!» – приговаривал он с усмешкою.
Так прошел вечер; наступила чрезвычайно темная ночь. Горы осветились неприятельскими кострами; сильный ветер, дувший в лицо нашему лагерю, доносил шумные песни обрадованных горцев, песни, которые были очень ясно слышны, несмотря на значительное расстояние, разделявшее два лагеря. Время проходило, песни стихли, и мало-помалу все смолкло. В нашем лагере солдаты также задремали, но Ермолов не спал.
«Я готовился, – пишет он в своих записках, – с рассветом начать действие и предвидел ощутительную потерю, по трудности всхода на гору. Нельзя было отступлением ободрить неприятеля. В первый раз в стране сей появились русские войска и с ними главный начальник. Горские народы смотрели со вниманием на происшествия, и малейшие со стороны нашей неудача или действие, которому бы можно было дать невыгодное истолкование, соединяло всех их, и мгновенно имел бы я против себя большие силы».
Часу в девятом вечера, пользуясь тем, что ветер был со стороны неприятеля, главнокомандующий тихонько позвал к себе майора Грузинского гренадерского полка Швецова, который незадолго перед тем был освобожден из плена[444]. Ермолов приказал ему взять второй батальон Кабардинского полка с двумя орудиями и без шума вести его вправо, через лес, по узкой тропинке, взбираться на высоты и ударить на левый фланг неприятеля.
– Только смотри, брат, – говорил ему Алексей Петрович, – чтобы не было ни одного выстрела: встретишь где неприятельский караул, уложи штыками, а как дойдешь на самый верх, тогда только дай нам сигнал: мы тебя поддержим.
Швецов готов был уйти; Ермолов остановил его.
– Да знай, – прибавил он, – что оттуда тебе нет дороги назад: я должен найти тебя там, на горе, или живым, или мертвым.
Швецов буквально исполнил приказание главнокомандующего. Он выступил так тихо, что товарищи-солдаты не заметили отсутствия Кабардинского батальона.
Прошло несколько времени; все было спокойно, ночная тишина ничем не прерывалась; на горе догорали костры, то вспыхивавшие, то снова потухавшие…
Швецов, с батальоном, весьма скоро, из-под ветра, подошел к неприятелю. Солдаты издали видели, как лезгины совершенно беспечно лежали у потухающих костров. Вдруг на горе раздался бой барабана и крик «ура!», за ним выстрелы… Несколько минут молчания – и потом завязалась непрерывная перестрелка.
Удар был слишком чувствителен и неожидан: все бросились врассыпную. Кто бежал в одежде, но без оружия, кто был с оружием, но без платья. Многие остались на месте, не сделав выстрела и не успев даже подняться с земли, на которой лежали; в темноте горцы ранили друг друга. Много оружия, лошадей и даже одежды было захвачено кабардинцами. В самое короткое время вершина горы была в наших руках.
С первыми выстрелами и криком кабардинцев весь лагерь поднялся на ноги. Две роты Троицкого, две роты 8-го егерского полков и два орудия были отправлены для поддержания майора Швецова.
– Вперед, бегом! – крикнул Ермолов, и солдаты лезли уже на гору.
С рассветом лезгины очутились у подошвы горы, с которой, в свою очередь, приходилось нам спускаться по весьма узкой тропинке, пролегавшей между свалами. Высоты по обеим сторонам дороги были заняты пехотою с артиллериею, и «тогда не было сомнения, что войска без малейшей потери сойдут в долину»[445].
Главный отряд пошел на соединение с майором Швецовым. В течение целых суток поднимался он на вершину горы, до которой считалось не более четырех верст; артиллерия и обоз поднимались на людях.
Когда весь отряд стал на прежней неприятельской позиции, Ермолов дал солдатам отдых и приказал подать водки. Около него собрался обычный кружок офицеров.
– Вот вам, господа, урок, как должно беречь русскую кровь! – говорил Алексей Петрович, обращаясь к тем лицам, которые накануне более других порицали его распоряжения. – По-вашему, надобно было вчера положить тут несколько сот человек, а для чего? Чтобы согнать неприятеля с этой горы и самим стать на ней. Мы теперь достигли этого, но достигли, не потеряв ни одного солдата.
13 ноября войска спустились в обширнейшую и прекрасную долину и прибыли в селение Параул, в котором, по бедности ханства Аварского, султан Ахмет-хан имел свое пребывание. Жители оставляли город и бежали в леса; мятежники отступали за ними без выстрела; акушинцы, в числе 2000 человек, последовали туда же.
Оставив в Парауле все тяжести и запасный парк, под прикрытием двух рот и одного орудия, Ермолов с остальными войсками выступил, 14 ноября, к городу Большой Дженгутай, находившемуся в десяти верстах от Параула и принадлежавшему брату аварского хана, Гасан-хану, известному своими злодействами и ненавистью к русским. Подходя к Дженгутаю, войска увидели его раскинутым на небольшом возвышении. В недалеком расстоянии от города пролегал хребет горы, занятой неприятелем, устроившим, на протяжении полуверсты, окопы и засеки. Крайние городские дома, составлявшие левый фланг неприятельской позиции, были заняты горцами; на правом фланге протекала речка, к которой прилегали обширные сады, занятые неприятелем. Это второе расположение горцев было гораздо сильнее первого.
Главнокомандующий приказал начальнику штаба, генерал-майору Вельяминову 3-му, сделать распоряжение к атаке левого фланга, выгнать неприятеля из крайних домов и завладеть пространством, отделявшим город от хребта горы, на которой были неприятельские окопы. Две роты егерей и три роты Троицкого полка назначены для атаки.
Выстрелы картечью из батарейных орудий заставили неприятеля очистить окопы, а стрелки выгнали его из крайних домов. Подвезенные к самому городу, орудия производили страшное разрушение и смятение в тесных улицах. Лезгины бросились бежать. Есаул Чивалев с казаками был отправлен отрезать им отступление. Одновременно с этим на правом фланге действовал отряд подполковника Верховского из четырех рот 8-го егерского полка и двух легких орудий. Хребет горы, лежавший против окопов неприятеля, прикрывал отряд его от жестокого огня лезгинов. Тут были акушинцы и с ними аварский султан. Для воспрепятствования неприятелю зайти в тыл Верховскому Ермолов отправил две роты Кабардинского полка и два орудия, под начальством артиллерии капитана Коцарева, прославившего впоследствии свое имя на Кавказе.