Узнав об этой интриге, Мегди-шамхал пригласил к себе на совещание акушинцев и даргинцев. Они согласились приехать в Губдень с тем, чтобы шамхал приехал туда же для объяснений. Когда Мегди получил известие, что в Губдени собралось из каждого акушинского магала по тысяче человек, он побоялся явиться перед ними и, ссылаясь на болезнь, будто бы препятствующую ему сесть на лошадь, просил собравшихся выбрать депутатов и прислать их в Тарки. Горцы согласились и в числе нескольких сот человек прибыли на совещание, тянувшееся 12 дней и не приводившее ни к какому результату; горцы обещали повиноваться шамхалу, но с условием, чтобы русские не появлялись в их владениях.
– Мы из колена в колено пребываем твоими нукерами (слугами), – говорили собравшиеся шамхалу, – ты нам господин, мы твои слуги и, кроме тебя, служить никому не будем, с условием, чтобы ты не пропускал русского войска через границу Терека и Кизляра, также через границу Дербента по сю сторону и чтобы сына своего Сулейман-пашу передал нам, для удержания при себе. В таком случае мы спокойно будем служить тебе и не изменим русскому правительству.
– Акушинцы и даргинцы! – отвечал шамхал. – Оставьте в стороне глупые слова и не предлагайте невозможного. Я не в состоянии запретить войску падишаха (императора) перейти чрез Дербент, Кизляр и Терек на эту сторону: предложение это несообразно с рассудком; но я могу сделать следующее: я скажу русскому начальству, что акушинцы и даргинцы мои нукеры и что они не изменники и не злоумышленники против русского правительства, следовательно, должны быть под моим покровительством.
Горские депутаты требовали, чтобы шамхал отдал им своего сына в аманаты и обещал защищать их. После долгих споров и наставлений Мегди-шамхал согласился на требование горцев, но отказался защищать жителей г. Башлы, аварского хана, Хасан-хана и кайтагцев, действовавших враждебно против русских.
«Я одарил их вещами, – писал шамхал Ермолову, – и сына своего, Сулейман-пашу, передав им, отправил в Акушу потому более, что и я в малолетстве моим отцом поручен был акушинцам и несколько лет жил между ними, имея в виду, что они иначе не могут иметь ко мне доверия, будучи подстрекаемы злонамеренными людьми. Одним словом, я, уповая на Бога, решился сына своего Сулейман-пашу, как половину своего тела, передать в их руки; другого средства не было».
После отъезда акушинцев и даргинцев прибыло в Тарки до 500 человек унцукульцев, живших по соседству с Авариею. Унцукульцы считались храбрейшими в Дагестане, и подобно тому, как акушинцы были руководителями даргинцев, так унцукульцы были примером для койсубулинцев. Унцукульцы передали шамхалу письмо аварского хана, призывавшее их к соединению против русских.
«Мы все, – писал аварский хан унцукульцам, – получили приятное известие; что между Турциею, несчастною Россиею и Грузией открылась война. До сих пор все народы вместе со мною помогали русским, ныне же видят, что я удалился от них.
Для славы и почести веры и Корана я с помощью и милостью их после открытия дорог выступаю в поход к стороне Грузии; а как вы люди великодушные, то приготовьтесь к тому же с твердою надеждою на милосердие и помощь Аллаха».
Презирая хана за то, что он получал жалованье от нашего правительства, унцукульцы осмеяли его посланного. «Вероятно, хан, – говорили они, – отправляется получать свое жалованье; мы не намерены ему сопутствовать».
Успокоенные шамхалом, что никакой войны между Россиею и Турциею не существует, унцукульцы отправились домой, и попытка аварского хана поднять их не увенчалась успехом[457]. Тогда, раздосадованные поведением шамхала, дагестанские союзники решились оклеветать его перед русским правительством. Сурхай-хан Казикумухский писал генерал-майору Пестелю, что шамхал в заговоре с акушинцами и выдал им своего сына в аманаты, что он, хан Казикумухский, чистосердечнее Мегди, потому что и к нему приезжали акушинцы и предлагали быть с ними заодно, но он отверг их предложение[458].
Все эти происшествия заставили Ермолова предписать генерал-майору Вреде, назначенному вместо Пестеля управлять Кубинскою провинциею, строго следить за всем происходившим в Дагестане. Ему поручено было оказывать шамхалу уважение, уверить, что русское правительство всегда будет его защищать, но знать, что сам шамхал, по своей бездеятельности, чрезмерной скупости и неуверенности в подвластных своих, недавно против него восстававших, сам собою ни для себя, ни для нас ничего предпринять не может. «Брат его Шабас, – писал Ермолов генералу Вреде[459], – человек благонамеренный, но весьма глупый, к которому также прошу иметь некоторое внимание. Сын сего последнего и в то же время зять шамхала, Амалат-бек, вместе с аварским ханом действовавший против войск наших, как изменник, не достоин никакого внимания. Но, по уважению к шамхалу и отцу его, я не требовал его изгнания и показал себя снисходительным. Если же бы в надежде его на оное могли вы достать его, то взять и строго содержать в крепости».
Точно так же, до времени, должен был пользоваться нашим снисхождением и уцмий Каракайтагский, человек самых изменнических свойств, недоверчивый и враждебный русскому правительству. Стараясь казаться нам преданным, потому что сын его находился в Дербенте аманатом, уцмий вел тайные сношения с Сурхаем, которому верить ни в чем было невозможно. Существовавшая вражда между Сурхаем и полковником Аслан-ханом Кюринским, человеком нам преданным, была отчасти средством для обуздания хана Казикумухского.
Подвластный Сурхаю народ не мог обойтись без хлеба Кюринской провинции, и потому, поддерживая Аслан-хана и не отпуская хлеба в Казикумух, мы могли держать население в некоторой покорности и зависимости. Того и другого можно было достигнуть только до известной степени, потому что владельцы не столько заботились о благе своих подданных, сколько о своей личной независимости, которой, по их мнению, угрожала величайшая опасность. Для отвращения этой опасности дагестанские союзники принимали все меры: приглашали царевича Александра приехать в Тионеты для возмущения грузин против России и отправили своих посланных в Тавриз с просьбою о помощи. Шамхал Тарковский писал, что весь Дагестан волнуется, собирается напасть на его владения, разорить их и что он оставляет Тарки и уезжает на Сулак[460].
Адиль-хан, уцмий Каракайтагский, подтверждал сообщение шамхала и, находясь в непосредственном сношении с заговорщиками, употреблял все средства, чтобы выручить сына. Он уверял Ермолова, что дагестанцы хотят разорить и его владение; что если главнокомандующий не появится скоро в Дагестане, то там могут возникнуть большие смуты.
«Может быть, – писал вкрадчиво Адиль-хан Ермолову[461], – тамошние ваши занятия замедлят ваш приезд: в таком случае для ограждения меня от угрожающих со стороны дагестанских возмутителей опасностей не благоугодно ли будет вам придать мне в помощники старшего моего сына Хан-Мамеда, живущего в Дербенте в качестве аманата». Обещая взамен его прислать другого сына, Адиль-хан поручил своему посланному просить Ермолова об освобождении малолетних башлинцев, взятых Пестелем, и уверить главнокомандующего, что в случае удовлетворения его просьбы хан ручается удержать спокойствие в Дагестане до прибытия русских войск.
– Я не тот начальник, – отвечал Ермолов, – которого можно удовлетворить одними обещаниями, и вам полезно знать, что я понимаю, что значит присяга дагестанцев. Я не тот человек, который не умел бы уважать достойных, но и не тот, который бы верил одним словам.
«Благодарю за письмо ваше, – писал Алексей Петрович Адиль-хану[462], – в котором уведомляете меня о делах дагестанских. Знаю, что подлый изменник, аварский хан, возмущает народы; но не вижу, какую причину могут иметь сии народы желать истребить ваше высокостепенство, ибо они в подвластных ваших имеют всегда верных товарищей в злых намерениях против российского правительства, и вы, подобно как и в прошлом году, не будете в состоянии удержать их.
Вы находите пребывание мое нужным в Дагестане, и я могу вас уверить, что все распоряжения сделаны будут надлежащим образом. От сына вашего Хан-Мамед-бека получил я письмо, в котором он рассуждает весьма благоразумно, и мне приятно иметь надежду, что он будет усердный подданный своему государю. Не хочу обманывать вас пустыми обещаниями и скажу чистосердечно, что я нахожу полезным еще некоторое время продолжить пребывание его в Дербенте, ибо от того дела ваши не могут расстроиться.
В прошлом году он был при вас, и народ каракайтагский весь возмутился против своего государя. Не сын ваш Хан-Мамед-бек, как человек молодой, а ваше высокостепенство должны управлять народом».
Получив это письмо, уцмий при свидании с генералом Вреде говорил, что не знает причины, почему его считают изменником; что он всегда был верен русскому правительству, и если не дрался с нашими войсками против дагестанцев, то будто бы потому только, что Ермолов не требовал от него услуг. Адиль-хан не подозревал, что русскому правительству известны были все его сношения с Ахмед-ханом Аварским и его союзниками, в числе которых видную роль играл Ших-Али, бывший хан Дербентский. Имея постоянные сношения с Персиею, Ших-Али убедил аварского и казикумухского ханов и уцмия отправить посланного в Тавриз с письмом к Аббас-Мирзе. Наш поверенный в делах в Персии уведомлял Ермолова, что дагестанские союзники писали наследнику престола, что они единодушно поклялись на Коране с наступлением весны выступить против русских с такими силами, какие только можно будет собрать. «Если вы, – прибавляли писавшие Аббас-Мирзе[463], – исповедуете ту же веру, какую и мы, и если вы правоверный, то мы надеемся, что вы не упустите воспользоваться сим случаем, для занятия всеми своими силами Грузии, для вспомоществования нашим усилиям. Мы вас заклинаем именем великого пророка и нашей религии не оставлять нас одних в исполнении наших предприятий, и тогда, с помощью Бога, мы надеемся истребить неверных. Впрочем, если вы имеете какое-либо сомнение насчет верности шамхала Тарковского, то знайте, что он уже отдал одного из своих сыновей в аманаты Сурхай-хану».