Как только князь Мадатов появился на высотах, ему тотчас же отправлены были в подкрепление два батальона пехоты с артиллериею и все донские и линейные казаки. На правом фланге нашего расположения оставлен шамхал Тарковский с своею конницею, имевшею целью только развлечение неприятельских сил. Удачное действие артиллерии заставило неприятеля очистить передовое укрепление.
Татары, заметив его бегство, вскакали в укрепление, а вслед за ними прибежал батальон Ширванского полка. Поставленные в укрепление батарейные орудия били в тыл отступавших акушинцев. Стрелки Куринского, Троицкого и Егерского полков овладели утесами, нависшими над дорогою, на которой теснился бегущий неприятель. Казаки обходным движением появились в тылу неприятеля; татары преследовали бегущих «в таких местах, куда проводить может одна добрая воля и редко решительность начальника».
От начала и до конца сражения прошло не более двух часов. Неприятель с необыкновенною быстротою скрылся в бесчисленных ущельях гор и «бросался с таких крутизн, что едва глазам верили мы, чтобы спуститься с оных было возможно».
Вся потеря наша в этом деле состояла из четырех убитых нижних чинов и раненых – двух обер-офицеров и 24 нижних чинов[496]. Войска немедленно заняли соседнее селение Лаваши и расположились в нем.
Победа эта имела огромное влияние как на акушинцев, так и на Сурхай-хана Казикумухского, торопившегося снять блокаду осажденного им Чирахского поста.
В то время, когда Ермолов действовал против акушинцев, Сурхай-хан Казикумухский успел собрать до 6000 человек и в 6 часов утра 19 декабря 1819 г. напал с ними на Чирахский пост, защищаемый двумя ротами Троицкого полка, под командою штабс-капитана Овечкина.
Находившееся в Кюринском ханстве селение Чирах оборонялось редутом, состоявшим из небольшого квадрата, но с значительно высоким бруствером, обеспечивающим от нечаянного нападения. По своей тесноте укрепление не могло вместить всего гарнизона, и потому магазин и казармы были вынесены из редута, и часть нижних чинов находилась в самом селении.
Под покровом темной декабрьской ночи казикумухцы спустились с гор и, внезапно вторгшись в селение Чирах, вырезали большую часть спавших в казарме солдат (80 человек), и лишь немногим удалось скрыться в укреплении. В числе успевших избежать смерти был прапорщик Щербина, собравший вокруг себя до 50 человек нижних чинов и засевший с ними в мечети, обращенной в магазин. Окружив со всех сторон Чирах, Сурхай уничтожил все мосты, отрезал защитников от крепости Кюры (Кюраг) и лишил возможности майора Троицкого полка Ягупова оказать помощь Чирахскому посту[497].
Осажденные были поставлены в крайне затруднительное положение: деревня и солдатская казарма были заняты неприятелем, употреблявшим все усилия к тому, чтобы прежде всего овладеть мечетью и ее высоким минаретом. Желая выручить товарищей, засевших в мечети, Овечкин произвел вылазку, но Щербина просил его возвратиться.
– Береги людей для охраны крепости, – кричал он ему, – они нужнее меня отечеству! Я обрек себя на смерть, но умру недаром, и если не станет свинцу, то своим падением задавлю неприятеля.
В течение целого дня Щербина и его товарищи били горцев на выбор, но зато десятки пуль проникали в амбразуры и число храбрых уменьшалось. Наконец горцам удалось отбить двери, ворваться внутрь мечети и броситься в кинжалы. Защищаясь штыками, наши солдаты пали геройскою смертью, но несколько человек из них с прапорщиком Щербиною успели забраться в минарет по лестнице, и каждая голова горца, показывавшаяся в узком отверстии, слетала вниз на окровавленную площадку. Лишившись многих храбрых, казикумухцы отказались от штурма лестницы и стали подрывать минарет. Два дня Щербина и его немногочисленные товарищи оставались без пищи и воды, наконец минарет был опрокинут и храбрый офицер вместе с солдатами были погребены под его развалинами. Ободренные горцы пытались штурмовать укрепление, но, встреченные картечью, спустились в ров и завязали перестрелку. Чтобы вернее поражать неприятеля, солдаты взбирались на бруствер и подвергали себя верной смерти; ряды защитников редели, и большая часть офицеров была или убита, или ранена. Осада длилась уже три дня, и в укреплении не было ни капли воды; несколько удальцов, спускаясь ночью с бруствера, прокрадывались к реке, находившейся не далее 200 шагов от укрепления, но немногие из них вернулись. Солдаты глотали порох, чтобы утолить жажду, и посылали последние пули на поражение врага. Казикумухцы требовали сдачи, но предложение это, несколько раз отвергнутое в начале осады, возбудило теперь некоторое колебание. Заметив, что солдаты переглядываются между собою, штабс-капитан Овечкин, с простреленною ногою, обходил ряды и ободрял своих подчиненных.
– Товарищи, – говорил он, – я делил с вами труды и славу, заслужил с вами все раны, не один раз водил вас вперед и никогда не видал в побеге. Не дайте же при конце моей жизни увидеть вас, как трусов, без оружия, а себя в постыдном плену. Уж если вы решились опозорить имя русское, то прежде пристрелите меня и тогда делайте что хотите, если не можете делать того, что должно: убейте начальника, когда не хотите бить врагов.
Еще никогда не бывало, чтобы русский солдат покидал своего начальника, а тем более не повиновался ему. Слова и пример Овечкина ободрили защитников, и они снова кинулись на вал – и снова посыпались пули в засевшего во рву неприятеля. Прошло несколько часов, и штабс-капитан Овечкин, от потери крови, стал приходить в бессознательное состояние. Тогда фельдфебель одной из рот предложил сдаться. Овечкин встрепенулся и приказал связать фельдфебеля.
– Я застрелю, – сказал он, – того, кто первым упомянет о сдаче!
Приказав поднести себя к орудию, Овечкин сам взял фитиль и выстрелил, но в это время десятки пуль ворвались в амбразуру и, простреленный двумя из них в бок и ухо, Овечкин покатился с платформы. Лишившись начальника и изнемогая от усталости, защитники дрались отчаянно, как вдруг на склоне гор засверкали русские штыки отряда, спешившего на помощь. Имея уже известие о поражении Ермоловым акушинцев, Сурхай предпочел избегнуть встречи с русскими войсками. Оставив во рву 40 лестниц, казикумухский хан торопился уйти, не ожидая прибытия отрядов, один за другим пришедших к Чираху: из Зиахур (Зейхур), под начальством капитана Севастопольского полка Агеева[498], и из Кюры, под начальством генерал-майора барона Вреде[499]. Прибывшие с восторгом приветствовали осажденных, из которых осталось только 70 человек и из них лишь восемь человек не раненых[500].
Между тем Ермолов, не ограничиваясь рассеянием акушинцев, двинулся далее, разорил несколько богатых селений и, не встретив на пути ни одного человека, 21 декабря занял Акушу, оставленную жителями. Горцы признали необходимым покориться, и из отдаленных мест народ приходил просить пощады и присягал на верность.
«Область, повергшаяся под скипетр вашего императорского величества, – доносил Ермолов[501], – состоит из 60 000 жителей, народа никому не покорствовавшего, воинственного и управлявшего всем Дагестаном. Разрушено скопище злоумышлявших против нас, пристанище всех врагов и изменяющих нам».
Главный виновник возмущения, акушинский кадий Мамед, бывший в сношениях с Ших-Али-ханом, был сменен, и на его место назначен Зухум-кадий, человек нам более расположенный. На его обязанность возложено: 1) сохранять прежний образ управления и прежние обычаи без всякой перемены; 2) не признавать ничьей власти, кроме власти главнокомандующего; 3) наблюдать, чтобы во владениях даргинских не было пристанища неприятелям и изменникам России, и не иметь с ними никакой связи; 4) наблюдать, чтобы народ даргинский сохранял спокойствие и дружбу со всеми подданными русского императора, не принимать участия в распрях соседей и не давать никому помощи без разрешения главнокомандующего; 5) войска собирать только для охранения своих границ и без воли главнокомандующего не входить в чужие земли[502].
Потребовав 25 человек аманатов и обложив население ежегодной данью в 2000 баранов, А.П. Ермолов писал даргинцам, «что отныне впредь главные кадии назначаемы будут по высочайшей воле императора и о том объявляемо будет главнокомандующим в здешнем краю. Люди верные и усердные из каждой фамилии могут получить сие достоинство.
Великий государь мой оставляет по-прежнему образ правления вашего и обычаи ваши; собственность ваша будет сохранена; позволяет вам свободный повсюду торг и во всех российских областях будете принимаемы вы дружественно. Во всех нуждах народа старший кадий относится к главнокомандующему в здешнем крае, и нет над ним никакой другой власти. Со всеми верноподданными великого российского государя общество даргинское должно сохранять приязнь и дружбу. Неприятелей и изменников во владениях даргинских не терпеть и не иметь с ними связи.
Я надеюсь, что общество даргинское сохранит присягу свою и верность великому своему государю и что я не явлюсь неприятелем в землях ваших, о разорении которых и теперь я сожалею»[503].
Старшины приняли это объявление с полною покорностью и поднесли главнокомандующему прекрасную саблю в знак победы над собою и в ознаменование того, что русские войска проникли в главный город народа, первенствовавшего в Дагестане. Приняв саблю, Ермолов отнес всю заслугу войскам и благодарил их за блестящие действия.
«Труды ваши, храбрые товарищи, – писал главнокомандующий в приказе[504], – и усердие к службе проложили нам путь в средину владений акушинских, народа воинственного, сильнейшего в Дагестане. Страшными явились вы перед лицом неприятеля, и многие тысячи не противостали вам: рассеялись и бегством искали спасения. Область покорена, и новые подданные великого нашего государя благодарны за великодушную пощаду.