[532], – во многие века кровью приобретенные, от царей в награду заслуг пожалованные, купленные и наследственные крестьяне, имения движимые и недвижимые, по бедному состоянию нашему украшенные образа и кресты от Рождества Христова и доныне, выйдут из нашего ведения: несколько церквей упразднится и многое число престарелых и юных мужского и женского пола останутся без прославления всевышнего Создателя и молитвы; также исторгнуты будут от нас воспитанные нами священники, приносящие ев. жертву о здравии и спасении душ наших, а затем последует теперь же и горше того».
Имеретины просили Курнатовского исходатайствовать высочайшее повеление, чтобы не была поколеблена вера их, «от распятия Христа доныне удержавшаяся»; чтобы предоставить им самим заботиться о благолепии церквей и спасении душ. Говоря, что под властью магометан хотя они перенесли многие телесные мучения, но что турки никогда не касались их дел духовных, имеретины писали, что если государь не уважит их просьбы, «то как угодно поступить с нами: или велите бросить в воду, или же истребить всех, так как за веру с радостью готовы понести всякую скорбь от сего учреждения. Впрочем, нашему государю посвящаем тело свое до последней капли крови, кроме души».
Итак, чисто гражданский вопрос переходил на почву религиозного, на защиту религии. В глазах народа грубого и невежественного, не имевшего никакого понятия об общественном благоустройстве, посягательство на преобразование церковных имений было равносильно с посягательством на изменение религии. Последнее всегда и везде вызывало упорное сопротивление, и борьба за религию была самою ожесточенною и упорною. Имеретины готовились к этой борьбе и во многих местах решились не допускать к себе русских чиновников, которые, не имея подробной и точной инструкции, при описании имений поступали по своему усмотрению. Так, нередко лица, имевшие царские указы, освобождавшие их от податей, записывались в число платящих подати; некоторые священники были сделаны свободными, отчего прежние владельцы их, получив убыток, были крайне недовольны; в некоторых имениях подати, без всякой видимой причины, были увеличены, а в других уменьшены.
Имеретины роптали на то, что духовенство их, «представляющее образ Христа», терпит поругание, тогда как жившие между ними евреи пользуются свободою при устройстве своего духовного правления[533].
Князья и дворяне Бакинского округа собирались в значительном числе в квартиру окружного начальника и требовали от него объяснений, с какою именно целью производится описание помещичьих священников.
– Мы не желаем и не позволим описывать, – говорили более горячие головы, – а если поступят противно нашим желаниям, то из этого могут выйти дурные последствия.
То же самое заявили князья и дворяне Шаропанского округа своему окружному начальнику. В местечке Сачхерах, принадлежавшем князю Церетели, прибывшие туда чиновники были посажены в крепость Моди-Нахе. Князья объясняли такой поступок тем, что вынуждены будто бы были скрыть их от народа, требовавшего выдачи чиновников для немедленной высылки их в Грузию[534]. Лица, посланные в округ Рачинский, Мингрелию и Гурию, не были допущены к описанию и возвратились без всякого успеха. Отправляя в Мингрелию архимандрита Афанасия и с ним родственника Дадиана, имеретинского князя Григория Церетели, экзарх Феофилакт поручил последнему сказать князю Левану Дадиану: «Если заповеди моей не исполнишь, то ты будешь причиною падения твоего княжества и предания владения». Слова эти, переданные князем Григорием Церетели в присутствии многих мингрельцев, испугали Дадиана.
«Чем я согрешил?» – спрашивал владетель Мингрелии и решился разъяснить свое положение. Он писал Ермолову, что готов содействовать всякому преобразованию, но просил не отчуждать имений в ведение синодальной конторы, потому что имения эти составляют не церковную, а его собственность; что церковными они названы потому только, что доход с них предоставлен временно архиереям вместо жалованья, «но выгоды от них, – писал Дадиан[535], – и повинности, в виде гоми, вина и денег, принадлежат мне, как и другие собственные имения в моем владении; дворяне и крестьяне тех вотчин служат мне и, чтобы не распространяться, – обязательства их ко мне всегда были те же, как и собственных моих вотчин».
Сознавая, что отчуждение имений ограничит и без того незначительные средства в жизни, князь Леван Дадиан уверял главнокомандующего, что он лишится возможности не только прилично содержать себя, но и снискивать дневное пропитание, и принужден будет просить о лишении его звания правителя.
– Но тогда, – спрашивал Дадиан Ермолова, – будет ли исполнена высочайше утвержденная грамота о непоколебимости владения моего, нелишении меня имений моих и владения, которое всемилостивейший государь утвердил за мною и следующими по мне владетелями, как было при моих предках? И как подтвердится письмо, всемилостивейше пожалованное мне и матери моей в 1806 г., коим удостоены мы обещанием утверждения нашего владельчества и ненарушимости покровительства государя, в залог чего дана нам и икона Влахернской Богородицы? Письмо это вы рассматривали, и на подлиннике его изображено имя ангелоподобного государя моего, и как же письмо то будет исполнено, если случится так, как выше сказано?
Ермолов отвечал, что правительство вовсе не имеет в виду стеснять владельцев в правах и преимуществах, но желает дать лучшее устройство духовной части; что трактат никогда не будет нарушен, и имения, приносившие доныне доход церкви и духовенству, из ведома его никогда исключены быть не могут. То же самое было сообщено и владетелю Гурии, не менее Дадиана страшившемуся описания церковных имений. Оба владельца успокоились, но в Имеретин беспокойства усиливались, так как правительство, из боязни уронить в глазах народа важность высочайшего указа, продолжало описывать церковные имения.
Противники этой меры, преимущественно князья и дворяне Шаропанского округа, собрали значительное скопище и первые подняли знамя восстания; к ним присоединились многие из обывателей Кутаисского округа. Во главе недовольных стояли: князь Николай Абашидзе, сильный в Шаропанском округе, и тамошние дворяне Пирон Гунсадзе, Григорий Чхеидзе, Хахута Кикнадзе, Леван Мачавариани и присоединившийся к ним из Кутаисского округа дворянин Леван Кочичашвили.
При их деятельности число недовольных быстро возрастало и в Рачинском округе в короткое время достигло до 2000 человек, которые, скитаясь толпою по селениям с оружием в руках, призывали жителей к соединению с ними. Увещание окружного начальника и его просьба разойтись не действовали.
«Мы чувствуем свою вину, – говорили ему коноводы, – и, опасаясь за то наказания, стараемся усилить толпу, чтобы можно было защищаться. Мы не оставим своего предприятия, пока присягою не утвердим и не заставим жителей последовать за нами».
Имея при себе только 45 человек конвоя, окружной начальник перешел в селение Квара, а мятежники заняли селение Химши, где было заготовлено продовольствие для войск и находилась большая часть ротного имущества. Генерал-майор Курнатовский отправился сам к мятежникам, которые пришли к нему на Квирильский пост.
– Для чего вы собрались? – спросил Курнатовский.
Имеретины отвечали то же, что изложили в прошении. Тогда им было объявлено, что Феофилакт, видя явное нежелание народа на реформу по духовному управлению и не желая ничего предпринимать насильно, уезжает в Грузию.
Курнатовский просил собравшихся разойтись по домам и быть покойными.
– До тех пор не разойдемся, – отвечали они, – пока не будут нам выданы списки, составленные разосланными чиновниками, и пока Феофилакт не выедет из Имеретии.
Курнатовский объявил, что подобное требование он считает дерзким, и снова просил разойтись.
– Мы не разойдемся, – отвечали голоса из толпы, – пока не будут исполнены наши желания. Впрочем, бунтовать мы не намерены, а только просим.
– Извините нас! – говорил лосиатхевский дворянин Бежан Чхейзе, обращаясь к генералу Курнатовскому. – Пока не решится наше дело, ни для почты в Грузию, ни для купцов дороги не будет.
Курнатовский поддался требованию буйной толпы и, отдавая имеретинам сделанные уже описи церковным имениям, просил их успокоиться и изложить свои желания в прошении. Собравшиеся согласились на это, но, ободренные уступкою правителя, медлили подачею прошения и всеми средствами старались усилить свою толпу. Под видом поборничества за уничтожение некоторых церквей и защиты духовенства, злонамеренные распускали между народом слухи, что правительство намерено изменить религию и излишних пастырей церкви взять в рекруты. Добровольным соглашением, а иногда и силою они приводили жителей к присяге, обязывающей каждого к единодушному действию; противящихся стращали разорением домов. Все почти дороги были заняты толпами вооруженных имеретин, которые останавливали проходящие наши команды, заставляли их возвратиться назад или грозили стрелять в них. Мингрельцы и гурийцы, тайно от своих владетелей, готовы были действовать совокупно с имеретинами, а абхазцев им стоило только пригласить.
Нравственное влияние преданных России владельцев Мингрелии и Гурии было ничтожно против общего желания народа. Имеретины знали о малочисленности наших войск, знали, что не из чего составить наступательных отрядов, и потому были дерзки в своих требованиях. Генерал Курнатовский просил прислать ему три батальона пехоты с артиллериею и один казачий полк, а бывший в Имеретии донской казачий Астахова 7-го полк, назначенный к отправлению на Дон, предоставить временно в его распоряжение[536].
Остававшийся, за отъездом Ермолова в Дагестан, командующим войсками в Закавказье генерал-лейтенант Вельяминов 1-й приказал генералу Курнатовскому сосредоточить в нескольких пунктах войска, разбросанные по Имеретин и Мингрелии, обеспечить их продовольствием и ни в каком случае самому не начинать военных действий. Но если бы имеретины сами открыли неприязненные действия, то поступать с ними как с изменниками, без всякой пощады, «дабы в самом начале мятежа строгостью положить конец оному»