Сысоев находил, что единственным средством узнать истину была присяга, и с этою целью он приказал приводить жителей к присяге, но не принуждать их к принятию ее ни кроткими, ни строгими мерами, а предоставить в полную волю каждого, присягать или нет. В выражении этой воли должно было обнаружиться, скрывают ли имеретины свое недоброжелательство или будут оставаться покорными. В случае отказа присягнуть решено было предоставить каждому округу выбрать по пяти человек депутатов и прислать их в Кутаис, для объяснения генералу Сысоеву причин неудовольствия. Вслед за таким объявлением, в девяти верстах от Кутаиса, на р. Черной собралось до 200 человек жителей Кутаисского и Шаропанского округов, изъявивших желание принять присягу.
Вместо того чтобы воспользоваться таким желанием, успокоить и, под благовидным предлогом, распустить их по домам, генерал Сысоев отправил к ним присяжный лист, в начале которого было написано: «Я, нижеименованный, раскаявшись чистосердечно в поступке моем, оказанном при начатии введения преобразования в здешнем крае духовной части, и расторгая сделанную мною по тому случаю присягу, обещаюсь и клянусь и проч.».
Не понимая причины, почему их заставляют расторгнуть произнесенную ими между собою присягу, и не считая за собою поступков, в которых они должны раскаяться, собравшиеся отказались присягать по присланному им листу и взамен того составили свое клятвенное обещание и просили дозволить им присягнуть по нем.
«1819 года, июля 26-го дня, – говорилось в этом клятвенном обещании[549], – мы, нижепоименованные, обещаем вам и клянемся всемогущим Богом, перед Его святым Евангелием и крестом, в том, что собрание наше и общественное скопище Кутаисского и Шаропанского округов имело предметом своим не что иное, как только чтоб насчет выдаваемого преосвященным Феофилактом приказания о штатном учреждении просить нашего генерала; кроме сего, против его императорского величества Александра Павловича изменнических и противных произношений и мыслей между нами не имелось. Первая наша присяга на верность государю тверда, и ничего о нарушении оной между нами не говорено. Хотя из имеретин кто на нас клевещет пред начальством, но мы извещаем, что по тем доносам ничего между нами не произнесено против государя императора и против его войск ничего нами не предпринято».
Не дозволив присягать по этому листу и находя, что упорство имеретин доказывает нечистосердечное их раскаяние, генерал Сысоев обратился к народу со своим воззванием.
«Жители Имеретин! – писал он[550]. – Вы утверждаете мнением своим, что поступок ваш, оказанный при начатии введения преобразования духовной части, есть не преступление против присяги, прежде данной вами на верность свою его императорскому величеству великому государю Александру Павловичу, самодержцу всероссийскому; но сие утверждение ваше происходит от неискренности и непризнательности. Оною священною клятвою вы клялись всемогущим Богом и пресвятым его Евангелием: что хотите и должны его императорскому величеству и его всероссийского престола наследнику, который назначен будет, верно и нелицемерно служить и во всем высочайшей воле повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови.
Все изданные и впредь издаваемые от постановленной его величеством власти узаконения или учреждения принимать с должным послушанием и оные по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, восстановленное его императорским величеством в отечестве вашем спокойствие и тишину по крайней возможности своей соблюдать и никаких сношений с возмутителями отечества вашего, прямо или посредственно, тайно или явно, не токмо делом, но внушениями или иным чем – замыслом, действием и намерением не иметь, – где сей обет ваш?
Правительство русское, заботившееся о благе вашем, желало, правилами, утвержденными его императорским величеством, преобразовать и улучшить в Имеретин духовную часть, находящуюся в совершенном неустройстве, но вы с неповиновением и буйством не допустили учреждение сие. В таком случае, когда бы, по известности вам пользы того учреждения и по привязанности к прежним своим правилам, желали остаться при них, для вас оставалась позволительность с покорностью просить о том начальство; но вы, вместо снискания благоуважения, в оскорбление российских законов, дерзнули собираться мятежными скопищами, делать заговоры и подтверждать единомыслие своею присягою.
При начатии описания, каковое потребно было для введения учреждения, вы, в поддержание явного сопротивления своего, остановили отправленных для того чиновников и еще грозили им, что ежели бы они не оставили сего описания, то произошли бы худые последствия, как между тем некоторые и были уже вами задержаны. Среди таковых заблуждений ваших были еще из вас, которые смекали в волнении вашем свою пользу и выгоду и потому утверждали более вас в оном, разглашая, что хотели переменить христианскую веру, оставить без доходов ев. церкви, а из вас брать в солдаты, и, одним словом, внушали о том, что можно только было изобрести хитрому, коварному и злонамеренному уму. Сии недоброжелатели ни русскому правительству, ни вам не преступили ли верноподданнической обязанности? Исчислив, можно сказать, коротко ваши деяния, я тем вас уличаю в погрешности вашей против присяги вашей, а не менее перед всеавгустейшим монархом и его законами.
Генерал-лейтенант Вельяминов, соболезнуя о заблуждении вашем и несчастье, каковое влечет за собою мятежничество, велел прекратить описание церковного имущества и дал вам время поправить безрассудный ваш шаг, объявляя, что оный еще чрез покорность вашу может быть предан забвению. Сколько времени с объявления прокламации прошло, но вы не принесли покорности: это не закоснелость ли неблагонамеренности? Вы видели наши с генерал-майором Курнатовским действия насчет водворения в здешнем крае спокойствия: скажите, не заключали ли оные в себе милосердие русского правительства и не удаляли ли от вас все те несчастия, которые должны быть неизбежны, ежели только не воспользуетесь кротостью нашею? Вы видели все сие, но, будучи ослеплены, подстрекаемы коварными и буйными умами, не видите своего благоденствия, о котором мы по состраданию заботимся.
Вы, вместо того, чтобы стараться спешить удостоиться милости всеми покорностями, вымышляете свои предложения, посредством коих располагаете получить оную. Виновных ли дело предлагать нам мысли, на чем основать русскому правительству уверенность в благонадежности Имеретин?
Имеретинцы! от вас теперь зависит пощадить себя от гибели и злополучия, но мы должны уже оставить наши попечения о благоденствии вашем, когда вы не соответствуете оному чувствованиями вашими. Хотите уверить нас в своей верности, – уверяйте присягою, тою, которая вчера вам объявлена; но ежели нет вашего к тому расположения, объявите; мы знаем свои меры к укрощению недоброжелательства и мятежного духа, только сии меры для русского сердца тяжки, но нечего делать, когда они есть последнее средство.
За всем тем, я еще вас, имеретинцы, не лишаю возможности объяснить мне, на письме ли, чрез депутатов ли, причины волнения вашего, которые еще мне неизвестны. К благополучию же вашему объявите имена действующих в удержании вас в том заблуждении, которое без чистосердечного раскаяния вашего нанесет вам совершенное несчастье. Я приму все это в рассмотрение потому, что мне видно из обстоятельств, что среди вас более есть таких, кои руководствуют непреклонностью вашею по одному мечтанию и мнимым надеждам удержать собственные свои пользы и выгоды».
Разосланная по всем окружным начальникам прокламация эта потерпела неудачу. Когда кутаисский окружной начальник, майор Андреевский, выехал на Черную речку, то нашел там сборище, увеличившееся до 400 человек, которые отказались выслушать до конца прокламацию Сысоева и твердили, что не признают себя виновными, что никогда не изменяли и не изменят императору, а защищают веру и достояния церквей. При этом предводители толпы заявили, что при дальнейшем принуждении их к присяге они возьмут свои семейства, пойдут к Ахалциху и, остановившись на горах, отправят главнокомандующему прошение о прощении и если не получат его, то уйдут в Ахалцих.
«Турки очищают уже нам дорогу и дома, – говорили голоса из толпы, – все имеретины с нами согласны, и на вашей стороне если и есть, то не более четырех человек, хотя многие и стараются казаться преданными. Митрополиты Кутательский, Генательский и прочие также с нами согласны; князья Церетели и Сехния Цилукидзе также наши приверженцы. На нашей же стороне гурийцы и мингрельцы; князь Дадиан, хотя и считает себя преданным, но, по молодости своей, не может удержать народ. Впрочем, не считая себя изменниками государю, мы с вами драться не будем».
Князь Иван Абашидзе объявил секретно Андреевскому, что народ готов бы был присягнуть по своему присяжному листу и разойтись по домам, но что причиною возмущения – митрополит Церетели и майор Григорий Церетели, «сказавшие с самого начала введения правила по духовной части всему дворянству, чтобы брали свои меры и что они теперь погибают». Желая явить пример послушания, князь Иван Абашидзе вынул из-за пазухи образ и присягнул пред ним; примеру его последовали многие, и, проклиная виновников возмущения, собравшиеся стали расходиться, но на вопрос Андреевского, куда они теперь идут, не отвечали.
Предполагая, что собравшиеся расходятся в разные стороны, чтобы агитировать в свою пользу и приобрести еще большее число своих сторонников, Сысоев признал необходимым потребовать из Сурама батальон Херсонского полка с двумя орудиями и казачий Попова полк. 1 августа отряд этот выступил к Малитскому посту, куда навстречу ему намерен был выехать и генерал-майор Сысоев[551].
Между тем жители Шаропанского и Кутаисского округов, собравшись снова на р. Чалабури в числе до 2000 человек и будучи недовольны поступками Сысоева, отправили прошение в Тифлис к генералу Вельяминову, в котором, жалуясь, что их силою принуждают к присяге, просили избавить от нее, так как они уже присягнули при генерале Симоновиче