«Все состояния народа, – доносил Курчатовский[561], – в полной готовности к поднятию против нас оружия по первому сигналу; они даже ждут с нетерпением, чтобы мы начали кого-либо из них наказывать за ослушность, дабы восстать в то время единодушно. Более 300 пик на манер казачьих у них сделано еще летом».
Неповиновение правительству обнаруживалось почти по всей Имеретин; пред наступлением осени, казенные крестьяне некоторых волостей, по наущению князей, уходили в горы и требовали смены моуравов, не предъявляя никаких основательных для того причин; помещичьи крестьяне в некоторых местах отказывались повиноваться своим помещикам. В Рачинском округе жители отказались поставлять сено для казачьих лошадей и, собравшись толпою человек до 500 вооруженных, шатались по селениям, приводя друг друга к присяге, чтобы действовать единодушно; всех противников своей воли грабили и разоряли. В Кутаисском округе имеретины отказались платить подати и удалились в горы, угрожая стрелять по всякому, кто бы вздумал их там беспокоить. «Шаропанский окружной начальник, – писал Курнатовский, – также с великим трудом успевает что-либо выполнить в подведомственном ему округе, где живут князья Церетели, Абашидзе и, словом, гнездо всего зла».
Духовенство, князья и дворяне хранили глубокое молчание и были чрезвычайно скрытны; о намерениях их можно было узнать только от черни. Обычай, по которому владельцы и духовенство проживали поочередно у своих подвластных и кормились на их счет, давал им полную свободу проповедовать неудовольствие к русскому правительству. Возбуждая население к восстанию, духовенство и дворянство надеялось понудить правительство к уступкам и снисходительности, «которую не иначе разумеют они, – писал А.П. Ермолов[562], – как продолжение распутств, неистовств и зверской, унижающей человечество власти». Прекратить пропаганду и интригу можно было только таким способом, который нарушил бы вековой строй и привычки населения, а следовательно, возбудил бы всеобщее негодование.
Владетели Мингрелии и Гурии вели себя двулично, и на предложение, сделанное Дадиану отдать своего сына в аманаты, он отвечал, что исполнит желание правительства не теперь, а весною. В то время жил у него тесть князь Зураб Церетели, человек хотя преклонных лет, но хитрый, неискренний и в трудные дни Имеретин всегда служивший двум кумирам. Из числа наиболее преданных России был один только князь Кайхосро Церетели, которому послано было ободряющее письмо Вельяминова и в подарок бриллиантовый перстень, с обещанием, если он сохранит верность, то будет награжден подполковничьим чином.
Но, говорил Вельяминов, судя по прежнему его поведению и лукавствам, какие он употреблял к содействию побега царя Соломона из Тифлиса, также и во время возгоревшегося в Имеретин бунта, надобно иметь осторожное с ним поведение и совершенно не вверяться.
Трудно было сказать, кто был предан нам в это время и кто не предан. Все зависело от обстоятельств, от личных выгод и положения, в которое могли быть поставлены разные лица. Кроме религии, имеретины не отличались ничем от прочих азиатских народов, и кто сегодня был нам враг, тот завтра мог быть нашим сторонником. Бывшие беспорядки в Имеретин свидетельствовали, что явные изменники, коноводы восстания, при удаче готовые вырезать всех русских, при неудаче просили прощения и клялись в верности – таков обычай азиятских народов. Положение дел в Имеретин было весьма натянутое и должно было оставаться таким, пока не будет ослаблено влияние духовенства, как сословия, наиболее сильного на агитаторской почве. Два митрополита, Кутательский и Гецательский, далеко опередили в этом отношении всех остальных. Под личиною святости, а на деле из жажды к любостяжанию, они противились всем нововведениям и в особенности преобразованию духовной части, видя в этом ограничение своей власти и произвола.
Хотя А.П. Ермолов и сознавал, что всякая мера к обузданию духовенства может снова возмутить народ, тем не менее он решился безотлагательно выслать из Имеретин обоих митрополитов. «Лучше теперь приступить, – писал он[563], – чем откладывать до дальнейшего времени, ибо зимняя погода, лишая мятежников возможности скрывать семейства свои и скопища в лесах, дает более средств рассеивать их вооруженною силою, если уже необходимо нужно будет употребить оную. Сверх того можно еще теперь надеяться избежать больших беспокойств, но, дав время влиянию духовенства усилиться еще более, нельзя не ожидать, что со временем мятеж сильнее возгорится и легко быть может – при таких обстоятельствах, кои совершенно воспрепятствуют правительству к укрощению оного взять приличные меры».
«Известного князя Абашидзе, – писал Ермолов Вельяминову[564], – надобно взять непременно. Остающиеся после его не каждый будет иметь такую, как он, между дворянством и в народе к себе доверенность и не равною, как он, будут движимы силою властолюбия».
Признавая, что слабое управление Имеретиею генерала Курнатовского «хуже нашествия татар», главнокомандующий поручил генерал-лейтенанту Вельяминову вызвать его в Тифлис и заменить другим лицом.
Храбрый офицер, говорил Ермолов про Курнатовского, по долговременному служению достоин уважения, но старость, притупя его способности, сделала слабым в командовании.
Командир 44-го егерского полка, полковник Пузыревский, был назначен правителем Имеретин, и ему поручено отправление в Россию обоих митрополитов и их сторонников, в числе коих были: царевна Дареджана, Табакинского монастыря архимандрит Григорий, священник Иосиф Гунсадзе, князь Бежан Церетели, князь Иван Абашидзе, князь Николай Пинези Абашидзе, полковник князь Сехния Цилукидзе, князь Давид Микеладзе и дворянин Григорий Чхеидзе.
«Говорят, – писал Вельяминов Пузыревскому[565], – всех труднее схватить Кутателя и князя Ивана Абашидзе; сообразите, чтобы эти молодцы не ускользнули; если нельзя живых схватить, то истребить, но тогда тело Кутателя отнюдь не оставлять, а вывезти из Имеретин и даже из Грузии, ибо убийство митрополита может произвести в народе вредное для правительства влияние».
«Более всего страшиться должно, – писал Вельяминов Пузыревскому 23 февраля, – чтобы не предать смерти митрополитов, коих убийство совершенно может взволновать народ, подстрекаемый духовенством и князьями; оно не весьма хорошее сделает впечатление и на наших солдат, которые по вере своей иметь должны сильное благоговение к духовенству и от коих скрыть оное не только весьма трудно будет, но даже почитаю и невозможным. Итак, если бы, к крайнему нашему несчастью, должно было прибегнуть к сему жестокому средству, тогда отнюдь не оставлять ни одного в Имеретин тела… Всякого такового довезти до Моздока, не оставляя даже и в Грузии, или хотя до Кайшаура, где оного можно предать земле. Единомышленники бунтовщиков могут внушить народу о наказании смертью захваченных, но, не могши того доказать, мы всегда можем заблужденный народ вывести из той слепоты, в которую погрузить его стараются».
Для арестования необходимо было избрать день не праздничный и не пятницу; в праздники бывали сборища, а в пятницу – торги, базары и потому могли вызвать волнения среди праздничного народа. На случай открытого восстания имеретин приказано было полковнику Пузыревскому сосредоточить войска в Кутаисе, усилить Квирильский пост и на переправе через реку сделать мостовое укрепление. Он был уполномочен объявить всем князьям и дворянам, что кто из них не остановит своих подвластных и не уговорит их разойтись, у того будут отобраны крестьяне в казну. Митрополиты Софроний и Давид, князья Зураб и Кайхосро Церетели получили письма Вельяминова, выражавшего уверенность в их преданности к России[566]. Имея в виду, что главнейшие беспорядки происходили в Шаропанском уезде, генерал Вельяминов 1-й просил митрополита Давида принять на себя «попечение о спасении заблужденного народа»[567].
В четверг 4 марта, в 7 часов пополудни, были одновременно арестованы в Кутаисе и его окрестностях митрополиты Кутатели Досифей и Генатели Евфимий, князь Сехния Цилукидзе, мдиван-бек Микедадзе и царевна Дареджана с 10-летним внуком, сыном князя Ивана Абашидзе. Все они в тот же вечер отправлены были на Квирильскую переправу, а оттуда далее через Сурам, Гори и Ананур в Моздок[568]. В столице Имеретин было все спокойно, «как бы ничего не случилось»[569]. Следом за арестованными послана была теплая одежда и люди для прислуги.
«Таковое попечение удивляет имеретин, – писал полковник Пузыревский[570], – знакомые арестованных благодарили меня». Князь Зураб Церетели клялся в своей верности до конца дней своих и просил, чтобы русское правительство употребляло его по своему усмотрению. «Сие хочу я, – писал князь[571], – оставить в пример для сыновей своих, кои, оным пользовавшись, вспоминали бы меня впоследствии».
Хотя Церетели и уверял, что в Имеретин ничего не случится, но в Рачинском округе была небольшая вспышка, и потому полковник Пузыревский, в предупреждение волнений на будущее время, признал необходимым объявить во всеобщее сведение прокламацию главнокомандующего к имеретинскому народу.
«Известно каждому из жителей Имеретин, – писал Ермолов[572], – в каком небрежении и расстройстве находится доселе управление по части духовной. Кто добрый христианин, не может без прискорбия видеть храмы Божии, оставленные без должного благолепия; смотреть без сожаления на бедное и даже на нищенское состояние большей части священно– и церковнослужителей, тогда как выгодами их пользуется малое число, не по справедливости, но единственно по родству или связям со знатнейшими из духовенства.