Последнее не удалось главнокомандующему, так как Мустафа давно уже решил оставить свое владение и заблаговременно отправлял за границу все свои драгоценные вещи. Известно было, что такая отправка вещей и денег состоялась два раза: в первый раз послано было 100 000, а во второй 40 000 червонцев[619]. В ожидании, какой оборот примут дела его в Тифлисе, Мустафа 9 августа отправил за р. Куру все свое имущество, выслал туда же многие семейства, собрал в одно место всех своих многочисленных жен и готовился к отъезду. Для лучшего успеха в побеге шахсеванский Ата-хан, по просьбе Мустафа-хана Ширванского, явился на Муганской степи, на противоположном берегу р. Куры, с 800 человеками конницы.
Лишь только, 19 августа, хан узнал о движении русских войск, он тотчас же переправился через р. Куру и ушел в Персию, где был принят весьма благосклонно Аббас-Мирзою.
«Я открыл измену, – писал Ермолов князю Волконскому[620], – тайного и злого врага нашего Мустафа-хана Ширванского, и уже нет его в ханстве. Он старался измену свою закрыть уверениями в приверженности к престолу и за сохранение ханского достоинства предлагал деньги и большие подарки. Он готов был пожертвовать годовым доходом, а это не менее полумиллиона рублей!
По необходимости действуя беспрерывно оружием, вы не поверите, как радовался я, что оба ханства, Шекинское и Ширванское, достались нам без выстрела. Первое приобрел я истолкованием трактата, как мусульмане толкуют Коран, т. е. как приличествует обстоятельствам. Ширванское ханство достал познанием свойств хана: он наклонен к боязливости и ее усиливает в нем ипохондрия ужасная. Нетрудно мне было держать его в состоянии робости, доводя до него стороною, что каждое его действие мне известно. Наконец, схватил я одного из ближайших его людей, хранителя всех тайн, и сие решило бегство хана. Он некогда собственными войсками разбил теперешнего наследника Персии, но посланных мною тысячи казаков не дождался. Итак, в руках наших ханство прекрасное и богатое; я достиг главнейшей моей цели и событие сие почитаю счастливейшим во время моего здесь пребывания, ибо могу надеяться на внутреннее спокойствие. Осталось немного неприятелей и менее таковых, кои служат персиянам, а сих, Бога самого беру в свидетели, что он не созидал ничего презрительнейшего».
Персияне принимали всех беглых из наших провинций с распростертыми объятиями, и Аббас-Мирза оказывал особое внимание к явившимся к нему ханам.
«Если, – писал Ермолов А.С. Грибоедову, – вся сия беглецов сволочь (Мустафа и Сурхай-ханы) будут выставлять опасности, которые она преодолела, чтобы предать себя в великодушное покровительство наследника, то уверьте сего последнего, что никто не останавливал их и что, напротив, я надеюсь умножить число взыскующих его благодеяния. Недавно с неудовольствием отозвался я к одному из начальников, что Ших-Али-хану, уже при самой Куре бывшему, воспрепятствовал побег в Персию, что впредь не будет делаемо с намерением. Нигде с большим приличием беглец сей не может быть принят, как при лице наследника, который, называя его слугою Ирана, себя почитает обязанным вспомоществовать ему».
Бегство Мустафы не произвело никакого впечатления в Ширвани: народ оставался равнодушным, а армяне были рады совершившемуся факту.
Всем жителям Ширвани объявлено, что Мустафа лишен навсегда ханского достоинства, и «.ханство принимается в российское управление».
Для устройства дел и введения управления в Ширвани были отправлены генерал-майор князь Мадатов и правитель канцелярии главнокомандующего, статский советник Могилевский. Им было поручено установить точно такое же управление, как было учреждено в Кубинской провинции, привести в известность доходы, не усиливать податей, выслать в Персию всех приверженных к Мустафе чиновников и составить список всем родственникам бывшего хана.
Спокойствие в Ширвани не нарушалось, и 18 сентября в крепости Фит-Даге был уже открыт городовой суд. Все магалы (округи), исключая двух самых отдаленных, к этому числу были уже приведены к присяге[621]. Главный город ханства, по неудобству гористого местоположения, упразднен, и все присутственные места переведены в Старую Шемаху, некогда бывшую обширным городом, остатки которого, находившиеся в развалинах, свидетельствовали о прежнем его великолепии.
Таким образом, в течение одного года было введено русское управление в двух ханствах без малейших с нашей стороны пожертвований. Владычество России распространилось далеко за пределы Грузии, которая составляла теперь лишь небольшую центральную часть наших владений за хребтом Кавказских гор. В подчинении главнокомандующего находились разнохарактерные войска и разнообразное население. Являлась необходимость сроднить войска с населением и сплотить их в одно целое; необходимо было убедить туземцев, что отныне все, что живет на Кавказе и в Закавказье, должно составлять одно целое с русской империей. С этою целью, по ходатайству Ермолова, император Александр I повелел уничтожить название отдельного Грузинского корпуса и впредь именовать войска, находящиеся на Кавказе и в Закавказье, отдельным Кавказским корпусом[622]. «Вы не в состоянии вообразить, – писал Алексей Петрович князю Волконскому[623], – до какой степени я восхищен, что корпус назван Кавказским».
Несколько ранее этого переименования признано было необходимым, для лучшего порядка и единства управления, подчинить главнокомандующему и Черноморское войско, до сих пор находившееся в ведении херсонского военного губернатора. Таким образом, все пространство между Азовским морем и землею войска Донского было присоединено к Кавказской губернии[624].
В Черноморском войске, исключая офицеров, считалось тогда 37 046 человек мужского пола. Войско обязано было выставлять 21-й полк и одну конно-артиллерийскую роту, в которых состояло на службе 12 416 человек и, сверх того, на сторожевой службе 8739 человек. Несмотря на значительность боевой силы войска, закубанцы хозяйничали в земле черноморцев, как у себя дома. По выражению Ермолова, войско состояло из людей, «похитивших наименование военных»[625], и причиною тому были беспорядки, существовавшие во внутреннем управлении.
Атаман полковник Матвеев был человек слабый и находился под влиянием лиц, имевших значение или по своему богатству, или положению, и, «конечно, – писал Ермолов[626], – не он может исправить беспорядки, успешно умножению их содействуя». Удаляясь от личного присутствия в войсковой канцелярии, атаман завел с нею переписку, бесполезную по результатам и обременительную по числу бумаг. Этим воспользовались люди-взяточники, и в отчетах показывалось израсходованным в течение года 865 стоп бумаги и 7 пудов сургуча. С июня и по ноябрь 1821 г. показано израсходованными 315 стоп бумаги и 4 пуда сургуча, т. е. более 60 стоп в месяц.
Войсковая канцелярия не имела определенного штата, и в составе ее находилось 127 человек; содержание служащим назначалось по произволу, и в расходовании войсковых сумм не было никакого контроля. По отчетам, представленным Ермолову, на войсковую канцелярию расходовалось ежегодно по 13 000 рублей. «Дела в канцелярии, – писал Ермолов князю Волконскому[627], – никакого разделения по роду их не имеют; нет ясной отчетности в суммах, нет никаких правил в руководство. Ничтожные причины множат дела, ибо войсковая канцелярия, уравненная в обязанностях с уездным судом, никакой власти не имеет, и то, что должно бы зависеть от непосредственного и скорого ее решения, по малозначению предметов подвергается рассмотрению палаты уголовного и гражданского суда, проходя все медленные формы производства. Словом, в таком состоянии канцелярия действовать не может, и едва ли есть слобода крестьян, хуже управляемая, как войско Черноморское».
К этому необходимо прибавить, что, в сущности, ни атаман, ни войсковая канцелярия не имели никакого значения и ими самовластно управляли адъютанты херсонских военных губернаторов, сначала дюка де Ришелье, а потом графа Ланжерона. Бесчисленные исключения из общего правила и разного рода послабления были следствием такого положения дел. Повинности разлагались неуравнительно, наряд войска на кордонную стражу производился не по строгой очереди, полки пешие и конные составлялись без разбора людей по способностям: казак, ловкий на коне, служил пешим, и, наоборот, не умевший ездить назначался в состав конных полков.
Служба внутренняя по войску, несравненно легчайшая, не различалась от службы на границе. Полковым командирам и даже казакам, имевшим сильную руку, дозволялось не находиться при полках и заниматься хозяйством. От этого полки были некомплектны, казаки не имели понятия о дисциплине, были дурно обучены и плохо вооружены; в лошадях ощущался большой недостаток, и, хотя в Черномории был свой конский завод, тем не менее в пяти полках, находившихся на службе, было только 1598 человек на надежных лошадях.
Вступая в командование войском, Ермолов отправил в Черноморию войска Донского генерал-майора Власова 3-го, поручив ему осмотреть в подробности расположение полков, вооружение казаков, общественные заведения и хозяйство. Обращая внимание на исправность отправления кордонной службы, главнокомандующий приказал атаману Черноморского войска возвратить немедленно в полк всех людей, отвлеченных разными занятиями, а для исправления внутренней службы по войску определить отставных казаков; вместо четырех орудий приказано выставлять восемь, и подтверждено, чтобы командиры находились непременно при своих полках.