«Подписка еще не прекращена, – писал Ермолов в приказе по корпусу[674], – и можно надеяться, что черноморцы, побуждаемые благотворительным чувством, не ограничатся первым пожертвованием; конечно, не откажутся участвовать в оном и посторонние. Дабы облегчить участь новых поселенцев и предупредить все их нужды, в Черномории учрежден мною особый комитет».
Обеспечение переселенцев и вообще устройство черноморского войска составляло в это время главнейшую заботу главнокомандующего. При ограниченности боевых средств и огромном протяжении Кавказской линии черноморское войско должно было в себе самом искать средства для отражения хищнических набегов закубанцев. Отделить хотя часть войск для обеспечения Черномории Ермолов не мог, так как их едва хватало для действий в Чечне и Дагестане.
В конце сентября 1822 г. Ахмед-хан Аварский сообщил чеченцам, что султан объявил войну России и весною придут к ним турецкие войска на помощь[675]. Ахмед просил чеченцев отстаивать свою независимость до прихода подкреплений и был уверен, что, при легковерии народа, достигнет своей цели. Качкалыки, чеченцы, жившие за Тереком и в особенности за Аргуном, тотчас же усилили свои хищничества. Генерал-майор Греков потребовал от качкалыков новой присяги, обязательства отвечать за свои земли и переменить аманатов. К жившим же за Аргуном чеченцам Греков обратился с особым воззванием.
«Изменники, – писал он[676], – никогда не живут счастливо, ибо они, обманувши Бога, посрамляют закон его и рано или поздно наказуются. Вы присягали по закону своему Богу и великому государю и, слушая разбойников, нарушаете присягу – следственно, обманули Бога и своего пророка.
Однако же Бог справедлив: Он всегда карает тех, кои влекут в несчастье народ невинный. Так погиб ваш кадий Абдул-Кадырь, Муртаза и много им подобных, и так поразит Бог тех, кои ложно присягали. Вы рано или поздно все погибнете, ежели не раскаетесь. Вы не хотели отдать аманатов, когда я был за Аргуном, и жить спокойно, а сколько у вас погибло людей? Чего стоят Шали и Малая Атага? Это все бы было цело, ежели бы вы жили спокойно! Какую пользу получаете вы, что несколько человек злодеев ездят на разбой к нам: если они утащат человека у нас, то выкупают его ваши же единоверцы; если они убьют у нас кого, то мы вместо одного-двух отсылаем в Сибирь, – какая же вам из этого польза и выгода?
Мне жалко бедный и невинный народ, ибо, ежели я пойду зимой за Аргун, то сколько у вас погибнет народа невинного! А потому и советую вам, не слушайте, ибо будете раскаиваться, но уже поздно.
Ежели хотите найти милость и помилование начальства, то пришлите хороших людей в Сунженскую деревню, я пришлю тоже почтенных стариков, и там поговорят о деле, от которого зависит ваше спасение».
Воззвание это, переведенное на арабский язык, было разослано по разным аулам, но как в Чечне грамотных было весьма мало, то муллы всегда обманывали народ и передавали содержание по своему усмотрению. После совещаний, бывавших обыкновенно по пятницам, чеченцы отвечали Грекову, что они никогда не изменяли государю, что они не имеют силы драться с русскими войсками, но «мы боимся русских, – говорили они, – которые хотят, обманувши, истребить всех». Чеченцы обвиняли нас в том, что многие лучшие их люди повешены безвинно, другие сосланы в Сибирь, а за убийство одного казака в Шалях разорено все селение.
Впрочем, говорили чеченцы, мы посоветуемся с качкалыками и тогда дадим другой ответ.
Переговоры с качкалыками продолжались более двух недель, и наконец они просили уничтожить укрепление в Герзель-ауле и при Амир-Аджи-Юртовской переправе.
– Тогда, – говорили они, – мы войдем в свои старые деревни, будем отвечать за земли от Гудермеса до Аксая, будем иметь свои караулы и ручаемся как за себя, так и за родственников своих, в горах живущих.
– Для чего же вы просите, – спрашивали качкалыков, – чтобы сняты были укрепления, которые вам нисколько не мешают?
– Мы боимся, – отвечали они, – что, надеясь на наше ручательство, солдаты станут ходить малыми командами и без осторожности; с ними может что-нибудь случиться, а мы будем отвечать.
В ответ на это генерал Греков 28 октября двинулся с отрядом в селение Топли, сжег до тысячи стогов сена, порубил до 2000 баранов и привел в Грозную до 40 штук рогатого скота[677].
– В следующую пятницу, – говорил он, – увижу я, какой оборот возьмут дела чеченские.
Пятница прошла, а чеченцы не показывали желания покориться. Тогда Греков, сформировав наскоро отряд из 500 человек пехоты, 5 орудий, 400 казаков и 200 мирных чеченцев, двинулся на поляну, лежавшую за Аргуном, между аулами Малый Чечень и Малою Атагою. Пролегая в длину на десять верст, параллельно Аргуну, поляна эта считалась чеченцами недоступною для наших войск. Пользуясь туманом и изморозью, Греков подошел незамеченным к поляне, захватил всех работавших, уничтожил заготовленное сено и отогнал 415 штук рогатого скота[678]. Горцы принуждены были снова просить пощады, и в течение зимы большинство их, оставаясь покойными, хищничали в одиночку или самыми незначительными партиями.
Не предвидя важных действий на линии и снабдив начальников отделов подробными инструкциями, Ермолов отправился в Тифлис.
Глава 21
Бегство в Персию Мехти-Кули-хана Варабагского. Уничтожение ханской власти в Карабаге и введение русского правления. Мнение Ермолова о мусульманских провинциях Закавказья. Убийство полковника Верховского Амалат-беком. Экспедиция генерал-майора Краббе. Происшествия в Дагестане в 1823 г.
Прибыв в столицу Грузии, главнокомандующий узнал, что 21 ноября 1822 г. Мехти-Кули-хан Карабагский бежал в Персию. Поводом к тому были жалобы подвластных на жестокости и притеснения хана, на его грабежи и насилия.
Входя в разоренное положение Карабага, император Александр I сложил с жителей недоимки за несколько лет, но Мехти-хан, при помощи насилия и истязаний, собрал эти недоимки в свою пользу. При разделе имения между своими родственниками хан оделил своего племянника и прямого наследника, полковника Джафар-Кули-агу, и тем возбудил к себе его ненависть.
Вражда между этими двумя лицами с каждым днем возрастала, и А.П. Ермолов, несмотря на все старания, был не в силах примирить двух врагов. Джафар искал случая отмстить хану и, долго не находя его, придумал особый и оригинальный способ. Проезжая ночью по улицам г. Шуши, он ранил себя двумя выстрелами и, явившись к окружному начальнику в Карабаге, князю Мадатову, заявил, что бывшие при нем слуги испугались и в темноте ночи не могли задержать убийц. При этом Джафар говорил, что за несколько дней его предупреждали, будто бы Мехти-Кули-хан намерен лишить его жизни.
Князь Мадатов приказал произвести строжайшее следствие и взять под стражу нескольких людей, находившихся при карабагском хане. Опасаясь, чтобы и его не арестовали, Мехти-Кули-хан решился покинуть Карабаг и утром 21 ноября, в сопровождении 15—20 нукеров, бежал в Персию, почти без денег и с самым незначительным, бывшим при нем имуществом. Хан оставил в Карабаге всех своих жен, но захватил с собою большую часть грамот императора Александра.
Князь Мадатов тотчас же объявил ханскую власть в Карабаге уничтоженною, и жители приняли это известие с большою радостью. Для управления ханством в хозяйственном и административном отношениях назначен был полковник Реут. «Почтенные беки и прочих состояний жители, – писал А.П. Ермолов карабагцам[679], – могут совершенно положиться на покровительство и защиту российского правительства. Приятно мне уверить их, что собственность их останется неприкосновенною, что обыкновения земли сохраню я с удовольствием и что верным и усердным всегда будет открыт путь к получению наград, соответственных заслугам. Но вся строгость и жестокое преследование постигнет тех, кои участвовали в измене беглеца-хана и кои дерзнут иметь с ними тайные сношения».
Для предупреждения интриг и волнений все ханские жены и сестры были переведены сначала в город Шушу, а потом, по их просьбе и желанию, отправлены в Персию. Племянник хана, Джафар-Кули-ага, с сыном Керимом, были высланы в Симбирск на постоянное жительство.
Мехти-Кули-хан скоро сознал, что, бежавши в Персию, сделал большую ошибку, и через князя Мадатова просил разрешения возвратиться в кавказские владения России. Ермолов не отказывал прямо, но и не желал особенно возвращения хана.
«Более всего удивляет меня, – писал Алексей Петрович князю Мадатаву[680], – намерение Мехти-хана, и я не могу понять странного желания жить в гор. Кубе или Тифлисе, нежели в Персии, где сестра его, конечно, более доставить может выгод и лучшее содержание, нежели мы. Любимые его упражнения может он и там иметь свободно; между персиянами они стыда не делают.
Не знаю, много ли он может делать нам вреда, ибо доселе не оставляют нас природные карабагцы, а бегают одни только кочующие, которых, если у нас будет Мехти-хан, удержать будет невозможно. Сверх того, уведомляет Амбургер[681], что его хотят удалить от границы, что, впрочем, может быть и одна обыкновенная персидская ложь.
Если бы переманил он от нас 500 или тысячу семейств, это нас не разорит, и люди порядочные не перейдут к нему. Не век жить будет шах; кончится сила сестры Мехти-хана, и на него смотреть никто не захочет. Аббас-Мирзе много хлопот будет с братьями, и мы во время суматохи все возвратить можем. Рассуди обо всем с разборчивостью!
Если же его еще не взяли с границы или узнаете вы, что не намереваются удалить, тогда можно, продолжая с ним изредка секретные сношения, предложить следующее: мне не приличествует вызывать беглеца и обещать ему содержание, но если он сам, надеясь на великодушие государя, явится ко мне, прося спокойного убежища, я, достойно милосердия его, не откажу ему содержания. Никакой бумаги от него не нужно и быть не должно, ибо нет условий с тем, кому делается милость. Четыре тысячи червонцев, конечно, дать можно, но вспомните, любезный друг, что с ним явится несколько людей, у которых взято в казну все имение, и они также будут просить или о содерж