гяуру, не обязывая присягавшего исполнять в точности данную клятву, не была для нас залогом верности ханов.
Мехти-Кули-хан Карабагский присягал в Тифлисе, клялся быть верным, а по приезде в свое владение стал действовать против интересов России. Он окружил себя лицами, нам недоброжелательствующими, и на границе с Персиею поставил таких правителей, которые снабжали хлебом его брата, изменника Абул-Фетха, и были посредниками в сношениях хана с персиянами. О доставлении провианта нашим войскам Мехти заботился настолько, что солдаты получали только половинную порцию. Ссылаясь на то, что Карабаг разорен персиянами, что в нем нет хлеба, Мехти-Кули-хан просил убавить число русских войск, находящихся в его владении, и запретить начальникам вмешиваться в его управление. Вмешательство это состояло в том, что подполковник Котляревский требовал отпуска солдатам полной дачи продовольствия и указывал на значительные запасы провианта, которые, по ходившим тогда слухам, были сделаны ханом для персиян, в случае появления их в Карабаге. Главнокомандующий, все еще веривший в чистосердечие Мехти-Кули-хана, давал преимущество его представлениям и писал хану предупредительные и вежливые письма.
«Подполковнику Котляревскому, – писал граф хану, – я прежде предписывал и теперь еще подтвердил, чтобы он не входил ни в какие дела, до управления относящиеся, и, командуя гарнизоном, в Шуше расположенным, соблюдал бы строгую дисциплину между командой ему вверенной, дабы от солдат не было вашим подвластным делано каких обид и притеснений, и равномерно имел бы всегда должное чину уважение. Убавлять же войск, в Карабаге стоящих, я теперь еще не признаю надобным, а впрочем, не оставлю и сего сделать в свое время, когда обстоятельства то позволят»[185].
Притесняя своего племянника Джафара и стараясь ослабить его значение в народе, карабагский хан не вводил Джафара во владение деревнями, назначенными ему императором Александром, и тем лишал доходов с принадлежащих ему имений. Джафар не мог содержать, по азиатскому обычаю, достаточного числа прислуги и принужден был сначала кормить ее обнадеживанием, а потом и распустить всю свою свиту. По мере того как уменьшалась свита Джафара, он лишался лиц себе преданных и постепенно терял влияние, которое переходило в значительной степени к Мехти-Кули-хану, искавшему популярности. По древним обычаям Карабага, в предосторожность от возмущения, от всех татарских селений находилось всегда в крепости по нескольку заложников. Мехти без всякой побудительной причины распустил их, думая таким поступком еще более привлечь население на свою сторону.
Ослабив значение Джафара и успев устранить всякое вмешательство в свои дела русской власти, Мехти, до словам Котляревского, «оставаясь совершенно свободным, может предпринимать все, что ему вздумается»[186], и действительно, скоро узнали, что карабагский хан, не доставляя провианта нашим войскам, заготовляет его секретно и в большом количестве для родственника своего, Селима, бывшего хана Шекинского, обещающего явиться в Карабаг с персидскими войсками[187].
Изгнанный из своих владений, Селим не переставал волновать шекинцев и имел успех в своих действиях. Назначение старика Джафара Хойского ханом Шекинским не нравилось народу, да оно и не могло быть иначе: чуждый населению, он был к тому же магометанин другой секты. Шекинцы, как все вообще азиятцы, были преданы династии, издавна ими управлявшей, не признавали пришельца своим повелителем и опасались за стеснение их религии. Кто знает ненависть, питаемую магометанами одной секты к мусульманам другой, тот поймет, с каким страхом жители-шииты должны были узнать о назначении к ним ханом Джафара, суннита. Граф Гудович принужден был успокаивать шекинцев и выставить все блестящие качества нового хана.
«Джафар-Кули-хан, – писал главнокомандующий генералу Небольсину, – совсем не таков, как бывший изменник Селим-хан, но испытан уже в ненарушимой верности и усердии к России, известен по уму своему и добронравию, который будет управлять ими (шекинцами) с кротостью и милосердием, не употребляя варварских способов бывшего изменника Селим-хана и которого, конечно, они сами признают справедливым и могущим составить их благоденствие, когда увидят и узнают его поступки и кротость управления над ними.
А сверх сего, заметьте им, что он же имеет чин российского генерал-лейтенанта, больше вашего чина. Относительно веры растолкуйте им внятным образом, что в благоучрежденном российском правлении всякое исповедание вер терпимо и свободно, а потому они, с сей стороны, должны оставаться совершенно спокойны, что Джафар Кули-хан шекинский, происходя так же от магометан, как и шекинцы, если и имеет какую-либо малую несходственность с ними в исповедании своем, по разделению Магометовой веры на разные секты, однако ж исповедание их веры останется свободно и ни малейшего не потерпит от него принуждения или нарушения»[188].
Ни толкования Небольсина, ни прокламация самого главнокомандующего[189] не поправили дела, в основании ложного, и не могли сроднить шекинцев с новым ханом. Назначение правителя, взятого со стороны и преданного нам потому только, что в том была его собственная польза, было неудачным административным распоряжением. Видя, что в Грузии царское достоинство было уничтожено и члены царского дома устранены от управления, что в Елисаветполе и Баку поступлено точно так же, шекинцы сами просили об уничтожении и у них ханского достоинства. Сознавая, что русское правление, как бы дурно ни было, все же будет лучше ханского произвола, жители радовались введению народного правления и совершенно было успокоились, как вдруг узнали о назначении ханом Джафара.
Известие это было принято весьма неравнодушно, так что графу Гудовичу пришлось для поддержания нового хана дать ему конвой, приказать устроить в Нухе почетную встречу и оказывать ему почести, приличные его званию и чину. Вслед за тем обстоятельства заставили ввести в Нуху три роты Кабардинского полка и сделать распоряжение об обезоружении жителей[190]. Сам Джафар прибыл в ханство с значительным конвоем бывших своих подданных хойцев, на которых шекинцы смотрели как на опричников и лиц, им враждебных. Симпатия народа клонилась на сторону Селима, и долгое время Джафару приходилось бороться с бывшим ханом Шекинским. Соединившись с своим родственником, Мустафой Ширванским (Шемахинским), Селим волновал народ, а Мустафа вел переговоры с Баба-ханом и Аббас-Мирзой.
«С Мустафой-ханом (ширванским), – писал Джафар, – я не могу ужиться: он волк в овечьей шкуре. Если бы он объявил себя явным изменником, то я был бы в состоянии одолеть его, но что мне делать: на словах он выказывает себя преданным слугой Шахиншаха, но втайне действует подло»[191].
Конфиденты Мустафы и Селима уверяли шекинцев, что французы разбили русских; что турки в больших силах собираются у реки Арпачая; что Баба-хан обещал прислать Селиму 12 000 человек своих войск и что персияне, соединившись с турками, будут действовать совокупными силами против русских. Последнее было справедливо. При содействии французского правительства Порта успела привлечь Персию на свою сторону и склонить ее действовать против России. Сераскир Юсуф сообщил всем пашам азиатских владений Турции, чтобы они, когда русские войска откроют действия, в Эриванской или другой какой области, со всеми силами следовали на соединение с персиянами. Со своей стороны, Баба-хан также обещал содействовать туркам и отправил к Юсуф-паше нескольких ханов для совещаний относительно совокупных действий[192]. Согласившись с ними и желая с большим успехом действовать на подведомственное России магометанское население, сераскир и Аббас-Мирза разослали вместе свои воззвания к Мустафе-хану Ширванскому (шемахинскому), Сурхай-хану Казикумухскому, хану Аварскому, Ших-Али, бывшему хану Дербентскому, кадию Табасаранскому, джаро-белоканским лезгинам, казахским татарам и даже в Мингрелию. Союзники писали, что они одновременно поднимают «разноцветные знамена» для поражения русских, от которых отступились все европейские державы, не исключая и английского короля, всегда бывшего с ними в дружбе.
«По милости Аллаха, – писал Аббас-Мирза, – в то время, когда зефир дуновением своим распространит запах весны, орлы победоносных знамен наших распустят крылья из Тавриза, для уничтожения нации вражды и коварства. Тогда визирь Юсуф-Зия-паша двинется через Башачук (Имеретию) в Тифлис, для очищения этого города от неверных, и вследствие единовременного похода обеих сторон достигается цель двух держав и исполнятся желания двух дворов. Воины же, участвовавшие в этом предприятии, удостоятся несметных наших милостей и бесчисленных наград»[193].
Юсуф-паша говорил, что в день Навруза (10 марта) непременно двинется в Тифлис, и приглашал соединиться с ним не только соседних ханов, но и живших в Грузии борчалинских татар. Он высказывал полную уверенность, что они, как магометане, найдут случай защитить свой закон от неверных, ибо каждый твердый в магометанском законе должен думать о счастии в настоящем веке и о царствии небесном в будущем.
Приглашая население, помышляя о небесном царствии, помогать земному, Юсуф сообщал, что русский гарнизон в Гумри атакован «звездоподобными» турецкими войсками и будет скоро уничтожен; что магометанские войска, «льву подобные», ринутся к Тифлису, и тогда кто не присоединится к нему, – «тех головы будут потоптаны лошадиными ногами».
Посланный с этим воззванием был задержан на границе Грузии, другой такой же был пойман в Ширванском ханстве, при переправе через р. Куру. Содержание отобранных у них бумаг ясно указывало, что, согласившись действовать вместе и одновременно с разных сторон, персияне намерены были вторгнуться в Карабаг, а турки – в Мингрелию и Имеретию, где надеялись встретить содействие со стороны царя Соломона. При известном недоброжелательстве последнего к России, направление действий, избираемое турками, приобретало особенную важность.