[251]. В этом отношении верховный визирь имел многих последователей среди своих соотечественников, разделявших его убеждения, и преимущественно среди лиц, искренно преданных своему отечеству и заботящихся об его пользе.
– Баба-хан, – говорили они, – по покорении Ирана, то есть большей части Персии, всенародно провозглашен шахом. Государю нашему весьма желательно быть в союзе с вашим государем, но вы сему упорствуете и лезете в наши земли без всякой причины, – вот что горько и досадно[252].
Отпуская майора Степанова, персидское правительство отправило вместе с ним Багир-бека, который и прибыл в лагерь графа Гудовича вскоре после арпачайского сражения. Он точно так же не привез ничего решительного, а передал только, что со стороны Персии для трактования о мире уполномочен Аббас-Мирза. При этом посланный объявил словесно, что тегеранский двор готов заключить мир, лишь бы условия его были выгодны для обеих держав. Зная, что Франция и Турция стараются отклонить Баба-хана от мирных соглашений с Россией, граф Гудович старался убедить посланного в том, что союз с этими державами не может принести Персии никакой пользы.
– Французы, – говорил он, – и в особенности турки уговаривают персиян вести войну против нас, чтобы выставить персидские головы вместо своих. Вы сами видите, как слабы турецкие силы и как испуганы после разбития. Союз с ними, кроме вреда и кровопролития, никакой пользы принести вам не может; напротив, гораздо для вас выгоднее и полезнее быть в союзе с русским императором. Миром с Россией вы много выиграете, а если не согласитесь на перемирие, то кровь ваша польется реками. Большое число ваших ополчений меня не пугает, а чем больше будет у вас войска, тем будет гибельнее для вас, потому что тогда ни одна русская пуля не минует ваших куч, а пушечное ядро вместо одного убьет десять. Вы настоящей драки еще не видали, ибо я разбил турок без всякой потери[253].
Победа над турками склонила было персидское правительство на нашу сторону, и Аббас-Мирза, поздравляя графа Гудовича с столь счастливым для него происшествием, снова высказывал желание вступить в мирные соглашения с Россией.
Составив проект перемирия, главнокомандующий отправил его, при письме мирзе Безюрку, с капитаном Вологодского мушкетерского полка Дублинским. Не понимая разницы между словами «мир» и «перемирие», Аббас-Мирза спрашивал только, что они теряют и что выигрывают при мире. Граф Гудович отвечал, что мир без перемирия невозможен и что сначала необходимо заключить перемирие, по которому должны быть прекращены военные действия, а затем уже приступить к переговорам о мире. Главнокомандующий предлагал прекратить военные действия с обеих сторон и до заключения мира все области, занятые русскими войсками, оставить в ведении России, с тем чтобы персидские войска не переходили на левый берег реки Аракса. Перемирие должно быть подписано главнокомандующим, вместе с Аббас-Мирзою, и размещено на границе между Гумри и Эриванью[254].
Персияне не отвечали на предложенные условия, и по всему видно было, что хотели выиграть время. Не теряя надежды на содействие турок, они вместе с тем ожидали уведомления от посланного в Париж мирзы Юсуф-бека и надеялись, что Наполеон исполнит те чрезвычайные обещания, которые были им даны Персии. Ожидания тегеранского двора не осуществились. Подписанный 25 июня 1807 года Тильзитский мир прекратил вражду России и Франции, изменил отношения Наполеона к Персии, и страна эта на некоторое время была предоставлена собственным средствам.
По Тильзитскому миру, Наполеон, между прочим, принял на себя посредничество в примирении России с Портой. В числе статей договора, относившихся к России и Турции, постановлено было немедленно прекратить военные действия на суше и на море между русскими и турецкими войсками во всех тех местах, где получено будет официальное известие о подписании настоящего (Тильзитского) трактата[255]. Отправив курьера в Константинополь, Наполеон в то же время предложил великому визирю остановить военные действия до получения распоряжений Порты. Император Александр повелел графу Гудовичу сделать то же самое и сообщить о том Юсуф-паше[256]. После взаимных переговоров главнокомандующего с сераскиром в селении Узум-Килиши 2 сентября было заключено перемирие уполномоченными: со стороны России генерал-майором Титовым, а со стороны Турции эрзерумским двухбунчужным Али-пашой[257]. По заключенным условиям положено: не приступать обеим сторонам не только к неприятельским действиям, но и к хищничествам; войска обеих сторон должны оставаться в тех местах, где теперь находятся: русские – не переходить речки Арпачая, а турки – на правый берег реки Карса. Жителям Карсского пашалыка предоставлено право оставаться в своих селениях без «всякого помешательства и обид», но переезжать границы обеих держав не иначе, как с билетами пограничных начальников. Жалобы и претензии постановлено разбирать на границах уполномоченными, и ранее трех недель, со дня объявления, обе стороны не имели права возобновлять военных действий.
Перемирие с турками прекратило открытую вражду между двумя воюющими державами, но не уничтожило тех тайных интриг и постоянно враждебных стремлений, которые употребляла Порта к восстановлению против России не только мусульман, но и христианского населения вновь покоренных областей.
Вскоре после заключения перемирия из Ахалциха был пущен слух, что, в силу состоявшихся соглашений, Имеретия будет уступлена Порте Оттоманской. Слух этот сначала озадачил царя Соломона, и он – по характеру ребенок – не знал, что ему делать: радоваться или печалиться?
«Со всех сторон явно и гласно слышим, – писал он генералу Рыкгофу, – что будто бы всемилостивейший Государь помирился с султаном и мы остались за последним; сам капучилар-кехья ахалцихского паши писал о том к нашему князю Джиджавадзе. Вы изволите знать, что капучилар-кехья первое лицо при паше, и он может знать всякое дело; он утвердительно пишет, что мы предоставлены султану»[258].
Поджигаемый окружающей толпою приближенных и не имея личных убеждений, Соломон считал переход Имеретин под власть Турции делом решенным. Он объявил, что признает себя уволенным от подданства России, и хотя граф Гудович старался уверить его, что Россия, сохранив превосходство оружия над турками, не имеет надобности делать какие бы то ни было уступки; что о мире с турками нет еще и речи, а заключено одно только перемирие или условие о прекращении военных действий, но Соломон оставался при своем и не верил доводам главнокомандующего. Убежденный, что Имеретия поступает под власть султана, царь поддерживал постоянные сношения с Ахалцихом и верил безусловно всем слухам, оттуда исходившим.
«Сегодня, 28 числа, – писал он Рыкгофу, – явился к нам из Ахалциха татарин, один из лучших подданных Селима-паши, в качестве посланца и вестника, доставив письма паши. По письмам видно и изустно он объявил, что при заключении мира (?) мы достались султану, равно и Крым; в Крым султан уже назначил хана. Сам паша пишет, что послы русского императора, французского императора и английского царя прибыли к сераскиру (Юсуфу-паше) с тем, чтобы, какие русские войска ни находятся в Ганже, или в Шуше или в Тифлисе, в Имеретин или в Кулеви, все собрать вместе и из Дербента отправить в Россию»[259].
Мечтая о независимости, Соломон охотно верил всему, что могло осуществить его желание, и слухи самые нелепые казались ему достоверными. Письмо ахалцихского паши было для него важным известием и неопровержимым доказательством. Будучи самым беспокойным соседом Грузии и злейшим врагом России, Селим-паша постоянно восстановлял имеретинского царя и, не признавая перемирия, заключенного между Россией и Портой, содержал у себя лезгин, дозволяя им делать набеги в Карталинию. Поддерживая открытые и тайные сношения с Соломоном и обещаясь содействовать изгнанию русских, Селим подвинул свои войска к пределам имеретинского царства. Остановившись в урочище Тавли-Вике, турки заняли все дороги, с целью не пропускать никого в Имеретию, за исключением католика Давида, служившего посредником в переговорах царя с ахалцихским пашой. Результатом этих переговоров было то, что Соломон, приказав князьям и дворянам готовить войска, требовал вывода русских из Кутаиса.
– Тысячу раз мы объявляли, – говорил он генералу Рыкгофу, – что нет нашей воли, чтобы войско стояло в Кутаисе или хоть один солдат там был. Если не выведете его из Кута-иса, то мы не в силах служить вам.
Соломону было объявлено, что русские войска необходимы в Имеретин и содержатся там для охранения особы царя и его собственной безопасности.
– Нет, господин генерал-аншеф, – отвечал Соломон, – они стоят не для охранения моей особы, а для разорения до основания дома моего. Усердная моя просьба есть та, чтобы из Кутаиса вывести войска, дабы против воли нашей ничего противного не произошло, а ежели от отеческого вашего о нас благопопечения не получил удовлетворяющего мысль нашу ответа, то воля ваша[260].
Граф Гудович писал царю, что войска ни в каком случае не могут быть выведены из Кутаиса и один батальон должен непременно оставаться в городе[261]. Генералу Рыкгофу приказано соблюдать всю военную осторожность и не выпускать из вида поступков Соломона, стараясь разузнавать о тех связях и сношениях, которые он будет поддерживать с пашой Ахалцихским. Сношения эти хотя и затихли временно, но имеретинский царь не переменил своего поведения. Он удалил преданного нам салтхуцеса князя Зураба Церетели, назначил вместо него князя Растома Нижерадзе и окружил себя лицами, неприязненными России, старавшимися восстановить его против обязанностей верноподданного.