Собственно говоря, и князь Зураб Церетели был предан нам не из чистого желания пользы своему отечеству, а потому, что, при тогдашнем положении дел, считал это более выгодным и сознавал, что борьба с столь могущественным противником, каким была Россия, невозможна. Побывав в Петербурге, в звании имеретинского посла, князь Зураб Церетели был, можно сказать, единственным человеком в Имеретин, который знал, что такое Россия; царь же Соломон и его приближенные не имели о ней ни малейшего понятия.
Считая себя достаточно сильным, чтобы бороться с таким противником, и надеясь на помощь ахалцихского паши, Соломон прекратил сношения с русскими властями; редко отвечал на письма главнокомандующего, а если отвечал, то весьма резко и в каждом письме непременно прибавлял требование о выводе войск из Кутаиса. Все это не подавало никакой надежды, чтобы царь обратился к своим обязанностям и чтобы можно было когда-нибудь иметь в нем надежного вассала. «К тому же, – писал граф Гудович, – такое малое царство, не составляющее княжества, кажется, недостойно называться царством и царь царем, живущий по образу черкес. Для спокойствия и безопасности того края, также и войск, в нем расположенных, я надежнейшим средством признаю, чтобы царя Соломона вовсе удалить от управления Имеретией, как скоро удобный случай предстанет»[262].
Последнее убеждение в необходимости удаления Соломона разделял и князь Зураб Церетели, человек самолюбивый и недовольный своим удалением. Уехав в свою деревню, он, по-видимому, не принимал никакого участия в совершающихся событиях. Изредка появляясь в Кутаисе, Церетели посещал царя и, стараясь держать себя как человек посторонний, зорко следил за происшествиями. В начале 1808 года он просил прислать к нему кого-нибудь для важных сообщений, но под каким-либо благовидным предлогом. Под видом объяснения о нуждах батальона, стоявшего в Кутаисе, полковник Тарасов отправил к нему Белевского полка майора Моизо[263], а генерал майор Рыкгоф послал из Редут-Кале подпоручика Адильбее. Князь Зураб Церетели объявил посланным, что Соломон имеет намерение, при помощи лезгин, выгнать русских из Кутаиси; что лезгины собраны и расположены на имеретинской границе, в местечке Ачарах, и получают жалованье от царя, а провиант от паши Ахалцихского. Собирая с подданных деньги на содержание лезгин и собственных незначительных ополчений, имеретинский царь старался прервать сообщение Кутаиси с Грузнею и Редут-Аале. При личном свидании с Рыкгофом князь Зураб, подтверждая справедливость своих слов, говорил, что знает многое, но, завися от царя, не может быть вполне откровенен до тех пор, пока не будет обеспечен в своей безопасности. Салтхуцес намекнул при этом, что если царь не изменит своего поведения, то, чтобы успокоить Имеретию, ему, князю Церетели, остается одно средство – возложить на себя правление и удалить Соломона. «Принимаясь за таковую важную исполнительность, – писал генерал Рыкгоф, – в успехах своих не сомневается, но просит, между прочим, об оказании ему пособий в нужном случае снабдить его воинским караулом»[264].
Такое предложение не согласовалось с видами главнокомандующего, горьким опытом убедившегося, что замена законной власти пришельцами и людьми, не имевшими на то никакого права, не служила обеспечением спокойствия в крае. К тому же граф Гудович, при тогдашнем своем положении, не мог приступить к удалению Соломона, так как не имел возможности отделить ни малейшей части войск для усмирения внутренних волнений, неизбежных в Имеретин с переменою правительства. Как ни бесхарактерен был Соломон, как ни тяготились имеретины его правлением, царь все-таки имел многих приверженцев, которые, пользуясь своим влиянием, могли восстановить часть населения против русского правительства. Не установившиеся еще окончательно мирные отношения наши к Турции и Персии и возможность одновременной борьбы с двумя неприятелями заставляли графа Гудовича прежде всего принять меры к обеспечению границ и к сохранению целости владений.
Блистательное окончание кампании 1807 года не давало никакого права быть уверенными, что и в будущем наши действия будут точно так же успешны. Граф Гудович понимал, что турки и персияне, собравшись почти в одном пункте, сами значительно облегчили действия русских войск; что поражением одних он успел устрашить других и что, при незначительности сил главнокомандующего, в этом сосредоточении и раздельности интересов двух неприятелей был залог нашего успеха в предыдущую кампанию.
Совсем другое могло произойти с открытием новых военных действий, если бы турки ринулись с двух сторон: от Карса и Ахалциха, а персияне, переправившись в то же время через Араке, вторглись в Карабаг или Елисаветпольский округ. В таком случае положение главнокомандующего становилось весьма тяжелым, и в особенности тогда, когда в полках, расположенных на линии и в Закавказье, был огромный некомплект, простиравшийся до 7887 человек[265]. Пополнить этот некомплект можно было или назначением рекрутов, или командированием из России новых полков.
Имея в виду, что рекруты успеют прийти не ранее мая следующего года, то есть позже, чем может открыться кампания, и что они, как необученные, будут почти бесполезны, граф Гудович просил прислать на усиление его армии два пехотных полка с таким расчетом, чтобы они могли прийти к марту. Независимо от этого, он просил разрешить ему взять с Кавказской линии один драгунский полк, а на его место прислать из числа полков, расположенных во внутренних губерниях России, и, наконец, приказать командировать в Грузию один казачий полк.
Предоставив перевод драгунского полка с линии в Грузию усмотрению самого главнокомандующего, император не признал возможным усилить кавказскую армию отправлением новых полков из России. «Самое большое препятствие, – писал государь, – к удовлетворению одного из требований ваших есть невозможность прибавить войск регулярных. Вам отчасти известно теперешнее положение дел в Европе и осторожность, с которою хранить должно границы и берега наши. Сие обстоятельство потребовало расположить армии в Финляндии, по берегам морей Балтийского, Белого и Черного и в западных губерниях, да не малую часть войск держать в Молдавии, под командой генерал-фельдмаршала князя Прозоровского, так что около Москвы и в губерниях внутри государства не осталось ни пехоты, ни кавалерии, выключая некоторых гарнизонов. Вы сами согласитесь, что такое расположение не дает способа отделить полки, наипаче в край столь отдаленный, какова линия Кавказская. Желая, однако же, усилить войска вашего начальства и сколь возможно преодолеть затруднения, хотя с некоторыми пожертвованиями, я признал за благо назначить такое число ратников милиционных, сколько составляет некомплект войск и количество требуемых вами в прибавку четырех полков пехотных и одного драгунского»[266].
Невозможность подкрепить закавказские войска свежими полками заставляла главнокомандующего устройство имеретинских дел отложить до более удобного времени. Признавая возможным отправить на усиление войск в Кутаисе только один батальон 9-го егерского полка, граф Гудович просил Соломона не впускать в Имеретию лезгин и быть уверенным, что сношения его с ахалцихским пашой, кроме вреда, ничего хорошего принести ему не могут. Генералу Рыкгофу главнокомандующий поручил следить за поведением царя и, лаская князя Зураба Церетели, обратить внимание на лучшее укрепление Редут-Кале[267].
Движение батальона 9-го егерского полка испугало царя Имеретинского. Полагая, что войска посланы в Имеретию с тем, чтобы лишить его царства, Соломон снова прикинулся преданным России, вызвал к себе князя Зураба Церетели и отправил его с объявлением, что, оставляя свое недоверие, царь обещает быть верным подданным и оказывать все возможные пособия русским войскам.
Приехав в Кутаис, князь Зураб Церетели объявил полковнику Тарасову, что Соломон раскаивается в своих поступках и в доказательство своей верности готов выдать аманатов от всех княжеских фамилий[268]; но когда аманаты были потребованы, то царь отвечал, что пришлет их в том только случае, если будут удовлетворены все его претензии, будут заключены с ним новые и более выгодные для него условия подданства и, наконец, когда Лечгум будет передан в его управление.
Соломон писал, что намерен отправить четырех князей к графу Гудовичу с просьбой об удовлетворении его всеми обещаниями, данными покойным князем Цициановым[269]. Главнокомандующий отклонил это намерение и находил, что дальнейшее потворство всем претензиям и, в особенности, безграничному своеволию царя Имеретинского было бы несообразно с достоинством русского правительства. Император Александр разделял это убеждение и, несмотря на затруднительное положение, в котором находился граф Гудович относительно назначения и распределения войск, повелел ему устранить царя Соломона от управления Имеретиею и со всем семейством и царевичем Константином выслать на жительство в Россию. При этом приказано объявить царю, что он получит такое же содержание, какое получают грузинские царевичи, его родственники.
В Имеретин предполагалось составить совещательное управление из преданнейших нам имеретинских князей и придать к ним одного русского чиновника или штаб-офицера, из числа находившихся там с войсками. Правление это, находясь под непосредственным наблюдением главнокомандующего, должно было именоваться «Временным правлением Имеретинской области»[270].
Приступая к столь крутой мере, государь поручал успокоить имеретин и уверить их, что с переменой правления каждый не только останется при прежних своих правах и преимуществах, но имеет право ожидать больших выгод, если сохранит верность России. В поощрение же туземного населения и в пример ему, преданный нам князь Зураб Церетели был произведен в полковники с жалованьем по 1200 рублей в год. Сообщая о такой милости императора, граф Гудович поручил Рыкгофу, чтобы он «с тонким искусством и самым неприметным образом» выведал, какого мнения князь Зураб Церетели относительно перемены правления в Имеретин, и навел его на ту мысль, что в таком случае он мог бы занять первое место в совете.