«Весь его лагерь, – доносил подполковник Подлуцкий[289], – и собственный его экипаж, катеров до 50 с вьюками в добычу досталось грузинским, шамшадильским, борчалинским и российским войскам, кои ныне все тяжело обвьючены. У казаков добычи нет никакой, потому что за ними драгунские фуктели вслед летели».
Полагая, что удаление Хусейн-хана за Араке будет иметь влияние на деятельность Эриванского гарнизона, главнокомандующий вторично требовал сдачи крепости.
«Не получив ответа, – писал он, – не только в определенный мной срок, но и до сих пор, т. е. целые полмесяца, я принял сие за явный знак несогласия на сдачу крепости, почему и устроил все то, что послужит к конечному истреблению сего города. За всем тем, я еще от сего удерживаюсь единственно в чаянии, что вы и народ эриванский размыслите о тех снисходительных и человеколюбивых предложениях, кои я сделал вам именем моего великого государя императора, когда добровольно будет сдана крепость, и не доведете до того, чтобы напрасно пролилась кровь человеческая и вся крепость погибла.
Вы, почтенный комендант, конечно, уже знаете и сами видите, сколь многочисленную я имею армию при сильной артиллерии; известно также вам должно быть и то, что Хусейн-Кули-хан Эриванский с его конницею, посланным от меня особым отрядом войск прогнан далеко за Араке, причем множество побито персиян, взята вся канцелярия Хусейн-Кули-хана и много пленных, также отбито 600 вьюков, 60 катеров и лошадь самого хана, каковая победа одержана вчерашнего числа. Наконец, нельзя статься, чтобы вы также не знали и о весьма худом положении Персии»[290].
Граф Гудович писал, что Нахичевань занята уже русскими войсками и потому Эриванской крепости не остается ничего более, как сдаться. В этом последнем случае главнокомандующий обещал утвердить коменданта ханом Эриванским, со всеми правами, преимуществами и почестями, приличными такому званию.
«Относительно добровольной сдачи вам крепости, – писал в ответ Хасан, – и того, что во взаимность оной дадите мне Эриванское ханство, то известно, что распорядители делами эриванскими суть подданные моего великого государя персидского. Если поступок такой может быть похвален, то и я имею от великого моего государя волю на то, что если вы согласитесь служить персидскому государю, то во взаимство получите ханство Эриванское, Тавризское и еще много чего»[291].
Упорство коменданта объяснялось известием, что в помощь хану Эриванскому прибыл Фарадж-Улаххан с 3500 человек кавалерии. Соединившись вместе, персияне думали или пробраться в крепость, или беспокоить осаждающих. Для воспрепятствования тому и другому главнокомандующий поручил генерал-майору Портнягину взять батальон Кавказского гренадерского полка, сто человек егерей 9-го и 15-го егерских полков, 50 донских казаков и, приняв общее начальство над отрядами подполковника Подлуцкого и генерал-майора князя Орбелиани, рассеять персиян.
Портнягин не нашел неприятеля на нашей стороне Аракса. Посадив егерей на лошадей вместе с драгунами, Портнягин 24 октября переправился через Араке с двумя эскадронами драгун, со всеми казаками, татарской и грузинской конницею; остальной отряд он отправил вниз по реке с той целью, чтобы вредить неприятелю, если бы он вздумал следовать вдоль противоположного берега. После незначительной перестрелки, персияне отступили за речку Кара-Су, по тонкости которой Портнягин не мог преследовать отступивших. Переправившись обратно через Араке, он расположился у селения Шады, где и оставался для наблюдения за движением Хусейн-Кули-хана и для воспрепятствования ему пробиться в крепость.
Донося главнокомандующему о результате своих действий, Портнягин присовокупил, что, по полученным от пленных известиям, генерал-майор Небольсин, со своим отрядом, приближается к Нахичевани и через несколько дней будет в виду города.
Беспрерывные дожди и трудный поход через снеговые горы задержали Небольсина настолько, что он не успел подойти к Нахичевани в то время, когда главные силы явились у Эривани. Со дня выступления из Карабага Небольсин не встречал неприятеля и, только подходя к Нахичевани, в 18 верстах от города, при деревне Кара-Баба, был атакован Аббас-Мирзой, в распоряжении которого находилось: 3000 пехоты, 12 000 конницы, 12 орудий и 60 фальконетов. Хотя в отряде Небольсина было только 78 офицеров и 3052 человека нижних чинов с 9 орудиями[292], тем не менее персияне были разбиты.
Нападение многочисленного неприятеля на отряд, в котором находились полковники Лисаневич и Котляревский, было неопасно. Аббас-Мирза потерпел поражение и принужден был отступить к Нахичевани, и притом с такой поспешностью, что оставил на дороге всех своих раненых. Преследуя неприятеля, Небольсин 1 ноября также подошел к Нахичевани и при содействии сына хана, Ших-Али-бека, в тот же день занял город.
Получив донесение о занятии Нахичевани, граф Гудович поручил Небольсину объявить жителям, что не только город, но и вся область должна поступить на вечные времена в подданство русского императора. Главнокомандующий просил старшин, духовенство и народ, как новых подданных и соотечественников, – безбоязненно и с полной уверенностью в своей безопасности» возвратиться в свои жилища, сохранить верность России и прервать всякие сношения с неприятелями России.
В Нахичевани все было покойно, и жители возвратились в свои селения. Ших-Али-бек, дравшийся с персиянами в рядах русских при селении Кара-баба, хлопотал теперь о доставлении нашим войскам провианта и всего необходимого[293]. Граф Гудович ставил его в пример и предлагал коменданту Эриванской крепости поступить точно так же. Хасан-хан отвечал отказом, хотя и сознавал, что с каждым лишним днем осады положение его гарнизона и жителей, запертых в городе, становилось все более и более затруднительным.
Осаждающие успели отвести воду со стороны Темир-Була-ка и спустить ее в поле. Имея внутри крепости только один небольшой и притом дурной источник воды, персияне принуждены были со значительной потерею, под огнем нашей артиллерии и стрелков, добывать воду из реки Занги, спускаясь для того по обрывистому и каменистому берегу. Устроенные в двух местах бреш-батареи успели сбить две неприятельские башни и заставить умолкнуть бывшие на них орудия; в некоторых местах стены были сделаны повреждения, но гарнизон все-таки не сдавался, надеясь на силу своих укреплений. В последнее время, при содействии французских офицеров, Эривань действительно была весьма хорошо укреплена, имела гласис, а за ним ров и две стены, снабженные артиллерией[294].
При первом известии о приближении графа Гудовича к границам Эриванского ханства генерал Гардан отправил своих офицеров для осмотра крепости и приведения ее в лучшее оборонительное положение. Он же уверял Баба-хана, что Франция, будучи в состоянии сделать все, что захочет, конечно, не допустит, чтобы Россия сохранила свои приобретения. Вообще, французская миссия в Персии вредила теперь нашему правительству гораздо более, чем тогда, когда между Россией и
Францией существовали враждебные отношения. Гардан уверял тегеранский двор, что так как «высокославная империя персидская и великолепная и знаменитая империя французская соединены между собой и нет между ними никакого различия»[295], то он употребит все усилия, чтобы мир с Россией был заключен с выгодой для Персии. Баба-хан безусловно верил подобным внушениям, не уступал никаким просьбам, не слушал ничьих советов. Наследник был точно такого же мнения, и его первый министр, мирза Безюрк, просил личного свидания с графом Гудовичем, присовокупляя, что для содействия в примирении двух держав Гардан назначил своего секретаря посольства, г. Лежара, для отправления в русский лагерь. По словам Безюрка, отправление это могло состояться только тогда, когда граф Гудович уведомит, что поручение, данное Лежару, будет соглашено с пользой обеих держав, и Россия не станет настаивать на исключительном удовлетворении своих требований. Поручению Лежара персияне придавали большое значение; они полагали, что поездка его в русский лагерь увенчается полным успехом и что дело будет улажено непременно.
Посланный мирза Безюрка доставил главнокомандующему письмо Хусейн-Кули-хана, который писал, что находится в Девалу и что хотя к нему прибыли новые войска, но он прекращает военные действия на три дня, так как получил о том повеление Аббас-Мирзы, желающего вступить в мирные переговоры[296].
«В сообщении вашем о прибытии к вам нового войска я не имел никакой надобности, – отвечал главнокомандующий эриванскому хану. – Что касается до прекращения вами военных действий на три дня, то на сие не имею я вам ничего отвечать, потому что о делах, до положения Персии касающихся, я никогда с вами не трактовал, а сношусь только по сему предмету со знаменитым наследником Персии и прочими персидскими министрами. Впрочем, я вас видел у Аштарака, видел у Эчми-адзина; также слышал, что вы были на Гарничае, откуда отретировались за Араке. Теперь же, по письму вашему, знаю, что находитесь в Девалу с войсками, а дальше увидим, что будет и что случится»[297].
Мирзе Безюрку граф Гудович писал, что благополучное окончание дел с Персией зависит от нее самой; что он не может изменить своих требований и оснований для заключения мира, и, если Персия согласится на уступку земель по рекам Кура и Араке, которые почти уже и заняты русскими войсками, тогда он готов иметь с ним личное свидание[298]. Что же касается до приезда г. Лежара в русский лагерь, то главнокомандующий предоставлял на волю персидского правительства, присылать его или нет, и притом высказывал уверенность, что Лежар, как секретарь посольства державы, дружественной с Россией, не станет действовать против интересов последней.