[372]. Тормасов писал ему письма, требовал ответа, а Сурхай приглашал акушинских старшин сделать, вместе с ним, вторжение в кубинское владение. Заручившись их согласием, он тотчас же изменил свое поведение и отказался от покорности.
«Мы, в числе дагестанского народа, – писал Сурхай в ответ на письма главнокомандующего, – люди вольные, где более удовольствия, туда и держимся; живем по своему желанию, а не под строгим начальством и повелением, дабы все приказания исполнять вскорости. Мы не те люди! О сем вас уведомляем, – будьте известны, что желания вашего, которого от меня требовали, исполнить не можем»[373].
Письмо это не удивило Тормасова, «ибо известно, – писал он, – что с сим народом можно говорить осенью и зимой, потому что они в сие время всегда бывают сговорчивее, и можно тогда из них все делать; в летнее же время обыкновенно у них болят головы от ветров»[374].
Главнокомандующий положил, не возражая Сурхаю на последнее письмо, сохранять с ним до времени дружественные отношения, не допустить его до соединения с Ших-Али-ханом Дербентским, наблюдать за его поведением и с кем он будет иметь связи. Так довести дело до осени, когда снова напомнить о трактате и принять меры к тому, чтобы к весне он был непременно подписан.
Между тем 8 сентября состоялось свидание Сурхая с Ших-Али-ханом, на котором присутствовало до 50 акушинских старшин. Собрание решило через десять дней собраться для нападения на Кубу. Генерал-лейтенант Репин старался расстроить замыслы противников и приказал майору Рябинину с тремя ротами, двумя орудиями и 30 казаками занять крепкий пост, неподалеку от кубинской крепости[375].
20 сентября Рябинин выступил с отрядом в деревню Зиахур и потребовал к себе старшин из деревни Сторжал, куда переехал на жительство Ших-Али-хан. Деревня эта ни от кого не зависела и управлялась юсбашами. Испуганные приходом русских войск, старшины явились с покорностью и приняли присягу на верность.
Присяга эта была не по вкусу Ших-Али. Скрывшись в глубине Дагестана, он искал помощи Персии и приглашал лезгин к нападению на Кубу. Ших-Али все еще надеялся быть владетелем ханств Дербентского и Кубинского. Полагаясь на обещания Баба-хана принять под свое покровительство и защиту всех желающих противиться России, бывший хан Дербента просил прислать ободряющий фирман повелителя Персии ко всем табасаранским и каракайдагским старшинам и народу. В этом фирмане он просил написать, что тегеранский двор одобряет подвиги, понесенные за веру в борьбе с русскими; что за такие поступки все противящиеся России получат денежное награждение, халаты, жалованье и в особенности будут награждены те, которые содействуют Ших-Али и впредь не выйдут из его повелений[376].
Жалуясь Баба-хану, что табасаранский кадий и шамхал Тарковский находятся на жалованье у русских, Ших-Али хвастался своими мнимыми победами и уверял, что дела наши в Закавказье столь плохи, что если Баба-хан, до уборки хлеба, прибудет со своими войсками в старую Шемаху, то легко выгонит русских. Ших-Али писал, что если властитель Персии запасется на четыре года провиантом и двинется на Кизляр и Астрахань, то легко может покорить всю Россию. Хотя Баба-хан и не простирал свои виды так далеко, но, веря сообщениям о слабости русской власти за Кавказом, мечтал о возможности возвратить Персии потерянные ею мусульманские провинции. Опутанный ложными донесениями и бесконечной лестью, он счел выгодным воспользоваться обстоятельствами и прервал переговоры с нашим правительством.
Настаивая на отправлении посольства в Петербург, персидское правительство не имело чистосердечного намерения вступить в мирные соглашения с Россией. Оно желало только продлить время, заняться внутренним устройством и собраться с новыми силами.
Власть Баба-хана не утвердилась еще прочно в Персии, и в самом семействе его существовали вражда и несогласие. Мы имели уже случай сказать, что братья Аббас-Мирзы, завидуя тому, что он назначен наследником престола не по старшинству рождения, искали его погибели. Баба-хан и Аббас-Мирза видели это и знали, что противники их могут иметь успех, если продолжится война с Россией. Естественно, что оба они желали хотя на время остановить военные действия и легко бы достигли этого, если бы не воспрепятствовали тому посторонние внушения сначала Франции, а потом Англии, подкупавшей первых сановников государства. Польза отечества и бескорыстие – это такие вещи, которые непонятны персиянину, и при помощи денег всегда можно управлять Персией по своему произволу.
Англичане широко пользовались этой чертой народного характера и интриговали с успехом.
Тем не менее наше правительство, надеясь, что собственные и личные интересы двух представителей страны заставят их взглянуть на дело более трезво, поручило Тормасову войти вновь в сношение с Аббас-Мирзой и просить личного свидания или же прислать доверенную особу для переговоров. Тормасову поручено объявить, что государь император, искренно желая положить предел кровопролитию и восстановить прежнюю дружбу между обоими государствами, «с благоугодностью принять изволил» предложение тегеранского двора об отправлении чрезвычайного посольства в Петербург. В случае же, если бы персидское правительство изъявило желание заключить перемирие на месте, то Тормасов должен был требовать, чтобы оно было заключено на время от двух до пяти лет и распространено на все подвластные России мусульманские владения.
В удостоверение же того, что данные обязательства будут соблюдаемы свято, персидское правительство должно было, в виде залога, уступить нам на время перемирия крепости Нахичевань и Эривань, для занятия их русскими войсками. При несогласии на такую уступку Тормасову разрешалось и без этих условий заключить перемирие, но не более как на два года, и все переговоры вести словесно, «дабы, в случае, если бы домогательства наши оказались безуспешными, не было следов, что они могли быть не уважены»[377].
Последние слова свидетельствуют, что наше правительство не надеялось на благоприятный исход мирных сношений. Петербургский кабинет требовал уступки провинций, нами еще не занятых, и хотя справедливость своих желаний подтверждал примерами из истории Европы[378], но персияне не могли согласиться на подобные условия.
Предполагая, что такие требования происходят исключительно от произвола главнокомандующего, тегеранский двор отправил через Константинополь в Петербург Кербелай-Хад-жи-Хусейн-хана, в качестве уполномоченного, и полагал, что этим путем он скорее достигнет желаемых условий мира. Едва только известие об отправлении Хусейн-хана достигло до Петербурга, как Тормасов получил приказание сообщить Аббас-Мирзе, что хотя неожиданное появление персидского посла со стороны Константинополя и удивляет русское правительство, но тем не менее император, желая доказать искреннее свое расположение к миру, приказал препроводить Хусейн-хана в Киев, где он останется до получения от Аббас-Мирзы уведомления: действительно ли Хусейн-хан назначен послом, или же для заключения мирных условий будет отправлено другое посольство[379].
Сознавая, что отправление посла помимо главнокомандующего крайне неуместно, и будучи поставлен в весьма неловкое положение относительно Тормасова, Аббас-Мирза отвечал, что Хусейн-хан не был назначен послом и не имел полномочия для заключения мира России с Персией, но был отправлен от Мирза-Шефи, первого министра Баба-хана, с одним только приветствием к главнокомандующему молдавской армией, и что ему повелено возвратиться обратно. Но, прибавлял Аббас-Мирза, если Хусейн-хан находится уже в России, то ему будет приказано оставаться там до прибытия особо назначенного посла.
Это последнее заявление наводило на мысль, что персидское правительство действительно намерено заключить мир и в непродолжительном времени отправит посольство в Петербург[380]. Предположение это казалось тем более вероятным, что наследник Персии выражал желание, чтобы предшествующее миру перемирие было заключено в Карабаге, на границах Персии, и обещал уполномочить для того своего визиря Мирза-Безюрка. Получив такое уведомление, Тормасов избрал местом свидания крепость Аскаран, куда и приехал 19 апреля, а на следующий день прибыл туда же Мирза-Безюрк.
После взаимных приветствий переговоры продолжались беспрерывно в течение восемнадцати дней. Вопрос о признании Талышенского ханства под покровительством России не был принят Мирза-Безюрком, и переговоры собственно по этому ханству продолжались шесть дней. Персидское правительство считало Талышенское ханство в своей зависимости и имело в виду, тотчас же по заключении мира, обратить часть своих войск против хана и привести его к покорности. Бабахай все еще настаивал, чтобы Мир-Мустафа отправил свою восьмилетнюю дочь в замужество за одного из его сыновей. Хан отговаривался и, под предлогом малолетства дочери, просил отсрочить эту посылку хотя на три года. Властитель Персии настаивал на своем, великолепно принимал посланных хана – писал ему льстивые фирманы и употреблял все меры, чтобы отвлечь его от России. Не поддаваясь таким прельщениям, Мир-Мустафа не соглашался ни на какие предложения персидского двора и просил свидания у лейтенанта Неклюдова, стоявшего у острова Capo, которое и было назначено в Ленкорани 15 февраля 1810 года.
Сознавая, что все обещания Баба-хана были не более как сеть, расставляемая талышенскому хану, за его приверженность к России, Мир-Мустафа просил Неклюдова дать ему военное судно, для отправления на нем, через Баку в Тифлис, своего сына с просьбой о помощи против персиян. Имея в виду, что отправление ханского сына сухим путем было невозможно, так как путь лежал через владения враждебных ему лиц. Неклюдов согласился на просьбу Мустафы, и транспорт «Пчела» был приготовлен для отвоза посланного в Тифлис.