Среди такой беседы и самых горячих уверений князя Леонидзе путешественники достигли до р. Риона, переправились через нее и через реку Квирилу и прибыли в резиденцию царя Имеретинского. Могилевский тотчас же имел свидание с Соломоном и передал ему письмо Тормасова, служившее ответом на присланный царем проект трактата.
«На письмо вашего высочества, – писал Тормасов Соломону, – имею честь ответствовать с полной откровенностью, что я крайне был удивлен, получив от вас пункты, на которых вы желаете снова обязаться быть верным подданным его императорского величества, отказываясь формально от обязанностей, предлежащих вам к исполнению по силе прежде заключенного трактата, вашим высочеством подписанного, по совершении присяги перед лицом всеведущего Бога на св. Его Евангелии, в том, что вы свято и ненарушимо соблюдете все пункты сего трактата, утвержденного самим государем императором.
Почему, не смея даже и помыслить, чтоб приступить без особой высочайшей воли к перемене трактата, я единственно из усердия моего к вам и желая вам добра, возвращаю при сем подлинные пункты, от вас присланные, и не представляю оных на усмотрение его императорского величества, дабы не умножить того праведного противу вас гнева, на который и без того ваше высочество подвинули всемилостивейшего государя императора через неисполнение священной Его воли в продолжение целых пяти лет.
Между же тем, следуя побуждениям искреннего моего расположения стараться о пользах ваших, я не скрою перед вашим высочеством, что мысль, вами принятая, в рассуждении перемены трактата, может быть для вашего высочества весьма вредна, тем более, что сие причтется со стороны вашей единственно к оскорблению столь сильного и могущественнейшего монарха, как наш всемилостивейший государь император. А потому я предварительно считаю долгом уведомить вас, что, по обязанности главнокомандующего, должен будучи хранить свято закон его императорского величества, отнюдь не отступая от оного, я и в сем разе принужденным себя найду, как блюститель закона, принять другие меры, хотя бы оные и были неприятны для вашего высочества, дабы обратить вас к исполнению ваших обязанностей, ибо я не вправе ни переменять, ни делать новых трактатов без соизволения его императорского величества, но обязан почитать священными те, которые удостоены высочайшего его утверждения, и надзирать, дабы сила оных была во всей точности исполнена, наказывая вероломство и непокорность законной власти»[389].
Главнокомандующий прибавлял, что вопрос о принадлежности Лечгума Имеретин не может препятствовать Соломону сохранять верность России тем более, что решение этого вопроса император Александр взял на себя, и если Соломон имеет фактические доказательства на право владения этой провинциею, то может представить их с депутатами, которые будут отправлены в Петербург.
Приняв с большим волнением письмо от Могилевского, царь не решился распечатать его тут же. После обеда, когда письмо было уже прочтено, Могилевский имел новое свидание и, уверяя царя в добром расположении к нему как императора, так и главнокомандующего, просил высказать свои желания. Соломон повторил то же самое, что писал в письме Тормасову. Жалуясь, что Лечгум до сих пор не передан в его владение, он говорил, что его подданные переносят много обид от русских войск, и потому он желает, чтобы войска были выведены из Имеретин. Могилевский отвечал, что отправлением депутатов в Петербург царь скорее всего достигнет исполнения своих желаний; что он может поручить им принести жалобу императору Александру, и тогда справедливые претензии его будут, конечно, удовлетворены. Что касается до войск, то они необходимы для защиты Имеретин от вторжения турок, с которыми Россия ведет войну и обязана оберегать свои владения.
– Когда война кончится, – прибавил Могилевский, – и край совершенно успокоится, тогда главнокомандующий выведет войска из Имеретин и оставит лишь незначительную часть их, для охранения вашей особы и отдания приличных почестей.
– Я сам настолько силен, – отвечал Соломон, – что не боюсь ни турок, ни других соседей, с которыми всегда в состоянии справиться и без помощи русских войск. Если мое желание относительно вывода войск будет исполнено и возвращен мне будет Лечгум, то я пребуду покорным верноподданным его величества и всегда буду исполнять свои обязанности.
– Выражая недоверие к русским войскам, вы тем самым обнаруживаете всю неискренность своего поведения.
Соломон не отвечал и, видимо, находился в крайне возбужденном состоянии. Присутствовавший при свидании князь Леонидзе пытался вмешаться в разговор и заявил, что, зная мысли царя, может ответить за него, но Могилевский просил Соломона дозволить ему объясняться с ним одним и наедине, с глазу на глаз. Царь согласился, и князь Леонидзе, вместе с другим близким советником Соломона, князем Кайхосро Церетели, были высланы из комнаты. Тогда Могилевский прямо объявил царю, что, находясь под гневом императора, ему предстоит один путь к спасению – исполнить требование главнокомандующего.
– Но чем же я навлек на себя гнев государя? – спросил Соломон.
– Поступками, враждебными России, – отвечал Могилевский.
– Я не признаю себя виновным, потому что все это происходит от клеветы злых людей и несправедливых доносов русских начальников, бывших в Имеретин.
Могилевский принужден был указать на разграбление казачьего поста, на нападение на транспорт и проч.
– Разберите по совести, – прибавил он, – и судите сами, виновны вы или нет против данных обязательств.
– Что же мне делать, чтобы умилостивить императора?
– Исполнить не позже трех дней требование главнокомандующего, отправить депутатов, выдать аманатов, в том числе царевича Константина, дать письменное обязательство сохранять впредь во всей святости трактат, вами подписанный, и, наконец, переехать на жительство в Кутаис.
Это последнее требование особенно заботило Соломона. Он несколько раз переспрашивал Могилевского, как бы желая удостовериться, не обманывает ли его слух, и никак не мог понять, зачем требуют его в Кутаис, туда, где стоят русские войска.
– Это невозможно… это невозможно, – повторил он несколько раз, – и зачем требуют от меня невозможного?
– Это необходимо, – отвечал Могилевский, – необходимо в доказательство доверия вашего к войскам, и я клянусь, что вы будете там безопасны.
Соломон не отвечал; он находился в положении человека, не знающего, на что решиться и что предпринять. Могилевский воспользовался таким состоянием и объявил царю, прямо и откровенно, что мера терпения окончилась и император, желая восстановить разрушенное благоустройство Имеретин и доставить благоденствие единоверному народу имеретинскому, повелел лишить Соломона царства; что для этой цели собрано уже на границе до 2000 человек русских войск, готовых, по первому приказанию, вступить в пределы Имеретин, и что для совокупного действия с ними приглашены владетели Мингрелки и Гурии, с их ополчениями.
– Впрочем, – продолжал Могилевский, – если вы без промедления исполните требование главнокомандующего, то можете быть уверены, что до конца дней своих останетесь самовластным обладателем Имеретин, при всех своих правах и преимуществах. Вам будут доставлены царские регалии, жалованье и возобновлен на счет казны дворец в Кутаисе. Согласие или несогласие на решительные предложения главнокомандующего, из коих ни одно не может быть отменено, поведет к вашему счастью или погибели.
Слова эти произвели на Соломона глубокое впечатление, судя по неясности его мысли и прерывающимся словам. «Лица же его, – доносил Могилевский, – я не мог в сие время видеть, ибо в продолжение трех часов бывшего между нами разговора царь взял ту осторожность, что, когда смерклось, он не велел подавать свечей, и мы около часа разговаривали впотьмах, совсем не видя друг друга»[390].
Расставаясь с Могилевским, царь обещал дать решительный ответ после совета с первейшими князьями, но от себя прибавил, что ничего более не желает, как остаться правителем Имеретин и видеть русские войска, которых он так страшится, выведенными из его владений.
– Если русский император, – сказал при этом Соломон, – против которого я, конечно, сопротивляться не могу, не желает, чтобы я управлял царством Имеретинским, то пусть в удостоверение своей воли напишет мне собственноручно хотя несколько строк, и тогда я сам добровольно и тотчас же удалюсь от управления царством.
Могилевский не мог обнадежить царя, что последнее желание его будет исполнено, и просил только, чтобы решительный ответ был дан ему не позже утра следующего дня, так как более одной ночи оставаться в Вард-Цихе он не может.
По окончании аудиенции царь немедленно потребовал к себе всех своих советников. Пока продолжались совещания, в комнату Могилевского, по азиатскому обычаю, не испрашивая позволения, входили и выходили разные лица и, наконец, явился самый главный советник царя – князь Соломон Леонидзе. Предложив нашему посланному ужин и сам оставшись с ним, Леонидзе сообщил, что Соломон до такой степени взволнован требованиями, которые не может исполнить, что отказался даже от пищи. Могилевский советовал для общего спокойствия исполнить требование главнокомандующего, и когда Леонидзе ушел, то Могилевский послал секретно за князем Зурабом Церетели, но ему отвечали, что он у царя. Обещавший столь много князь Зураб теперь не мог уже спрятаться ни за какими ширмами, и двуличие его обозначилось весьма ясно.
Под предлогом того, что боится преследования царя, князь Церетели отказался посетить нашего посланного во все время пребывания его в Вард-Цихе. Поступки Зураба возбуждали презрение, и Могилевский сравнивал его с Пилатом, предавшим Христа и умывавшим во всем руки[391].
Между тем вместо князя Зураба Церетели явился к Могилевскому тайно подосланный Соломоном и потому переодетый в чужое платье, князь Кайхосро Церетели, человек, имевший большое влияние на царя и действительно ему преданный. Среди разговора, продолжавшегося далеко за полночь, Могилевский старался указать Церетели на те бедствия, которые могут постигнуть Имеретию, если царь останется непреклонным. Ссылаясь на влияние, которое князь имеет, и польстив его самолюбию, Могилевский просил Кайхосро Церетели, чтобы он для собственной пользы и для выгод самого царя, которому предан, убедил Соломона исполнить все требования главнокомандующего, которые одни только открывают ему путь к спасению.