[402]. Так писал Церетели, желая отдалить появление русских войск, но когда, на следующий день, они явились в его имении, то Зураб стал говорить совершенно противное. «Вы пожаловали для дурака весьма хорошие палки, – писал он Тормасову; – думаю, что он не даст побить себя, а один вид палок его образумит»[403].
На оба письма Церетели главнокомандующий отвечал, что требования наши не могут быть ни отменены, ни изменены, и воля великого государя будет исполнена во всякое время года. Точно такой же ответ был дан и архимандриту Давиду. Симонович говорил ему, что теперь царю поздно просить прощения, когда он, как отвергший все снисхождения, устранен от управления, в котором отныне навсегда власть его уничтожена в Имеретин; что теперь предстоит позаботиться о благосостоянии имеретин и водворить порядок среди народа, взятого в непосредственное управление русского императора. Архимандрит просил указать путь, по которому Соломон мог бы себя «спасти от пропасти, в которую низвергла его супротивность». Симонович отвечал, что царь может рассчитывать на лучшую будущность, если поедет сам к главнокомандующему, принесет чистосердечное раскаяние и, будучи уверен в своей безопасности, останется при нем до высочайшего решения его участи.
Едва Давид уехал, как к Симоновичу явились присланные Соломоном митрополит Генатель и князь Сехния Цулукидзе. Высказывая желание исполнить наши требования и иметь личное свидание с главнокомандующим, Соломон просил отправить посланных к Тормасову и до возвращения их прекратить военные действия и остановить приведение народа к присяге. Согласившись на отправление посланных, Симонович отвечал, что прекратить действия не может без приказания главнокомандующего, который находится близко, в Сураме, и, следовательно, ответ может получиться весьма скоро. Тормасов готов был видеться с царем, но только тогда, когда он исполнит волю императора. «После того, – писал он, – или я в Кутаис приеду для свидания с его высочеством, или если угодно будет назначить время и место свидания, то я не премину явиться и уверить его лично в милостивом государя императора расположении ко всему имеретинскому царству и в моем истинном почтении к особе его высочества»[404].
Соломон мучился, терзался, но, опутанный нравственным влиянием своих советников, все еще не решался исполнить наших требований, а между тем каждый вновь наступавший день приносил ему только одни огорчения и известия, что бывшие его подданные охотно покоряются русскому правительству. Менее чем в неделю большая часть царства присягнула на верность императору Александру.
«Благодаря Бога, – писал Могилевский Тормасову, – все дела здешние идут чрезвычайно успешно и счастливо. Многие из важных и близких к царю князей, носившие на себе личину твердой к нему преданности, отстали от него, вероятно боясь потерять свои имения, и присягнули на верность. Можно полагать, что в непродолжительном времени и все его любимцы, также мудрые советники, оставят сего слабого несчастливца. Разве одно сокровище и великий мудрец Соломон Леонидзе неразлучно будет испивать чашу горести с малым царем Соломоном Арчиловичем и небольшим числом других людей ему подобных, которые чувствуют, что им, при русских, будет не масленица, а великий пост, который в Кутаисе весьма чувствителен и для меня»[405].
«Жители Кутаиси, – писал в то же время Симонович, – все приведены к присяге и находятся в таком спокойствии, которое можно видеть разве только в самых устроенных городах». Так называемая мать Имеретин, провинция Бака, в которой находилось и селение Моглоки, до чрезвычайности крепкое по своему положению и окружающим его непроходимым лесам, присягнула со всеми обывателями. Крепостца Чхери, принадлежащая царевичу Константину, все окрестные около Кутаиси волости, лежавшие по берегу рек Риона и Квирилы и граничащие с Мингрелией, Лечгумом и Рачей, присягнули. Побочный сын покойного царя Давида, Ростом, тоже присягнул во главе своих подвластных.
Покорность этих лиц и большей части населения разрушала последнюю надежду Соломона на возможность оставаться в Имеретин, а между тем русские войска все ближе и ближе подходили к Вард-Цихе. Желая воспрепятствовать их переправе через реку Рион, царь Соломон приказал изрубить и потопить все лодки, но Симонович успел все-таки отыскать до семнадцати лодок, и 6 марта в жестокую бурю и проливной дождь переправился на противоположный берег. Поручив нескольким отрядам наблюдать по правую сторону реки Квирилы за тем, чтобы Соломон не мог пробраться в Кавказские горы или в крепость Мухури, Симонович двинулся к Вард-Цихе. Соломон думал уйти в Багдад, но, отрезанный майором Колотузовым, находившимся с отрядом близ селения Чегути, скрылся в Ханийском ущелье[406].
Вард-Цихе и Багдад были заняты нашими войсками.
Все князья и приближенные оставили царя, и даже князь Кайхосро Церетели склонялся на нашу сторону. Оставшись с царевичем Константином и князем Леонидзе, Соломон находился в безвыходном положении. Окруженный со всех сторон русскими войсками, он намерен был с несколькими всадниками пробраться в Ахалцих, но когда это оказалось невозможным, то снова отправил к Симоновичу митрополита Генателя и Сехнию Церетели, с объявлением, что готов исполнить все наши требования, лишь бы только были остановлены военные действия. Симонович отвечал, что остановить военных действий он не может и что царю лучше всего отправиться в Тифлис и ожидать там решения своей участи. Соломон заявил тогда, что готов письменно отказаться от управления царством, но с тем, чтобы ему был дан удел в Имеретин, необходимый для его пропитания и жизни. Отказав и в этом желании, Симонович потребовал, чтобы царь явился к нему для отправления в Тифлис[407]. Соломон не согласился и стал укрепляться, но скоро узнал, что двигавшийся из селения Лосиатхеви полковник Лисаневич занял уже ахалцихскую дорогу и что поэтому на помощь ахалцихского паши рассчитывать невозможно. Тогда царь просил полковника Симоновича приехать к нему в ущелье и поклясться, что личность его будет безопасна. Желая достигнуть скорейших результатов, Симонович и Могилевский, против правил благоразумия, решились исполнить желание царя и с четырьмя только казаками отправились в его местопребывание[408].
12 марта свидание состоялось. Оба представителя русской власти погорячились и дали обязательства, превышавшие их полномочия. В присутствии лиц, окружавших Соломона, и его войск, перед крестом и Евангелием, Симонович поклялся, что царь не будет арестован и царица оставлена на жительстве в Тифлисе. Могилевский же присягнул, что в проезд царя в Грузию ему будут отдаваемы царские почести и что со стороны русского правительства не будет сделано Соломону никакого насилия[409]. После таких уверений царь согласился покориться и обещал 15 марта выехать, но только не в Тифлис, а в какое-нибудь карталинское селение, не доезжая г. Гори, куда просил приехать главнокомандующего для свидания с ним[410]. Примеру Соломона последовали и все его советники. Царевич Константин приехал к Симоновичу с повинной и был отправлен в Тифлис; все князья и духовенство сделали то же и присягнули на верность. «Один только царь бесов Леонидзе, – писал Могилевский, – изменивши, наконец, и царю, бежал третьего дня в Ахалцих, вместе с братом своим по адским делам, патером Николаем»[411].
В назначенный день Соломон выехал из Ханийского ущелья со всеми своими приверженцами, но, не доверяя русским войскам, обошел в полуверсте отряд Симоновича и, по крутой и опасной свале, проехал в селение Сазано, принадлежавшее его супруге. Через три дня он отправился в Карталинию, в сопровождении Могилевского и своей свиты, простиравшейся до четырехсот человек.
Во время пути, на каждых пяти верстах, бывший царь заставлял Могилевского клясться в том, что не будет арестован, и, не доверяя клятвам, для большей осторожности объезжал как можно далее те места, где находились наши команды. Пробираясь по крутизнам и едва проходимым лесам, путешественники, вечером 21 марта, въехали в Карталинию и остановились близ Сурама, в селении Бекам, принадлежавшем родственнику царя, князю Абашидзе.
На следующее утро Могилевский получил приказание отправиться с царем в селение Вариани, как ближайшее к г. Гори, куда намерен был приехать и Тормасов. Соломон отговаривался от этой поездки, опасаясь, что с удалением его от границ Имеретин и с выходом из лесов он будет арестован.
– Завтра я перееду в селение Дирби, – говорил Соломон, – что на половине пути между Сурамом и Гори, и оттуда отправлю письмо с просьбой, чтобы главнокомандующий назначил мне место свидания. Я совершенно теперь в руках русских, и меня могут везти куда захотят.
В этих последних словах слышалось скорее отчаяние, чем искренность и покорность. Всегда готовый отказаться от своих слов, Соломон, с переездом в Карталинию, искал случая бежать и неоднократно порывался возвратиться в Имеретию. Ввиду этого Могилевский находил необходимым как можно скорее выехать из селения Дирби, чтобы отдалить царя от лесов и от границ Имеретин.
– Как располагаете вы относительно переезда в Вариани? – спрашивал Могилевский Соломона.
– Конечно, я принужден буду туда ехать, – отвечал царь, – но я надеялся, что главнокомандующий, из уважения к моему несчастью, окажет мне должную почесть и приедет в Дирби.
Могилевский заметил царю, что он сам должен искать своего счастья, а не требовать, чтобы главнокомандующий приезжал к нему. Соломон отвечал, что переедет в Вариани, но не прежде как по возвращении от Тормасова митрополита Генателя и Сехния Цулукидзе.